***
Минивен как всегда жаркий и душный, переполненный до невозможного гулом знакомых голосов и запахом приевшихся однотипных резких одеколонов. Вытянуть затёкшие ноги вперёд не дают чужие близко-поставленные сумки, а включить хоть как-то обычно спасающий кондиционер не получается из-за непрекращающегося нытья Бэкхёна по поводу того, что у него и так насморк. До белеющих костяшек сжимая захваченными неудобными кольцами пальцы, Лухан с приглушенным в закушенную губу шипением бьётся головой о низкий потолок. И, разрываясь между желанием придушить нерадивого водителя и жалобно проскулить от боли, только обиженно отворачивает голову к окну, пустым взглядом наблюдая за сменяющими друг друга в преддверии поздней весны нежно-зелёными пейзажами. Вот только, на самом деле, смотрит он совсем не на набирающие цвет деревья, а на лениво прикрывшего глаза хмурого Сехуна. Ведь сегодня тот снова сидит в какой-то совершенно опасной близости и незаинтересованно проматывает ленту нескончаемых новостей в телефоне. Из одного его уха свешивается ярко-малиновая капелька уже старых наушников, а запястья украшают ряды плетёных браслетов. Для завершения подросткового облика не хватает только кепки с кислотной надписью monster, а Сехун вместо этого облачается в тонкую белую хлопковую рубашку и безумно дорогие пастельные брюки от Gucci с изящно-стоящей складочкой от бедра. Лухан хмыкает и кончиком пальцев очерчивает деликатно подчеркнутые природой чужие скулы в отражении, и думает, что настоящий Сехун, который не перед камерами, по правде говоря очень странный и совсем-совсем непонятный, но, по большей части, всё же приятный. И Лухана каждый раз откровенно ведёт с его этой привычки на все случаи жизни закатывать глаза или поджимать губы точно так же, как сейчас, когда крышка от приторно сладкой газировки оказывается слишком плотной. И когда Сехун сквозь зубы выдыхает клочок оборванного горячего воздуха, Лухан уже откровенно просто пялится на скованный профиль, даже не пытаясь скрыть изучающего в стекле взгляда, и улыбается, но вовсе не потому что ему совсем не жалко Сехуна. Ему просто до дурацкой широкой улыбки на пол лица нравится, что такой Сехун существует, есть рядом, хмурится и настырно по десять раз заводит всё равно выбивающуюся каштановую прядь за ухо. Что Сехун всегда, в каком бы настроении он ни был, неизменно требует двойную порцию сахара в кофе, забавно чихает и когда смеётся, обязательно прикрывает рукой рот, щуря глаза полумесяцы. А ещё как магнит притягивает, подпуская слишком близко. И именно из-за этого всё так резко становится сложно. Тяжелое невыносимое молчание заполняется движениями и касаниями, вообще чем угодно, но только не такими нужными словами. А Лухан ведь совсем не телепат, потому и подходит к Сехуну совсем-совсем близко, вечно оправдываясь тем, что ему это нужнее всех. И всё бы ничего, но это “близко” между ними со временем вообще как-то незаметно сжимается до тонкой полосы пространства, когда Лухан может разглядеть незамысловатые кофейные блики на радужке глаз, потому что Сехун его просто не отталкивает. Потому что Сехун ему просто не говорит “стоп” и спокойно позволяет ощущать на своих же скулах чужое скользящее дыхание, касаться себя под прозрачной рубашкой, прижиматься губами к пульсирующей венке на шее и носом очерчивать косточки выпирающих ключиц. И всё бы ничего, но только у Сехуна, кажется, для Лухана вообще нет той черты, за которую нельзя заходить. А если она и есть, то та настолько расплывчатая, что пока впритык не подойдешь - не увидишь. А искать её среди тумана – очень трудно. Жить от поцелуя к поцелую – ещё тяжелее. Ведь Сехун позволяет касаться себя: иногда заводить руку в непослушный хаос своих мягких волос, лёгкими поцелуями прокладывать дорожки от ключиц к острой линии подбородка, хватать за запястье в интуитивных попытках быть ближе и даже изредка просовывать колено между бёдер. Но потом вдруг бросает этот свой взгляд – то ли терпеливо выжидающий, то ли настороженно внимательный, - и становится совершенно непонятно - разрешает он продолжать или нет. И в такие вот неловкие моменты Сехун отчего-то напоминает Лухану капризного принца. То ли взгляд меняется на чисто королевский, то ли вены на запястьях становятся более голубыми. Лухан прикусывает потрескавшиеся губы и неосторожно дёргает коленом, намертво впиваясь изящными пальцами в грубую обивку салона. Тяжело глотает в момент скопившуюся от воспоминаний во рту слюну и отчаянно уговаривает себя больше не