against the stars

Сэхун не забыл тот день, когда ярко-огненно-крышесносно-алый Пак Чанель высыпал ему на коленки добротную кучу полезных дисков с играми, но забыл, что обещал позвонить Лухану полчаса назад и предупредить о планах. Поэтому тот заходит в его комнату с ноги, с самым возмущенным взглядом, на который способен батрачивший без перерыва 6 часов человек, шлепает по покрытой шапкой голове и валится на диван-кровать позади парня. - Извини, - отвечает ему на это Сэхун, не отворачиваясь от монитора, - я заигрался. - Узнаю почерк Пака, - буркает Лухан, у которого с красно-башковым типом странная химия на основе непонимания, - зомбирование до добра не доводит. Доводит до глаз на пол-лица и крашеных волос. - Я знаю, что ты его не любишь, - бормочет младший, щелкая мышкой на зависшем окне. - Не понимаю, в чем его прикол, - поправляет Лухан, обожающий докапываться до формулировки. - Ладно, - Сэхун крутится на своем любимце – офисном кресле, оставив потухать монитор, и смотрит на друга, уже более осознанно, - как дела? - Вот так бы сразу, – тот уже готов ворчать и хныкать в родное плечо. Эти двое – два прилагающихся друг к другу винтика в любом конструкторе с самой выплавки, видимо, потому что знают друг друга столько же, сколько знают самих себя. Оба легкие на подъем, оба слабые в плане учёбы и мотивации, и разные по всем параметрам характеров, но к друг другу – клейкие, намагниченные. Во дворе их кричали с противоположных балконов почти в унисон, а в проказах карали на пару, хотя виноват был чаще всего Сэхун. Лухан старше, по здешним меркам – намного, но это ни во что не упиралось, не считая классов и последующего обучения. Сверстники его не дергали по поводу «с мелочью пузатою водишься», так как самого его больно было от этой мелочи не отличить. А Сэхун другим приятелям его представлять не любил, потому что собственник, чуть-чуть эгоист, и совсем немного ревнивец (что касается близких, а Лухан был и есть как раз из таких). Родители у них жили душа в душу - в смысле, между собой, детям пророчили долгую дружбу, не пытались разлить водой, только просили ответственности за шалости. Сэхуна это особо касается, но отдувается за того всегда старший – принято так потому что, и любит еще, вдобавок. У Лухана был только отец, написавший для сына мантру: "бери от жизни всё и добивайся лучшего", а тот ей и следовал. От Сэхуна родители не требовали ничего, а тот ничего и не делал. Или делал фигню. Впрочем, она имела разные вариации и менялась через день. Сэхун из «оторви да выброси», и немножко заражает этим Лухана, который выполняет всё с совестью и стремится к успеху, но иногда готов повалять ерунду. И тоже с особенностями. Может, это их и свело летним утром в красной песочнице, когда у одного была рана от гвоздя, а второй кинулся геройствовать, вспомнив рассказ про всё-исцеляющий подорожник (к слову, тогда он не помог, а откачивать пришлось самого героя, откинувшегося от испуга). Ну, эту версию они всем рассказывали. На самом деле никто из парней не помнит точного знакомства, да это и не важно уже, пожалуй. Сейчас им по семнадцать и двадцать, по-прежнему одной крови и дури, бегают друг к другу каждый день, один – студент, учившийся на стилиста-парикмахера и официант вечерней смены, второй – горе-школьник выпускного класса. Это, на самом деле, такая жизненная привычка: Лухан после пар, изнуренный и прожженный глаголами преподов, прибегает домой к Сэхуну (тот гоняет балду после уроков), падает лицом куда удастся, они болтают или он засыпает, питается, чем накормят и бежит на работу. Ребятам удается куда-то рвануть на весь день очень редко из-за графика старшего, поэтому Сэхун иногда