Дорога живых

      Циан не помнил, сколько ему лет на самом деле.       Год назад, когда Сайя выхаживала его после дыбы — хотя необходимости в этом не было, он же лич, сам восстановился бы — он выглядел лет на двенадцать. Но точно так же он выглядел и пять лет назад, когда Рэд думал, что убил его, еще не зная, что эту тварь так просто не убить, и точно так же, наверное, выглядел с тех самых пор, как ритуал Вечной Ночи превратил его в нежить, в маленькую, острозубую тварюшку, с невинной большеглазой мордашкой, интеллектом младенца и вечно голодной утробой.       И только в последний год Циан начал меняться. Стремительно. Словно сдвинулся с мертвой точки какой-то магический счетчик, наверстывающий теперь год за годом в ускоренном режиме. Он начал резвее соображать, вытянулся, почти догнал в росте самого Рэда, изменились черты лица, стали острее, резче… взрослее.       Сайя говорила, что так и будет, что слишком рано проведенный ритуал не только лишил Циана личности, а того, кто это ритуал проводил — контроля над новоявленным личем, но так же сохранил драконью сущность живой, и эта живая искра не даст магии смерти обернуть в тлен плоть и кровь, хотя и могучей драконьей стати ему тоже не видать.       Рэд не совсем понимал, зачем оставил Циана у себя. Даже, скорее — себе. Все то, что он доказывал Сайе и Диру, яйца выеденного не стоило, черта лысого он простил Циану убийство отца, и понимая умом, что хоть каждый день рви он проклятую тварь на куски — легче не станет, сердцем все равно желал причинить Циану столько боли, сколько вообще возможно причинить боли не-мертвому.       Только — как же сделать больно тому, кто боли не чувствует?       Рэд знал много способов, и практически все их перепробовал. Но весь этот странный, бесконечный год Циан, как ни в чем ни бывало, все равно таскался за ним болтливой и надоедливой тенью, ежеминутно напоминая о себе легкими прикосновениями ледяных пальцев то к плечу, то к локтю, как будто со всей этой бесконечной трескотней возможно было хоть на секунду забыть о его существовании, а потом и сам лез по ночам к Рэду в кровать, словно лишний раз напрашиваясь на урок, лез, конечно, не за тем, что в итоге получал, а просто к чужому теплу, до которого любое умертвие так жадно.       Но единственное, чего Рэд добивался, это каждый раз искреннее удивление и изредка — обида, на мгновение-другое делающая дымчато-зеленые глаза Циана прозрачными от слез. Впрочем, зареветь ему было, как дураку с горы скатиться.       Его хотелось придушить. Каждую минуту хотелось — за то, что он действительно не понимал, что натворил пять лет назад, и что продолжает творить теперь.       — Рэд, по уму ему года четыре, — терпеливо объясняла Сайя год — целую жизнь — назад, пока нечувствительный к огню Дир удерживал беснующегося в ярости Рэда подальше от замученного ценителями экзотики до неспособности самостоятельно шевелиться Циана. — И до ритуала-то было немногим больше, а после остался вообще чистый лист. Я не знаю, каким местом надо было думать, чтобы превратить в лича ребенка, пусть и дракона, но кто-то, видно, додумался.       Чудесно, думал тогда Рэд, Сайя в своем репертуаре, спасает всех без разбора, а потом плачется, что-де, какие зверушки не благодарные, ручки покусали.       А тощая окровавленная тварь, с хрипом втягивающая воздух разбитым ртом, до нелепого доверчиво таращилась на них троих, и по глазам видно было — ничего, совсем ничего не понимала.       Жрать ему захотелось, ага. Вот он и сожрал того, кто первый подвернулся. Как он сказал?       «Я же не сделал ничего плохого, это просто еда. Почему ты злишься?»       Тогда Рэд с отвращением подумал, что гуманнее было бы добить это.       Сейчас он уже не знал, что думать.       Особенно, после того, как позавчера застал Циана внимательно разглядывающим собственное отражение в чудом уцелевшей, зеркальной витрине на окраине свалки, в которую превратился Покинутый Город. И неожиданно понял, что из всех, виденных им когда-либо личей, Циан меньше всего похож на одного из них.       