думать. Потому что голова и так гудит от нескончаемого гула голосов, а внезапно чётко ощущаемый на нежной коже прожигающий взгляд заставляет неосознанно повернуться и … задохнуться. Потому что Сехун сидит и упрямо смотрит на него в упор. Снова упавшая прядь каштановых волос закрывает лоб и красиво оттеняет резкие скулы. Ворот от постоянных поправок Сехуна на две верхние пуговицы открывается шире, и теперь уже ничего не скрывает идеально белых ключиц. Губы плотно сжаты в одну линию… … а в его знакомых глазах только сплошной кричащий укор: “ Не о том ты думаешь, Хань” А у Лухана в голове чётко пульсирующая несуразная мысль: “ Как же ты всё-таки чертовски похож на принца. ”***
Сцена встречает оглушающим криками и какой-то судорожной вознёй рядом с кулисами. Лухан тяжело вздыхает и на несколько секунд опускает голову, концентрируясь. Слуха тут же касаются придуманные, но уже ставшие такими знакомыми слова, которые конкретно сейчас уже не бесят и не заставляют краснеть, не нервируют и почти совсем не смущают. Почти… Разве что резко выкрикнутое: “Хунханы”, вынуждают Лухана на секунду глубже втянуть воздух в лёгкие, и волнительную дрожь ненадолго коснуться спрятанных под длинной рубашкой взмокших позвонков. Просто сколько Лухан помнит, фансервис никогда не бывает для него слишком простым, он не может относиться к нему так легко и беззаботно как тот же Бэкхён, который прямо сейчас с таинственной ухмылкой на сладких губах что-то томно шепчет Паку на ухо, нагло повиснув на сильном плече. И со стороны не сказать даже, что Бэкхёну это настолько в самом деле нравится, вот так вот ловить неописуемый кайф от подобных интрижек на сцене, сполна наслаждаясь покалывающим кончики пальцев желанием и щекотящим нервы азартом. Но ему нравится. Ещё как. А всегда рядом оказывающемуся с Луханом Сехуну плевать. Тоже. Ещё как. Сехун и когда они садятся за столы остаётся всё таким же незаинтересованным, отвечая на вопросы с какой-то посредственной скукой в глазах. И в такие моменты Лухану фансервис и впрямь начинает казаться одной большой дурацкой шуткой. Да только дрожь, что неизменно рождается где-то под кожей при одном только взгляде на Сехуна, их фансервис вызывает в Лухане совсем нешуточную. И поэтому Лухану фансервис не нравится. Ещё как. - Быстро встань на своё место, - недовольно шипит Сухо, пока нетерпеливо закатывает глаза и облизывает искусанные от перенапряжения губы. Лухан его почти понимает, но молчит, покорно меняясь местами. Он бы помог, но у него своя проблема, что сейчас так безразлично закатывает рукава, поправляя галстук на рубашке. Сехуну на самом деле, кажется, всё равно с кем играть. Хотя с Луханом, вроде, всё-таки сложнее, потому что тот даёт на него едва заметного косяка и немного резко дёргает за верхнюю пуговицу на рубашке. Этого, впрочем, хватает, чтобы на глазок оценить его совсем лёгкое волнение. Сехун не раздражен, но явно недоволен, пусть и улыбается фанатам так неестественно, натянуто, напряженно, а взглядом лишь на секунду упирается Лухану в макушку и кивает, мол да, я заметил, что ты теперь стоишь здесь. А Лухану хватает, он совсем не против вот так вот просто стоять до того, как их позовут за столы, всё равно никто никогда не требует от него жаркий фансервис. С Сехуном вообще-то почти удобно, потому что тот обычно вообще ничего не делает для пиара их пейринга. Но не сегодня. Потому что сейчас Сехун, наверное, впервые за всё их знакомство наклоняется при свидетелях так интимно близко и что-то спокойно, но неразборчиво шепчет, обжигая кончик уха своим теплым дыханием. Шепчет явно что-то безумно важное и значимое, потому что иначе не стал бы: вот так при свидетелях. вот так вот близко. А Лухан не слушает, просто зацикливается лишь на том, какое же горячее всё-таки у Сехуна дыхание, и как же много глаз сейчас жадно сканируют их. Его пульс подскакивает и начинает биться со скоростью сто ударов в минуту, и Лухану кажется, что с Сехуном он явно заработает тахикардию. Теплое дыхание исчезает так же мгновенно, как и на голове появляется серебряная корона. Лухан больше чувствует, как неровная улыбка искажает губы Сехуна, пока знакомые пальцы аккуратно орудуют в волосах, чем видит её краем глаза. - Теперь ты принц, - шепчет Сехун и невесомо скользит носом по волосам, пока отстраняется. На его каштановой макушке красуется точно такая же, как и у Лухана корона, только позолоченная и совсем немногим больше. - А принцы своего не упускают, - зачем-то совершенно серьёзно добавляет Сехун. И это, блин, понимай, как знаешь. Но Лухан не успевает даже подумать, потому что его в спину уже подталкивают к столам.***