тухнет с Чанелем – одноклассником. «Я пояс верности тебе не надевал, имею право», - фыркал младший на косой взгляд друга, который говорил, что «я ишачу так, что уже считаю время до пенсии, а ты в это время на ступеньках в фишки играешься?». Да они оба ревнивые, что сказать. А Сэхун – большая дылда почти в два метра, постоянно в черной шапке, скрывающей черную смоль, немного поехавший, очень раздражительный и ворчащий, как старый кот. Может зафигачить себе дартс на двери или прийти в школу в шортах, в детстве таскал в дом всю живность с подъезда (включая крыс) и неравнодушен к томатному соку (убить за него готов). Все воспитатели, учителя, знакомые говорили семье О, что мальчик сложный, с ним нужно особенно, аккуратно, он просто не такой как все. Засранец это последний, которому нужно прописать подзатыльников вместо витамин. Лухан это давно понял и вот, исполняет. Сам он – ком неуверенности в себе, но ком творческий с большой «Т» и тоже автор всяких чудных идей и задумок, которые делит с Сэхуном. Любит впитывать, узнавать, поглощать, любит спать на животе, пирожки с капустой (сэхуновской мамы), прогулки в ветер и большие шарфы. Умеет скулить, без шуток. В злости или недовольстве самое милое на свете существо. Сам фырчит на Чанеля, косившего под Ариель, когда у самого белые-белые локоны вместо черной, породистой шевелюры. «Издержки профессии», как говорит сам Лухан, решивший податься в стилисты. Спонтанно. Хотя Сэхун и пихал друга в самые разные дизайнеры, тот противился: - Мне не выбиться, понимаешь? Я знаю свои возможности, и их не хватит на большее. Как кто-то там говорил: «Честолюбие редко помогает таланту. Другое дело - удача». - Эти слова да тебе бы в жопу, - бормотал Сэхун, - трусишка ты, Лугэ. Просто дурак. Когда же подошло к концу школьное время младшего, уже Лухан плясал у него на плечах, дьявольски нашептывая: «ну что? Определился с профессией? Выбрал свой путь? Нашёл свое призвание, а?» И, проломав голову почти полгода, копая инфу с акушера-гинеколога до бюро ритуальных услуг, парень в один день, так же, сидя за монитором, шлепнул рукой по столу: - Плевать, буду астрологом. Лухан, расположившийся позади в обнимку с тарелкой булочек, захихикал с набитым ртом. - И будешь признан лет так через двести, и значиться в книжках с самой убогой фотографией. Уже лазая по астрологическим форумам, Сэхун, насупившись отсутствию поддержки друга, пробурчал: - У тебя сегодня плохой день. - У тебя тоже, - усмехнулся Лухан, не упуская тот факт, что они оба – Овны. Упрямые и своевольные. А ведь мелкий загорелся и не потухал – свою свинью-копилку на верхней полке тут же подписал маркером: «на крутой телескоп», стал искать астр ономическую литературу, узнавать про обучение. Это сложно, это малоразвито, это так глупо. - Буду составлять гороскоп на каком-нибудь телешоу, - говорил вопреки Сэхун, - или открою новую звезду, или стану пророком, или… - Докажешь, что Овны весьма совместимы и могут ужиться, - сказал Лухан просто так, вспомнив, как мелкий, чтобы посмеяться, зачитывал вслух строчки про «абсолютно губительный союз», который обязательно закончится плохо. «Кто-то из нас другого в конце концов пришибёт», усмехнулся тогда Сэхун, а Лухан назвал звезды бредом. Но по-прежнему никто от своей задумки не отговорил, и тот мечется то к окнам, то на крышу, всё считает заветные воны на наблюдательный агрегат. Эти двое просто кругляш инь-ян, иногда на друг друга ворчащие, но сильно привязанные и неразлучные В комнату заглядывает госпожа О с очередным подносом чего-то сладкого, а Лухан уже облюбовал свою коричневую подушку и благодарно улыбается. - Ваш сын – придурок. И спасибо за чай. У Сэхуна