Если бы Рэд сам не видел, как отделяется от костлявой мальчишеской фигурки изуродованная Ритуалом, боевая форма дракона, ни за что бы и не поверил, что вот это умственно недоразвитое, постоянно мерзнущее и с виду вполне живое существо, является одним из мощнейших в Смешанном Мире сосредоточий магии смерти — драко-личем.       А уж если бы Рэду сказали, что всего за год он привыкнет к этому существу, к нежити, к убийце единственного человека, бывшего его семьей…       — Рэд…       Необычно тихий голос Циана отвлек от размышлений. Рэд лениво потянулся, сползая по одеялу чуть ниже, так, что пятки оказались в траве.       Вот, как он его тут нашел? След брать наловчился?       — Что тебе?       — Рэд, я тут подумал…       Рэд недоверчиво покосился на присевшего в ногах лича, отметил нехарактерную нервозность в движениях пальцев, теребящих вплетенное в косу серебряное кольцо, еще более нехарактерную аккуратность в наслоении тканевых полос на тонких руках-ногах. Циана бесполезно было одевать в нормальную одежду, любой материал ветшал и осыпался прахом через день-другой.       — И?       — То есть, кое-что произошло, а потом я подумал… — он умолк, острые когти уже практически растрепали узел волос вокруг злополучного кольца. Рэд зацепил побрякушку пальцем, потянул, окончательно стягивая ее с циановых волос.       Такое начало с равной вероятностью могло считаться как обнадеживающим, так и пугающим. Обычно Циан не думал. И когда это с ним успело что-то произойти за какой-то час?! Обычно все, что с Цианом происходило, так или иначе, происходило исключительно с ведома Рэда.       Циан почувствовал перемену в настроении Рэда, торопливо продолжил, пытливо заглядывая в лицо, подсаживаясь все ближе и ближе, как мостилась бы на занятый хозяйской ногой подлокотник дивана осторожная кошка, сантиметр за сантиметром, чтобы не согнали пинком, и слово за слово входя в уже более привычный слуху ритм непрерывного трескота:       — Рэд, я ведь стараюсь делать так, как ты говоришь. Я не трогаю твоих знакомых людей, и знакомых этих людей не трогаю, и даже знакомых знакомых этих людей, чтобы ты не расстраивался. Я не хочу, чтобы ты расстраивался. Но ты все равно расстраиваешься. Я не понимаю, Рэд. И мне сказали… То есть, я подумал, что если ты это только чтобы отомстить… Ты же не прогонишь меня? Ну, пока не отомстишь? Да? Рэд, не прогоняй меня, пожалуйста. Я обещаю, что буду делать все-все-все, что ты скажешь. Я научусь, правда. Я все равно буду лучше. И еще я красивый. Даже Сайя сказала, что красивый, а когда вырасту, стану еще красивее, и не только Сайя сказала…       — А кто еще? — автоматически спросил Рэд, отбрасывая куда-то в траву нечаянно согнутое кольцо, чувствуя, что еще чуть-чуть, и завоет от только что полученных знаний. И еще от того, что в круглых, как чайные блюдца, глазах бурлило и плескалось все то, что он сам за целый год так и не сумел в них всколыхнуть — и страх, и боль, и отчаяние, все сразу. Оказалось — очень мало радости в этом зрелище.       И кто же эта заботливая сволочь, так любезно просветившая Циана, интересно?       — Ты хочешь меня прогнать? — упавшим голосом прошептал Циан, истолковавший по-своему металл в голосе Рэда, застыв в какой-то неловкой позе, на коленях, расставленных по обеим сторонам рэдовых бедер, чуть наклонившись вперед, но так и не коснувшись подрагивающими пальцами отчетливо проступивших на груди красных полос, верного признака, что Рэд уже очень близко к состоянию бешенства, если, конечно, еще не в нем.       Рэд дернул на себя свесившуюся через угловатое плечо, почти распустившуюся косу, заставляя едва успевшего выставить руки Циана упасть сверху.       — Кто? — зло прошипел он в мягко очерченный рот, свободной рукой проводя по напряженному бедру, округлой крепкой ягодице, твердой, как доска, спине, пока пальцы не достигли линии волос у трогательной ямочки, где тонкая шея переходит в дурную голову.       Нарезанные из прочнейшего паучьего шелка полосы рассыпались и тлели поверх сероватой, не теплеющей даже под жаром огненной магии, кожи.       