Сначала Лухан честно пытается сфокусировать взгляд на дрожащих от переизбытка эмоций девицах и всучить каждой в трясущиеся руки глянцевую картинку с собственным аккуратно выведенным именем. Но, честно, выходит не очень. Особенно учитывая то, что через десять сантиметров от него Сехун спустя пару минут кладёт руки на стол и нагло упирается в них подбородком, лениво катает чужие маркеры туда-обратно и не сводит пристального взгляда с Лухана. Просто сегодня всеми обожаемый макнэ не раздаёт автографы, сегодня он только отвечает на, оказывается, совсем редкие вопросы смущенных фанаток. И единственное его развлечение, как думает Лухан, только долгим и неотрывным взглядом сканировать его сверху донизу, совершенно не обращая внимание на то, что пуговица на манжетках явно ощутимо впечатывается в щёку. Когда рука Сехуна выхватывает прямо у Лухана из-под носа одну из таких вот штамповых глянцевых карточек, тот скашивает на него полный весомой угрозы долгий прищур и медленно, почти физически ощутимо шлёт в его сторону волны настоящей чёрной ауры. Только Сехуна, кажется, не пронимает вовсе. Он следом на манер Лухана щурит свои чертовски тёмные глаза и в ту же секунду выхватывает уже вторую – теперь у Лухана прямо из рук и под громкий вздох влюбленной фанатки. И всё это вынуждает Лухана в пол-оборота развернуться на стуле, а искреннее недоумение трогательной пеленой отразиться в тёплых медовых глазах. - Зачем провоцируешь? – шипит Лухан, перехватывая чужой взгляд. Тот пожимает плечами и отворачивает голову в сторону, оставляя свой лёгкий шлейф спокойно растворяться в воздухе. От его идеально уложенных волос ещё слабо пахнет вкусным шампунем и непонятно откуда взявшимися карамельками – и это так по-домашнему, что хочется заурчать, уткнувшись носом за ушко, а Лухан только довольно сильно толкает его коленом, желая услышать вразумительный ответ, которого не дожидается и через долгую минуту напряжения. И это так выводит Лухана из себя, что при резком повороте головы корона съезжает набок, а нахмуренные от недовольства брови сходятся на переносице, оставляя едва заметный просвет. А потом гнев сменяется на милость, и тот аккуратно прижимает свою ногу ещё сильнее к чужому бедру, чувствуя, как из-за этого жар волнами проходится по в момент напрягшемуся телу. А Сехун даже не дёргается. Всё сидит, уставившись вперёд, и крутит в руках исписанный маркер. На лице уже давно та самая маска полнейшего безразличия и серой скуки, что прячется в умело скрытом в ладошку зевке. И это, кажется, опять то самое “пока не оттолкнут - можно всё”. И Лухан пользуется, сильнее прижимая своё бедро под столом и в то же время искренне улыбаясь новой фанатке. Через неплотную ткань кремовых брюк Лухан ощущает тепло от чужого тела и внезапно резко сократившиеся мышцы на сильном бедре. Сехун скашивает в его сторону ленивый взгляд, но ничего не говорит, только как-то многозначительно хмыкает. И в этой едва коснувшейся губы усмешке проскальзывает какой-то секундный то ли вызов, то ли упрёк. Что-то снова такое неуловимое на этом почти нечитаемом лице, что тугим комком сворачивается внизу живота. В глазах Сехуна – всё та же не заполняемая бездна, в которой тонуть бы добровольно, а Лухан и вовсе не умеет плавать. И поэтому даже не пытается оправдаться, когда почти невесомо кладёт свою руку поверх чужого колена и медленно ведёт вверх, закусив губу. Ему просто до безумия хочется увидеть, как же скоро яркая краска, наконец, зальет обычно такое пофигистическое лицо, и Лухан осторожно поворачивается, прикрыв хитрые глаза. А Сехун всё так же сидит с нечитаемым выражением лица, немного ссутулив уставшие плечи, и намеренно смотрит куда-то вперёд. Лухан хмыкает в ладошку и, повернувшись корпусом, оставляет на бумажке очередной автограф, пока пальчиками другой руки начинает мягко спускаться к внутренней стороне бедра. Сехун на глазах начинает дышать через раз, моментально пряча почерневший взгляд под длинной чёлкой и с приглушённым “ох”, невольно слетевшим в губ, ногтями царапает стол. А у Лухана крышу сносит от такого Сехуна и совсем немного кружит голову от разыгравшейся фантазии: Сехун с расширенными зрачками, хриплым голосом отвечающий на детские вопросы милашек-студенток. И лицезреть это такое искушение, что, минуту помедлив, Лухан накрывает пах, видя, как Сехун ещё ниже почти стыдливо опускает голову, трясущимися пальцами