на столе огромный будильник в виде лягушки и в какой-то момент он оборачивается к приятелю: - У тебя смена через пятнадцать минут. - Смотрите-ка, а это он не забыл, - Лухан бросает в бледное вытянутое лицо скомканную салфетку и сует в открывшийся рот горячий пирожок. Хлопает Сэхуна по щекам. – Заканчивай с этими играми или я потащу Пака добровольцем на наш мастер-класс по боксу. Младший оборачивается через спинку, привычно застегивает Лухану шнурок на сумке, поправляет ему капюшон и говорит: - Принеси мне зубочисток, зубочистки не забудь! - Боже правый, - закатывает глаза старший. У Сэхуна за кроватью стоит незаконченный корабль из зубочисток, который он всё никак не соберет. Нет, это точно, очень сложный ребенок. А вообще, идеальная дружба, да и всякие отношения – это когда чужие странности дополняют и компенсируют твои странности, всё вместе получается сбалансированная комбинация человеческой сущности, такой непонятной и сложной. Стоит только принять такую позицию и не удивляться, что ваш самый близких - далеко на тебя не похожий. В отличие от Лухана, который предпочитал у Сэхуна заваливаться на кровать, младший у него в гостях расхаживал по комнате, которую знает уже тринадцать лет, ровно как и владельца – всё время пытается уловить взглядом то, что еще не вертел в руках. Ибо если у Лухана появляется новая вещица, есть повод для расспросов: «когда покупал и почему без меня?». В доме старшего не встречали пирогами, все съедобное появлялось из заказов кафе, а браться за фартук никто не хотел (да и времени не было). Так что здесь они разве что сидели за своими ведерками заваренного рамена или пиалками риса – максимум. Сэхун кружил над другом с пакетиком японского карри и задумчиво водил палочками по подбородку, поглядывая на парня, усердно писавшего что-то в блокнот. - Я должен напоминать, что на работе тебе осталось одно предупреждение? Или мне молча ждать, как ты прибежишь со смены с криком: «Гады! Вышвырнули!»? - вложив все эмоции для пародии в последних словах, спросил Сэхун. - Отстань, я пишу свой вишлист, - старший дернул головой, точно у уха жужжала муха. Сэхун глянул ему поверх записей и присвистнул. - Ого. Какая неприхотливость, так мало пунктов. Лухан гордо вскинул голову, подняв лист в руках. - Я просто пишу, согласовываясь со своими возможностями, а не как некоторые, - он посмотрел на Сэхуна, - "личный самолет в радугу". Тот усмехнулся, плюхнувшись на кровать. - Возможно всё в этой жизни. - Пишу еще, - Лухан склонился над блокнотом, - нор-маль-но-го дру-га. Сэхун жует своё карри и параллельно закатывает глаза. - И чувство юмора не забудь. Их давно уже люто и крепко ненавидели соседи, что у того, что у того, потому что ночные валянья дураков по выходным и каникулам никто не отменял – благо, домашние разрешали, отдавали одну комнату и сплавляли шушукаться или играть на кухню, снабдив несгораемой лампочкой, розеткой и запасами сахара с лимоном. Бывало, в самый разгар какой-нибудь гонки вырубали свет, и ребята были вынуждены бессонно (какая усталость в их годы) сидеть над стекающими свечками и играть в города. - У тебя в полумраке глаза красивые, - говорил Лухан, утопая щекой в кулаке и заглядываясь на друга. Тот брал подставку, подносил ближе к лицу и хищно улыбался: - Страшно? - Балда, - хмыкал старший, - я, может, как ценитель прекрасного, делаю тебе комплимент. Сэхун проводил пальцами над пламенем и предлагал замутить что-то вроде гадания, только такое, чтобы без зеркал и обязательно темное, жуткое. Или напрячь память и устроить ночь детских страшилок, которые раньше рассказывал им папа Лухана – настоящий актер. - Ты тогда не выдерживал и лез ко мне в постель