Лич бесхитростно признался:       — Человек, который приходит в лавку к Диру. Тот, со шрамом.       Циан путался в человеческих именах. Или, вернее сказать, путался в людях, лишенных магии — совсем не различал их между собой. Но Рэд понял, о ком речь. Староста той деревни, в которой жили они с отцом. Недели не проходило, чтобы он не заводил с Рэдом разговор о продаже Циана. Почему-то все вокруг решили, что тот его личная собственность. Ну, в принципе, так оно по всему и выходило, с поправкой разве что на то, что Циан сам выбрал Рэда себе в хозяева. И ничего тут не попишешь.       — Он прикасался к тебе?       — Ну, Рэд, как бы он смог? В нем же нет ни капельки магии. Он бы умер тогда.       Да, этот момент они выяснили уже давно. Мало кто мог пережить прикосновение лича, даже если тот не пытался убить. Похоже, злость напрочь отшибла Рэду мозги.       Или не злость, а что другое.       Рэд хорошо помнил, как впервые не почувствовал ничего, кроме досады и какого-то неуместного сожаления, при виде изломанной куклой оседающего на землю Циана. Как впервые остался рядом, ждать, пока затянуться рубленные раны и вернется в оживающее тело эта странная не-жизнь, заставляющая биться не-мертвое сердце. Чтобы потом прижать ладонь к упруго прогибающимся ребрам и посчитать удары — ровно сорок в минуту. Слишком медленно. И подумать, что, наверное, поэтому он постоянно мерзнет. И еще подумать — какой смысл мстить тому, кто даже не понимает, за что? И с удивлением заметить, что Циан стал выглядеть старше. Очень резко и очень заметно. И что лицо у него больше не девчоночье, но все равно красивое. А потом ночью Циан, как обычно, осторожно влез под одеяло, и получилось так, как оно получается в семнадцать лет — сначала делается, а потом думается.       В их первый раз Рэд не особо-то нежничал и не удивительно, что разницы между дракой и сексом Циан не уловил абсолютно. Просто принял новые правила — не сопротивляться. Принял, как должное, как принимал все, что Рэд с ним делал.       Как же давно это, казалось, было.       — Рэд… прости?       — За что?       Лицо Циана стало совсем несчастным:       — Я не знаю.       Рэд рывком перекатился, подминая это горе под себя.       — Ну, держись тогда, сейчас прощать буду.       На контрасте с холодной кожей, ледяными губами, прохладным шелком расстелившихся по одеялу волос, внутри Циан казался невыносимо горячим. Растянутое и приученное к близости тело послушно реагировало на каждое движение, расслабляясь и сжимаясь именно так, как надо, и именно тогда, когда надо. Циан не стонал. Только дышал отрывисто и часто, закусывая мелкими острыми клычками губы — и свои, и Рэда. Бережно, чтобы не поранить. Зато спину и задницу драл когтями от души. Впрочем, боли Рэд в такие моменты все равно не чувствовал. Слишком хорошо это было — ритмично и глубоко засаживать в раскрывающееся навстречу нутро, и не думать ни о чем, кроме прячущейся под длинными светлыми ресницами бездне.       Дома все вещи еще не развалились к чертовой матери в труху только потому, что это были вещи старого, насквозь магического мира. Хлопковое одеяло, остатки которого затерялись где-то в почерневшей от неслабого выброса магии смерти траве, к таким вещам не относилось. Поэтому драконьей страсти не пережило.       Рэд ласково перебирал мягкие, сейчас чуть влажные у корней, волосы Циана, и соображал, как бы попроще донести до него мысль, что он не может его прогнать или заставить остаться, что когда однажды Циан поймет, что Рэд не единственный на весь мир источник тепла и магии, он волен просто уйти. Но ничего подходящего в голову не приходило.       Рэд решил, что подумает об этом позже. Сразу после того, как раз и навсегда отобьет языкатому старосте охоту охаживать чужих личей.       Циан так и не вспомнил о себе почти ничего. Только всякую ерунду, вроде места, где оставил прах своего создателя, и данного ему этим придурком имени.       