разглаживая непослушную чёлку. А лицо, зараза, всё такое же бледное. И только капелька пота, что так красиво стекает с одного виска, с потрохами выдаёт его истинное возбуждение. Тот поворачивает голову, и в его глазах мешаются злость, нетерпение, возбуждение и насмешка. И Лухан уже ждёт, пока же Сехун его, наконец, пошлёт. А тот молчит. То ли из собственной гордости, то ли из-за чего-то своего … королевского. - Не оттолкнёшь? Сладким шёпотом спрашивает Лухан. Сехун цокает, раздраженно кривя губой: - Не наиграешься? И из всей той смеси в его глазах выживает только почти унизительная насмешка, заставляющая с громким вздохом сглотнуть слюну и почти боязливо одёрнуть хрупкую кисть. Напряжение разрывает мелкая шмакодявка, что своим высоким голоском пищит: “принц Лухан”, протягивая ему глянцевую карточку, пока неотрывным взглядом сканирует серебряную корону. Сехун, кстати, теперь тоже. И пока Лухан трясущимися руками оставляет тысячный за день автограф, лицо медленно заливает пунцовой краской. И это вовсе не от того, что Лухан позволил себе подобное, в конце концов - это фансервис, а от того, что у Сехуна стоит, а тот даже не пытается спрятать вызывающую ухмылку. Почему-то в голове голос неизменно твердит: “принцы своего не упускают”, а глаза поднять становится всё равно слишком страшно. Потому что чужой взгляд сейчас хорошо чувствуется каждым напряженным нервом в скованном теле. И, наверное, теперь действительно глупо надеяться, что данный поступок, как и прежде, легко сойдёт ему с рук. - Принц то ты принц, - глухо шепчет Сехун, рукой снимая позолоченную корону, - только глупый. Чертовски глупый. И, повернув голову, добавляет ещё тише, пододвигая её к Лухану : - С драконами ведь так не шутят.***
Как они добираются до общежития, Лухан помнит совсем смутно, ведь единственное, что его интересует во время поездки больше, чем Сехун – занята ли та горячая удобная ванна в высшем крыле. И, оказывается, та так удачно свободна. Пока пар и вода мягко обволакивают в душный кокон уставшее тело, Лухан думает, что сейчас девчачьим сказками о заключенных в замках принцессах и храбрых, отверженных принцах давно никого не удивить. Но только как верно сегодня подметил Сехун, несмотря на то, что Лухан ещё пару лет назад навсегда для себя вычеркнул веру в существование прекрасных красавиц, он до сих пор в глубине души мнит себя принцем. Наверное, из чисто собственных принципов. И задай ему кто-нибудь вопрос о том, для кого же без принцесс существуют храбрые принцы, он неизменно ответил бы: “Для драконов.” Для злых, рычащих, холодных и порой ещё более неприступных, чем сами принцессы драконов. И Сехун всё больше напоминает Лухану такового. Потому что нет, Сехун точно никогда не был принцем. Потому что, несмотря на перемены, тот тощий, хитрый и шепелявый, - и вот хотя бы три эти вещи уже должны были заставить Лухана насторожиться, потому что Сехун, оказывается, не принц совсем и абсолютно. И принцем то ВООБЩЕ никогда не был. Но на то Лухан и невезучий – он понимает это слишком поздно, когда уже по уши влюбляется беспощадно, бесповоротно и совсем не в принцессу, более того, даже не в принца. Он влюбляется и не в того шестнадцатилетнего тёплого Сехуна, а в этого: незнакомого, холодного, рассудительного, неприступного и отчасти эгоистичного. И всё это так чертовски напоминает ту убогую дораму, что весь прошлый месяц мозолила в комнате Кенсу Лухану глаза, что хочется рассмеяться в голос. Потому что с принцессами всё ещё относительно просто, с принцами – проблем нет совсем, а вот сказок, где драконов спасают поцелуями, почему-то не существует. И скользя пальцами по однотонному кафелю, Лухан вдруг осознаёт, что деваться теперь от “есть разговор, хён” больше некуда. Топая босыми ножками по прогретому полу общежития, Лухан в голове простраивает бесконечные цепочки своих клёвых отмазок Сехуну, но, только встав у двери, внезапно ощущает, как тяжело всё-таки её толкнуть. Ведь, несмотря на внутренний мужественный настрой мириться с любым исходом этого разговора, для Лухана после него будет явно очень сложно бесшумно добираться до крепости из одеял по скрипящему полу, терпеть точно устремлённые на поражение цели меткие взгляды оторвавшегося от книги Сехуна и игнорировать чужие смешки с соседней кровати, употребляемые вместе с небрежно-ласковым “спокойной ночи, хён.” После этого разговора ничего не будет как раньше. Всё будет снова ещё сложнее. А Лухан к этому не готов. И поэтому, плотнее подбирая под себя сухие остатки длинного полотенца, уходит спать в гостиную.***