уже через полчаса, - усмехался Лухан, вспоминая, как они съеживались клубочками в одеялах, перерекаясь: «ты боишься!», «нет, это ты боишься!». - Только чтобы ты так громко не стучал зубами от страха, - парировал Сэхун, способный всё повернусь в свою пользу. Они могли упрекать друг друга в трусости до бесконечности, и никто не признается, что им обоим, как-то странно, нравилось лежать в обнимку, засыпая под сопение друг друга. Да и вообще эти два упрямца черта с два в чем-то признаются, не будь это привычным подстебом или смешком. По этой причине долго эти два Овна будут еще гоняться за истинными чувствами. Бараны. Такие вечера сближали до предельного шепота, пусть даже в них слышались огрызания: в шутку - если спросить, из любви – если по-честному. Они наполняли друг друга словами, эмоциями, чаем. Они так загляделись друг другом, что, кажется, так и уснули с открытыми глазами за столом. О, свечи – одна из совпавших причуд, симпатия к которым развилась из-за свадьбы сэхуновского брата, на которую мальчики попали лет в девять, в удушливых бабочках и в зимний вечер. В зале торжества стояла целая колонна из свеч, мерцающая настоящим костром бело-рыжего пламени. Их даже двухярусный торт не так впечатлил, как это горящее зрелище, после которого ребята постоянно просили покупать им свечи и как индуисты жгли их, снова и снова. Сэхун даже сам порывался делать свои, в домашних условиях, пока мама не пригрозила залить воск ему в уши за неимением серого вещества в мозгах. Пришлось лавочку прикрыть и довольствоваться покупными. Ароматизированные парни обожали, у Лухана любимый – яблоко, у Сэхуна – вишня. Они их сжигали на решетчатом балконе сэхуновской многоэтажки или у подъезда на бетоне. Вот это точно немного не от мира сего. Нет, серьезно, никогда вы не увидите такую картину, что два не маленьких мальчика сидят и жгут свечи, балдея и радуясь. К ним дважды подходили узнать, что это за вид колес и где приобрести. - Ограниченный товар, остался только у нас, тридцать штук за одну, больше не заломаю, - понизив голос, пробасил Сэхун, но тут же поймал затылком ладонь - та всегда кстати, всегда рядом, чтобы приструнить. Лухан ярчайше заулыбался прохожим и посоветовал им идти, куда шли. А мелкого потом лишил купленного пакета с соком, которым хотел поощрить за окончание четверти. Правда, тот своё потом выклянчил, это же очевидно – у Сэхуна обаяние слишком действующее, у Лухана сердце на него слишком слабое. И каждые Дни Рождения, которым разница всего в неделю, у парней на тортах обязательно свечи, столько же, сколько и лет – они поклялись даже в тридцать утыкать ровно столько же, потому что это будет очень красиво. И да, по сей день, когда почти по двадцатнику, они клянчат на праздники торты, колпаки и шарики. А Сэхун еще и на уши Лухана покушаться не перестал. Ребята любили гулять. Имея в запасе множество кварталов, еще больше улиц, огромные залежи мелочи в карманах и не устающие длинные ноги, они мотались по городу с рюкзаками, Сэхун – в шапке, Лухан – в огромном шарфе. Иногда они путали в прихожей свои конверсы и к концу дня так натирали ноги, что шли домой босиком. И не важно, чем они занимались – просто жадно глядели на проплывающие мимо витрины кондитерских или гонялись по маленьким лавкам со списками покупок домой: Лухан решительным походняком обычно шагал в отдел рамена, Сэхун терялся в отделе свежих овощей. Старший, несмотря на то, что он старший, был очень компактным и кукольным, так что ему дозволялось кататься в тележечке, разложив ноги по-турецки и принимая бросаемые Сэхуном продукты, как мячики. А тому нравилось возить хена вдоль проходов, налегая на поручень, всего лишь