Сайя считала, что его стихией могла быть вода. То есть, не будь он личем, они с Рэдом физически не смогли бы находиться рядом. А еще — она почти придумала, как обернуть Ритуал вспять. Раз уж Циан не утратил драконью сущность, это представлялось ей вполне возможным.       Рэд считал, что Сайя слишком много думает. Это здорово осложняет жизнь. Да и не-жизнь — тоже.       Когда отец был жив, он говорил, что все, что происходит с миром, происходит именно так, как должно, и если произошло смешение человеческого и волшебного миров — значит, так было надо. И нужно просто научиться жить в этом новом мире.       Отец тоже слишком много думал. Рэд хотел, чтобы они вдвоем перебрались в леса, тогда еще защищаемые остатками эльфийской магии. Но отец не хотел оставлять свою деревню, в которой был единственным знахарем.       Значит ли это, что он и должен был умереть, пытаясь увести от деревни голодного бесконтрольного лича, очередное порождение этого нового, вывернутого наизнанку мира? Значит ли это, что оставив беспомощного, после поражения в схватке, Циана на растерзание озлобленным людям, Рэд поступил именно так, как должен был? Значит ли это, что длящаяся вот уже несколько десятилетий война на выживание и замкнутая цепочка смертей в ответ на смерти — это именно то, что необходимо этому двинутому новому миру?       Когда Рэд сообщил Циану, что хочет убраться подальше от Сайи с ее идеями, тот спросил, что за идеи. Он и правда взрослел слишком быстро. Он все время о чем-то думал, и это злило Рэда все больше и больше. Конечно, он послал Циана самого спросить Сайю о ее идеях. И, конечно, не в самой вежливой форме. А Циан и пошел спрашивать. Развернулся и пошел, оставив Рэда сверлить разъяренным взглядом свою спину.       И Рэд тогда подумал — ну, вот и все. Сейчас Сайя ему объяснит, что к чему, и какой же дурак откажется от такого шанса.       Оказалось — есть такой дурак.       Циан вернулся минут через двадцать и просто поинтересовался, мол, когда уходим?       Рэд не мог поверить, что он так просто отказался от такой возможности вернуть себе жизнь, и, главное — почему!       Потому что если у Сайи все получится, они больше никогда не смогут прикоснуться друг к другу. Так объяснил Циан. Единственное, что он ходил узнать у эльфийки — сможет ли он остаться с Рэдом.       Ну, не идиот?       Рэд его так и назвал. И при этом чувствовал идиотом себя. Потому что был до неприличия, дико счастлив.       Отец всегда думал, что ради того, что кажется тебе правильным, стоит пожертвовать любым благом или сокровищем. Рэд, наконец, понял, что он хотел этим сказать.       — О чем ты думаешь?       Рэд разжал пальцы, позволяя сухой земле ссыпаться обратно на могилу.       — О человеке, который тут похоронен. Хороший был человек. Только не очень умный. Я, вроде, велел тебе ждать меня у дороги.       — Прости.       В этом «прости» больше не было мучительного непонимания, все он уже прекрасно понимал. В этом «прости» была улыбка, которую можно увидеть, если обернуться, и можно даже поцеловать, если потянуть за касающийся спины кончик косы, заставляя пригнуться. Ну, или если встать самому.       Рэд выбрал второй вариант. Все равно уже не было времени тут дальше рассиживаться — впереди еще дорога и поиск ночлега. Пусть Циан и научился контролировать свою магию, не каждая хозяйка пустит за порог нежить. Даже такую симпатичную и прилично одетую.       — Прямо здесь тебя прощать, или потерпишь до постели?       — Все только обещаешь, обещаешь…       — Напрашиваешься?       — Прямо на могиле хорошего человека? Как можно. Придется терпеть.       Понадобился не один год, чтобы они оба перестали ждать друг от друга то, что ни один из них делать никогда не собирался. Десятки и сотни раз у Рэда был повод послать Циана к черту — у него ведь характерец развился, врагу не пожелаешь такого счастья; десятки и сотни раз у Циана были возможности уйти — к магам, некромантам, даже другим драконам; но из всех возможных дорог, которые могли бы развести их в стороны навсегда, они все равно выбирали ту единственную, по которой идти или вместе, или никак.