Диван у них широкий и мягкий, цвета какао, но пахнущий пролитый кем-то очень давно кофе. Лухан забирается на него с ногами и тут же падает лицом в мягкие подушки. И пусть поза кажется совсем неудобной, но после горячего душа выжатому до капли телу двигаться не хочется вовсе. Просто в нём вообще при соприкосновении с горизонтальной поверхностью моментально поселяется приятная ленивая усталость и едва заметная боль в мышцах после нагруженного дня. Подгребая под себя остатки мягкого полотенца, Лухан старается убедить себя, что ему совсем не холодно, и что сквозняк, лижущий пятки, отчасти даже приятен. Когда свинцовая тяжесть сковывает веки, Лухан подминает руками подушку и, положив голову на прохладную поверхность, моментально вырубается. Его будит через непонятное количество времени полоска случайного искусственного света, проскочившая по глазам, и он честно не может сообразить: спал он вообще до этого или нет. И просто чувствует, ещё находясь в прострации, как на его полностью окоченевшее тело валится большое и такое теплое одеяло. Замерзшие руки поднять получается с трудом, и поэтому Лухан только мёртвой хваткой вцепляется в край, поспешно натягивая его на себя. Такое удобное и приятное на ощупь. Но явно не его - потому что нагретое и пахнет чем-то смутно знакомым. Пока диван сзади прогибается под весом чужого тела, Лухан урывками, точно смущаясь, внюхивается в принесенное тепло. Хмурится, но до последнего не может понять, чем же так одурительно приятно пахнет. Не может понять, пока вдруг не слышит: - Всё ещё дуешься, глупый принц? И, дёрнувшись телом от внезапности, осознаёт: Сехуном. Чертовски нужный сейчас комок ткани пахнет Сехуном. И Лухану хочется ответить “да”, потому что так и есть на самом деле, но он не отвечает ничего. Слишком устал и измотан днём. А сон где-то ещё маячит совсем-совсем близко, картинками отражаясь на почти прикрытых веках. Рядом Сехун, с которым хорошо, а под одеялом окоченевшему телу постепенно становится приятно жарко. Когда чужая рука аккуратно начинает теребить его волосы на затылке, Лухан с трудом переворачивается на спину, чтобы своими щурящимися от недосыпа глазами заглянуть в знакомую бездну. И пусть из-за сумерек он не может разглядеть лица Сехуна, он чувствует, что тот хмурится. - Тут холодно, - приглушенным голосом говорит Сехун, сдувая с глаз длинную чёлку. - Вовсе нет, - зачем-то врёт Лухан. Хотя холод на самом деле собачий. Такой, что когда он высовывает руку из-под одеяла, чтобы коснуться плеча Сехуна, она моментально покрывается гусиной рябью, - Но ты продрог. Возвращайся в комнату. - Не могу, - отрезает тот, и будто в оправдание добавляет. - У тебя моё одеяло. Лухан разводит руки в стороны и приподнимает брови в вопросительном жесте. - Тогда, может, просто возьмёшь моё? - Не хочу, - почти по-детски отвечает Сехун, эстетически хмуря брови. - Оно колючее. Лухан наклоняет голову набок и, приподнявшись на локтях, лениво тянет снова не сопротивляющегося Сехуна за майку на диван, укладывая ближе. - Хорошо. Будешь спать под своим, - вздыхает он, накидывая вторую часть на соседнее тело, а потом отворачивается лицом к спинке, чувствуя на оголенных участках кожи уже знакомый изучающе-подозрительный взгляд. Но сейчас Лухан слишком устал и слишком нуждается в чужом тепле, чтобы зацикливаться на каких-то взглядах. Первые пару минут происходит ровным счётом ничего. А потом Лухан вздрагивает, когда Сехун просовывает руку под боком и притягивает ближе, носом зарываясь в пахнущую шампунем макушку. - Ты до сих пор холодный, - шепчет он, а Лухан только чуть ведёт оголенным плечом, сбрасывая с себя щекотящий шепот,- Лу-хён. И от этого уже волнительная дрожь по коже. Потому что сехуновское “Лу-хён”- это всегда что-то необычайно хриплое и бархатистое, очень-очень редкое и настолько ему несвойственное, что Лухан вообще с трудом вспоминает, когда в последний раз слышал подобное. Кажется, ещё когда они были трейни. И когда Сехун также залазил к нему под одеяло, пряча довольную улыбку в складках мягкой ткани у Лухана на плече. Только тогда залазил он сам и без спроса, а ещё без этого подозрительного взгляда холодно-прищуренных глаз. Просто раньше всё было проще. Лухан тяжело выдыхает, когда чувствует горячее дыхание между своих лопаток, и болезненно глубоко вдыхает. Так, чтобы запах вот такого Сехуна навсегда остался осадочным воздухом в лёгких. А сейчас всё стало неожиданно сложно. Они лежат так ещё минуты три, потому