в нескольких сантиметров от его лица. Друзья улыбались друг другу в глаза и тихо смеялись. Они выкатывались из магазинов, набитые под завязку, и устало переглядывались. - Кто найдет автобус, тот молодец, - вздыхал Лухан, не в силах плестись еще две улицы назад. - Кто донесет меня до автобуса, вот тот молодец, - стонал сбоку Сэхун, у которого список был подлиннее. В итоге они всё-таки доползали до остановки и ждали своего четырехколесного спасителя, чтобы разложиться на всё заднее сиденье и уткнуться друг другу в плечи. Иногда они просто шлялись без толку, заглядывали в любые лавки, ловили теплые дни. У Лухана была привычка сдирать все бумажные объявления со столбов с номерами. - Вандал, - цокал на него Сэхун, прислонившись сбоку, - а я считал тебя одним из самых порядочных людей. - Я и есть, - Лухан кивнул на столбы, - спасаю народ от мошенников. Кто честный в наше время клеит объявления на столбах? Но, несмотря на свои слова, старший постоянно тормозит у бумажек с заглавием вроде «Пропала собака», внимательно вчитывается в них и запоминает фотографии. Один раз они с Сэхуном так даже нашли в закоулке таксу в ошейнике, позвонили по телефону и пошли возвращать владельцу. «Чур всё вознаграждение - моё», предупредил Сэхун, однако вся их награда были чай с вкуснейшим вареньем и заплаканное от счастья «спасибо», после которого уже ничего и не нужно было. Парни два-три дня ходили, как медали носящие. А вот Сэхун – кто бы мог подумать – постоянно рвал когти в книжные магазины и, игнорируя взоры великих писателей с полок, шел в отдел эзотерики и хиромантии, где обычно тусовались и книги о нумерологии, нужные ему. Лухан в это время, бросив другу: «Задрот, а я считал тебя одним из самых нечитающих людей», ошивался в отделе дизайна или там, где литература вроде «100 способов развить мозг», «как улучшить память», «на пути к успеху». Потом, когда Сэхун вдоволь насматривался в свои картинки со звездочками, парни шли в канцелярию и прикупали парочку блокнотов или тетрадей – зачем и на кой, не знали, но нравилась им всякая макулатура, как девчонкам. Был у Лухана и другой пунктик, присутствующий, впрочем, у многих, но до такой паранойи не часто – кружки. Везде и всегда, в любом супермаркете и на ярмарках блондин пробегался глазами по рядам белобоких кружек, ища свою, заветную. И никак не находил. Он походил на неплохую замену афишам, прилипнув носом к витрине посудного магазина, если там были кружки. Лухан оббегал все магазины в поисках своей - особенной. - Кружка, - говорил он, - это личное интимное. Она должна быть твоя и только твоя, и когда я увижу свою, я почувствую, что она - моя! - Боже, прям как икрана своего ищешь, - посмеивался друг, день назад пересмотревший Аватара, - Потом сольешься с ней через цахейлу. Ох, как же тот любил всякие фразочки из фильмов. Господин О не из того рода людей, которые, закинувшись последней крошкой попкорна и дослушав песню на титрах, забудут про увиденное через пару часов и сложат в копилку «просмотрено». Нет, он после «Леона» будет таскаться с георгином под мышкой, а как глянет «Властелин Колец», так на любую сладость начнет шипеть с хрипотцой про «прелесть». Было время, когда целую неделю подряд, как только Лухан к нему не приходил, он закатывал: - Лолита. Свет моей жизни. Огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. – Говорил Сэхун голосом томным, а от такого можно и фонтаны крови из ушей пустить. – Ло. Ли. Та. - Заткнись, - Лухан жертвовал своей подушкой из-под лица, чтобы кинуть её в друга. Но благодаря ему старший никогда не пропускал новинки киноленты и был в курсе самых крылатых фраз Голливуда. И не только это, в принципе. От Сэхуна, как ни странно, было много отдачи в отношениях. Это звучит необычно, но он как никто умеет успокоить молчанием, серьезно, нет ничего лучше молчания Сэхуна. Порой его слова так много не стоят, как просто тишина рядом некоторое время, исцеляющее. Так было тогда, когда погибла в аварии мама Лухана. Она была женщиной-Скорпионом, то бишь роковой дамой, много курила и всегда была за рулём. В тот день они ехали с мужем из окраины города, праздник, шумные улицы, неосторожные граждане, не первой сухости автомобилисты. На отце Лухана – ни царапины, машине – тяжелые травмы, матери – летальный исход. Судьба каждому преподнесла по подарку. А Лухан, мальчишка ещё, ни в чем в тот момент не нуждавшийся кроме поддержки, сумел еле как нащупать её в теплых ладонях Сэхуна, который был еще младше, и на язык неосторожный, но который сумел тогда понять всё, что нужно другу – сидеть рядом и не жаловаться на боль, пронзившую пальцы от хватки плачущего Лухана. Из-за положения старший тогда спал в его доме, не в силах проводить ночи в больнице или дома один, и Сэхун так же не сказал ни слова, неслышно пустив его под своё одеяло и на свое плечо. Так и сейчас, по сей день, когда на Лухана что-то нахлынывает, с чем трудно совладать и справиться самому, парень иногда крепко-крепко стискивает руку Сэхуна, шепнув: - Эмоции… Потерпи минутку. Никак не поняв, что ему объяснять уже ничего не нужно. А ведь Сэхун, как любой уже перезрелый подросток и настырный засранец, немалых успехов достиг в своем увлечении астрологии. Не сказать, что от этого никто не страдал – родители нередко натыкались на разбросанные по коридору карты и случайно закатывали карандаши под диван, или чудом избегали разрыва сердец, увидев сына в ночи, сидящего перед окном и смотрящего в небо. И Лухан не исключение, а даже в большей степени всё это терпел – Сэхун же его вытаскивал на крышу смотреть на созвездия, в одиночку ему скучно и одиноко, а в компании веселее и интереснее. - Интереснее ему, сссука, - постукивал зубами Лухан, завернутый в плед колбаской, пока Сэхун рядом на карачках что-то помечал в заметках, - веселее ему, посссмотрите на него. И так несколько вечеров подряд, пока старший не пригрозил, что если схватит простатит, то Сэхун будет обеспечивать лечение. И хотя он не говорил, пусть это так и осталось за кучей ворчанья, шипения и недовольства, Лухану очень нравились глаза друга и в почти полной темноте – еще темнее, еще выразительней на фоне бледного лица. И вообще весь он сам. Это стоило полуночного холода. И Лухан, немного по своей натуре любящий делать всякие приятные бесповодные мелочи, как-то подарил Сэхуну мороженое в тюбике – настоящая еда космонавтов, хоть немного, но нечто, приближенное к космосу. - В честь чего вдруг? – удивился младший, припоминая, какую дату пропустил. – Сегодня не годовщина нашей крепкой ненависти? - Эмм, нет. Ну, считай, что в честь дня полотенца, дня филолога и дня щитовидной железы. Вон, сколько поводов. Вкусно? - Странно, - попробовал угощение, оценил Сэхун. – Но приятно, в смысле, что подарил. Спасибо. А Лухан ему – подзатыльник, как символ своего смущения. Он всегда так, наверное, как и большинство друзей, которые в глубине души не друзья. И вообще он легок на робость в вопросе благодарностей. Оба любили тепло. Настоящее, стопроцентное, двадцатиградусное и почти летнее, когда в прихожей пустеют все крючки, а вместо горячих чаев всегда соки или мороженое. Во-первых – больше отдыха, ощущение обновления и красота природы, во-вторых – поздние закаты, негласно оттягивающие комендантские часы. Парни часто сбегали к небольшой речушке в парке, где места на зеленых коврах хватало всем. С