что совсем не хочется ничего делать, а потом Лухан слышит, находясь в каком-то предсонном полудрёме, насмешливый голос Сехуна. - Наверное, бесишься, что всё идёт не как в сказках, а, принц? Лухан поворачивается на спину и прямым взглядом уставляется в чернеющий где-то сверху потолок, впервые чётко подмечает ещё одну ярко выраженную черту Сехуна – проницательность. - Знаешь, - начинает он неуверенно, поворачивая голову в сторону лежащего на боку Сехуна. Тот снова как всегда неправильно близко. Лежит, подложив под щеку руку и своим глубоким дыханием щекотит Лухану скулы. - В сказках принцы спасают принцесс, а я, кажется, запал на дракона. Сехун молчит пару секунд, а потом уголки его губ едва заметно приподнимаются вверх в странной усмешке. - А я говорил, что ты глупый принц. - А я не отрицал. - А я так похож на дракона? – Сехун протягивает руку вперёд и начинает вырисовывать на плече Лухана узоры. Тот сглатывает и не отвечает. И вовсе не потому, что нечего, а потому что он немного шокирован, видя такого Сехуна. Знакомого, теплого, домашнего, с той самой улыбкой из прошлого и нежно трогательными объятиями. С лёгким флиртом через действия и капелькой затененного интереса в глазах. И, честно, это какой-то нонсенс. Потому что за два года в одной группе Сехун впервые снова вот такой. А Сехун понимает молчание по-своему. По крайней мере, хмыкает громко и вполне убедительно. Приподнимается на руке и вглядывается в темноту гостиной, сбрасывая с себя одеяло. И кажется, что вот сейчас Сехун встанет и уйдет, а завтра всё повториться по новой. Снова появятся непреодолимые дистанции, тяжелые взгляды через зеркало, игноры и редкие секундные касания. Сехун снова поставит разграничивающие границы и “есть разговор, хён” снова отложится на пару дней. И ко всему этому Лухан не готов ещё больше. А потому оживает: стремительно сбрасывает с себя теперь давящий кокон, бледными пальцами хватает Сехуна за сильное предплечье и, избегая чужого вопросительного взгляда, целует. Целует так, как любит Сехун. Точнее так, как Лухан помнит, будто бы любит Сехун. Ведь, в конце концов, прошло слишком много времени, чтобы Лухан остался абсолютно уверенным в том, что пристрастия у выросшего Сехуна остались неизменными. Но этот поцелуй неожиданно срабатывает. Сехун прикрывает глаза и почти глухо стонет от позабытого ощущения. Расслабляет плечи и позволяет на секунду улыбнувшемуся в поцелуй Лухану его углубить. Лухан не помнит, откуда это пошло и как так вышло в первый раз. Просто помнит, что впервые так поцеловал Сехуна случайно, а потом подметил, что Сехун на такие поцелуи реагирует по-особенному: сразу млеет и как-то расслабляется, теряет прежнюю прыть и становится до трепета податливым. А потом Сехун вдруг отстраняется. Снова недоверчиво с ног до головы осматривает тяжело дышащего Ханя почерневшими ещё сильнее глазами и шепчет: - Хань, может всё же не… Он замолкает и неуверенно взлохмачивает волосы на затылке. Сутулит уставшие плечи и тревожно ломает брови, а после долго выдыхает и, вставая с дивана, спрашивает: - Может не надо тормошить прошлое? Что-то внутри Лухана бьётся в дребезги и глухо падает вниз. Он смотрит на Сехуна виновато и сбивчиво шепчет, заламывая бледные пальцы : - Плевать. Вскакивает, в порыве хватая Сехуна за плечо, и от волнения до крови прокусывает губу. - Понимаешь,- сбивается на шёпот, - проще-то уже не станет. Сехун хмурит брови сильнее и нехотя присаживается обратно, настойчиво хлопая по месту рядом с собой. Рукав его длинной майки от подобного действия лениво съезжает вбок, открывая сильное плечо и нервно вздувшиеся от напряжения вены. - Есть разговор, хён, - непререкаемым тоном говорит он. Лухан выдыхает растерянно обреченно и, пальцами впутываясь в собственные волосы, взрывается изнутри резко и с хрустом. Чувствуя, как от бессилия что-то болезненно рвёт грудную клетку. Просто… … Он не готов. - Я не хочу разговаривать, Се, - голос подводит и резко обрывается. - Это не помогает! Чёрт, да мне уже ничего не помогает, понимаешь? Сехун вскидывает на него взгляд полный притупленного зарождающимся гневом сожаления. - Но я не могу сейчас тебе помочь, я… - Прости, - заранее извиняется Лухан, перебивая, и, поймав настороженный взгляд Сехуна, тут же вцепляется в губы несдержанно и настырно, пальцами насильно пережимает чужое предплечье, оставляя белые пятна от давления, и чувствует, как острые зубы внезапно смыкаются у него на языке. - Ты обещал, хён. Ты мне обещал, - и в этом голосе тонет столько