настоящей плетеной корзинкой для пикника (ручная работа Сэхуна, видно, одна из лучших, раз еще не развалившаяся) и клетчатым пледом, слишком маленьким для них двоих в горизонтальном положении. Им нравилось сидеть под скрученным деревом почти у самой воды и болтать. Или молчать, просто молчать, что удавалось редко с Сэхуном. Тому если в голову взбредет не ерунда, так возвышенное. В один из подобных дней после третьей порции пломбира и второго слоя жаркого солнца на щеках, Сэхун поднялся со своего места, такой окрыленной настигшей его мыслью, сказал: - И ведь человек каждый день чистит зубы, выносит мусор, моет голову, заправляет постель, тратит так много времени на обыденные мелочи, раз за разом - удивительно как люди не устают жить. Лухан ничего не ответил, пристально глядя на друга в полу-обзор, прищурившись, а тот развернулся к блондину и склонил голову набок, ну совсем похожий на щенка. - Но главное - не теряться в этом быту, не закладывать в него много смысла, не сделать его - смыслом. Мы не для этого живем. Голос его был едва ли не самый уверенный, который Лухан когда-либо слышал. Парень улыбнулся, поднялся на ноги и как мог потрепал Сэхуна по голове. - Тебе точно семнадцать, мелкий? Меня терзают сомнения. - А что? Мой возраст тебя смущает? – фыркнул тот, уворачиваясь от чужой руки. - Смотря для чего, - вздернув бровь, ответил Лухан. - Ой, смотрите, интригу завесил. И всё, и тот Сэхун пропал, а вернулся обычный – придурковатый, напористый, несерьезный. Сложный. А Лухан смотрел и думал над собственным умозаключением, что ну вот как ты можешь заявлять, что знаешь человека, ни разу не беседуя с ним под цветущим деревом в разгар теплого, полуденного дня, глядя в блики воды. Но он не знал Сэхуна. Он его чувствовал. Это совсем другое. Время – оно столь погано и хитро, постоянно всех подставляет и выставляет дураками. Ты вынужден терпеть его насмешки и издевательства даже без возможности хорошенько ему врезать по роже. Оно всё меняет. Людей, места, чувства, состояния, всё, что тебя касалось, всё, чему еще предстоит. Так и у ребят рано или поздно двойная сплошная должна была разойтись в разные направления. Лухан давно об этом уже заговаривал, зная, куда учеба может его завести. - Может, меня отправят на стажировку, - говорил он Сэхуну, угощая того рифлеными чипсами у себя дома. Сэхун хмурил брови, и его шапка еще больше съезжала на лоб. - Ага, - буркал он, - а мне тут одному быть жертвой маминой стряпни? Так он говорил «Я слишком тебя люблю». Так он говорил: «Я не хочу, чтобы ты уезжал». - Ну не переживай, - отвечал Лухан, вытирая пальцы о салфетку, как ребенок – по одному, - я же вернусь, скажем, из Швейцарии, сыра тебе привезу. - Часы привези, - пробормотал Сэхун, - а в Швейцарию тебя не отправят. - Всё возможно в этом мире, - нараспев ответил старший, добивая его или чего-то добиваясь. Но в Швейцарию его и вправду не отправили, не отправили и в другие страны Европы, но по разным местам помотали, поперекладывали из рук в руки как начинающего стилиста, потом – как хорошего специалиста, затем Лухан сам стал лягушкой путешественницей. Звезды светили Сэхуну по-прежнему по-родному и очень ярко, но лишь как старые далекие друзья, молчаливо наблюдающие со стороны – не как коллеги. Он стал инженером-физиком, что-то близкое к измерениям, которым уделял столько времени не ради машин, а ради людей и их судеб. Впрочем, мелкий не жаловался и не горевал – он же припадошный, за всё берется обеими руками и окунает голову с затылком, не боясь захлебнуться. И всё переносит с юмором, легкостью и просеянным пофигизмом – сказать по секрету, идеальный способ жить. С Паком их развело окончательно, ибо краснобашковый после всей палитры в волосах вернулся к черному и уехал в Японию гонять пластинки в ночных клубах – вот точно, кто добился своего. Юность имеет свойство перетекать из спокойного в более проблемное русло, из легкого течения в бурный поток. Их жизнь разтусовала, как карты в толстой колоде. Но, как и любые карты в умелых руках, они сойдутся когда бы то ни было – вновь, слишком плотно прижатые. Ребята встретились в том же парке, где любимое дерево, кажется, стало ниже, а вода зеленей. Время властно над всем. У Лухана теперь черные волосы короткой длины, а улыбка такая же, что и в двадцать, у Сэхуна вместо шапки бейсболка, немного темнее брови, и несколько новых сантиметров в росте. - А еще через пару лет мы тут будем гулять с колясками? – в шутку спрашивает он старшего, отвешивая тому подзатыльник. - Заткнись, - тот закатывает глаза жестом трехлетней давности. В них было так много нового, что следовало перемешать между собой, перемолоть, преобразовать в общее, еще больше прошлого, требующего озвучки для всколыхнувшейся памяти. Время наш кукловод, наш картежник, наш дирижер. Но Сэхун так же радостно крякал при виде любимой бутылочки томатного сока, ничуть не поменявшего вкуса, Лухан падал лицом в свой кожаный рюкзак с тем же звуком усталости, в его куртке копились комочки бумажных квадратиков со столбов, а Сэхун высыпал на бетон из коробки горы свечек, как сладости из подарочного мешка. И Не так долго проходит времени с их встречи, как на телефон Лухана приходит от друга смс: «Лухан. Лугэ. Лу. Боль моей головы. Иголка моей задницы. Сколько бы ни прошло времени, чтобы ни случилось - я всегда буду тебя...» Это было столь по-сэхуновски, что старший даже рассмеялся в голос. И В тот же день Сэхуну по почте приходит большая коробка с явно чем-то крупным, конкретным, к чему прилагался черный, массивный джостик. Какова же была его истерика, когда внутри оказался игрушечный самолет на радиоуправлении, полностью разукрашенный в радужные цвета. Они звонят друг другу одновременно, что сначала линии разрываются и кому-то приходится перезванивать. Первым удается Сэхуну, и он назначает еще одну встречу, не дождавшись возражений, но в любом случае готовый их все пресечь. Их не было. Лухан с радостью встретил его на изогнутом мосту, которому они в шутку в детстве пророчили срок жизни, до которого он доживет, будучи обвешанный любовными замками. - С чего начнем? – немного робко и лукаво спрашивает Сэхун, когда подходит ближе и переминается с ноги на ногу. А ведь он первый чиркнул искру. И сейчас еще спрашивает. Засранец. Но Лухан улыбается, стягивает его шапку. - С твоей прически, - он всегда так говорил, желая растрепать волосы младшего, как ему нравится, что тот жутко не любил. Но вся суть в том, что в этот раз не только пальцы Лухана переплетаются на его макушке. И в ответ ему вырывается далеко не недовольный бубнеж. Слова вообще не звучат. Они не смогли бы их произнести. Эти ночи тоже изменились – стали теплыми, более дружелюбными и по-особенному волшебными, так что Лухан сидит рядом с Сэхуном, свесив махровый плед с плеч и покачиваясь из стороны в сторону, подыгрывая легкому ветру. - Знаешь, мне это начало даже нравиться, - признается он, внимательно наблюдая, как младший, совсем не забывший старые знания, чертит линии и круги. - Завтра у тебя хороший день, - сообщает он, улыбаясь уголком рта. - У тебя тоже, - напоминает Лухан, захватывая шею младшего в кольцо из рук. Их черно-белый круг наконец-то смыкается. - И всё же есть смысл оспорить несовместимость Овнов, - бормочет Сэхун, наслаждаясь знакомым, родным урчанием под ухом, - у меня в доказательство есть живой пример.