недосказанной злости, что становится дурно. Банально дурно от того, как резко тепло в знакомых глазах вытесняет холодная жестокость, а бархатистый голос ломается, раскалывая напополам. И Лухан почти видит, как в таком Сехуне быстро замедляется сердцебиение, а глаза неизменно темнеют, становясь угольно чёрными. От такого Сехуна в горле пересыхает, а волоски на руках приподнимаются дыбом. И голос такого Сехуна снова звучит металлически, чем-то промерзшим оседая у Лухана на бешено скачущем пульсе: - Ты клялся меня не провоцировать. Лухан аккуратно берёт во взмокшие трясущиеся ладони скованное лицо и большими пальцами проводит по скулам, успокаивая, а потом, не дожидаясь ответа, горячим языком скользит между губ и зубов в рот, пальцами путаться в корнях чуть ещё влажных волос и едва слышно шепчет “Пожалуйста, Хун. Один раз… один. Мне так нужно… это так… нужно ” . Сехун что-то мычит про “выдерешь же”, а потом резко выдыхает - горячо и невероятно сипло, когда Лухан кусает его за нижнюю губу, рукой скользя по напряженной шее. Под подушечками пальцев чувствуются отросшие колючие волоски, и Лухан позволяет себе оторваться от чужих губ, чтобы томно медленно провести дорожку влажных поцелуев по шее, спускаясь почти к ключицам. - Я припомню тебе это, - бросает Сехун, прикусывая чужую мочку чувствительного уха и заставляя Лухана соблазнительно постанывать, изнывая от издевательской ласки, - припомню, когда ты вдруг начнёшь обвинять меня в несдержанности. Лухан улыбается ему в плечо, а потом снизу смотрит на Сехуна недолго, каких-то пару секунд. И просто ждёт, пока тот посмотрит в ответ. А у Сехуна в глазах та же бездна, и только поверх нее едва-едва различимый укор, что воронкой закручивается у Лухана в животе, заставляя дрожать и судорожно прижиматься ещё холодными губами к чужим, таким знакомым и теплым. Старший уже давно не помнит того момента, когда запал на Сехуна и безвозвратно утонул в его глазах и редкой нежной улыбке, когда позволил дружеским чувствам вдруг стать ярче и ощутимее, а потом резко, до глушащего потрясения, вылиться из симпатии во влюбленность. И сейчас. Ночью. На большом пропахшем кофе диване. У Лухана в голове только одна мысль: “Господи, Сехун, только не оттолкни”. Просто всё это так до страшного ново, что Лухан молится “лишь бы Сехун не начал сейчас слишком много думать”, пока судорожными движениями комкает у Сехуна длинную майку на спине, идеально теплыми ладонями проезжаясь по горячей спине. Сехун пылает. Лухан чувствует это каждой клеточкой своего трясущегося без спасительного одеяла тела, пока сердце в груди беспрестанно заходится в оглушающих стуках. Он холодным носом скользит по чужой шее и, слушая хриплые выдохи от укусов, кажется, совсем теряет голову, когда видит постепенно сдающегося под его натиском Сехуна. Тот дышит рвано и жадно, отвечает на нескончаемые поцелуи редко, но руками вцепляется в соседние бедра и от напора явно оставляет синяки. - Хён, насколько ты планируешь зайти “дальше”? – шепчет Сехун, опаляя сладким, дурманящим рассудок дыханием покрасневшее ухо. - Насколько ты заставишь меня захотеть, - в тон ему отвечает распаленный Лухан, жмуря пропитанные сластью глаза. Последние слова заставляют Сехуна растянуть губы в усмешке и подмять того под себя, холодной рукой проскользив по впалому животу. - Я не буду останавливаться, когда ты попросишь, если мне будет слишком хотеться, - с каким-то опасным наслаждением тянет Сехун, бёдрами зажимая ноги, - просто помни, что ты сам напросился, - шепчет Сехун, дыханием щекотя покрасневшие скулы. Стон с губ Лухана срывается громко и неожиданно для обоих, да так, что Сехун едва успевает перехватить его губами, заглушая. Просто Лухан уже конкретно так дуреет. Он прижимается щекой к сехуновскому виску и обещает не просить, зарываясь пальцами в волосы, а Сехун почти послушно сползает ниже, всё ещё чуть недоверчиво щуря красивые глаза, и легонько прикусывает чувствительную кожу внизу живота, заставляя Лухана выгнуться и простонать, вцепившись зубами в руку до красных отметок. Потому что если снова не заглушить, кто-нибудь обязательно что-нибудь заподозрит. И завтра им будет ой как неловко. Да только сегодня всё это к чёрту. Трясь полувозбужденным членом о чужое бедро, Лухан вызывает у нависшего Сехуна зародившийся где-то в горле утробный рык. Резинка домашних штанов поддаётся и легко сползает ниже, пока Лухан самозабвенно исцеловывает красные от укусов губы Сехуна, пряча на них свои горячие вздохи. На самом деле у Лухана ужасно кружится голова, и лёгкие горят от нехватки воздуха. Сейчас Сехун снова так неправильно близко, и его ниспадающая чертовски длинная чёлка заводит просто до ужаса. Так, что Лухан задирает майку Сехуна тому до подбородка и языком проходится по выпирающим ребрам и шумно вздымающейся груди. - Я слишком неправильный принц? – шепчет Лухан, улыбаясь от уха до уха. И, не дожидаясь ответа, гладит чужой член через ткань домашних штанов, в одну секунду переходя все грани наглости. А потом всё же ждёт от Сехуна вразумительного ответа, чтобы продолжить, но, когда дожидается, только шумно давится слюной, потому что Сехун из-под чёлки стреляет тёмным от накатившего возбуждения взглядом и почти развязно облизывает пересохшие губы, оставляя на них влажный след от слюны. - Такой, что даже дракону захочется, - хрипит он, вжимая чужое тело в диван. И Лухана накрывает. Он елозит под ним, но позволяет влажными губами прикоснуться к нагому бледному бедру. И пока Сехун поднимается выше, чтобы снова коснуться чужих приглашающих губ, он проехавшейся грудью чувствует, что Лухан теперь тоже горит. Так пламенно и раскалённо. И от этого дрожь по телу и дикое болезненно-сладкое возбуждение, взрывающее сознание. Потому что Лухан под Сехуном распаленный, взмокший, с томно прикрытыми глазами и хриплым, глубоким дыханием через рот. На напряженной шее Лухана солоноватая капля быстро слизывается чужим шершавым и широким языком, проводящим мокрую дорожку до уха, и Лухан прогибается, ломаясь напополам и стонет, когда Сехун прикусывает чувствительную мочку, грубо сжатым кольцом пальцев спускаясь к основанию члена. - А это помогает? – серьезно спрашивает Сехун, резко проводя рукой вниз, - это тебе помогает, хён? Лухан закрывает глаза ладонями от стыда и взмокшей макушкой упирается в приятно пахнущую кофе обивку так, что, кажется, кадык может вспороть ему шею. А потом вздрагивает всем телом и, кажется, собирается идти на попятную, когда чувствует подушечку пальца, давящую на сфинктер. Но только Сехун быстро перехватывает его за талию и, борясь против чужого испуганного взгляда и судорожных “окей, не надо “дальше””, бесцеремонно утыкает носом во влажную подушку. Лухан шипит сдавленно и почти загнанно, белыми от напряжения пальцами судорожно сжимая обивку мягкого дивана, и хрипло умоляет прекратить. Но только, кажется, зря. - Сам хотел, - садистически напоминает Сехун. - Но я же… Возмущение моментально проглатывается, стоит Сехуну властно впиться в чужие губы несдержанным поцелуем и рукой грубо придавить бедро к мягкой ткани, удобнее устраиваясь между ног. И от этой пошлой картины становится так приятно дурно, что Лухан начинает шумно дышать через рот и жмурить глаза до ярких вспышек, чувствуя, как же бешено при этом стучит в висках горячая кровь, своим шумом почти перекрывая откровенный ужас, зародившийся под кожей при виде того, как спокойно Сехун смачивает два пальца слюной и, прищурив глаза, со знанием дела предупреждает: - Будет больно. А потом, плевав на судорожный вздох со стороны, начинает чуть болезненно разрабатывать шёлковые стенки, при этом нагло игнорируя сдавленное рычание в закушенную губу и чужие скопившиеся под веками слёзы. А Лухан мечется, не зная, куда деть почти мазохистское наслаждение от боли, и только выгибается до хруста в позвонках, глотая слёзы и сильнее обхватывая тонкую талию коленками. Ведь сломавшуюся под натиском новых фееричных чувств поясницу нестерпимо жжёт, а внизу живота тугим узлом закручивается болезненно-приятное возбуждение, разгоняя по телу явно ядовитый сироп наслаждения. При повторном движении до невозможности длинные и гибкие пальцы, так удачно приятно сгибающиеся в суставах, Лухана трясет как при лихорадке, и от ощущения, что ему до безобразия нравится происходящее, становится восхитительно прекрасно. А когда Сехун удачно давит на выпуклость простаты, Лухан стонет - приглушенно и жадно. Откидывается назад и почти членораздельно сообщает, как же хочет ещё и ещё, пока шумно глотает жаркий воздух, режущий горло. Сехун закатывает глаза и наигранно небрежно бросает: - Чёрт, да какой же ты шумный. А при очередном стоне Лухана почти нежно прикладывая длинный палец к мокрым губам. В дурманящем тумане удовольствия третий палец Лухан не замечает вовсе, стараясь собрать распадающуюся перед глазами мозаику красок в одну цельную картинку. Только ни черта не выходит. Ведь в голове приятно пусто и нет ни одной связной мысли, только нескончаемые цепочки неразборчивых слов о райском удовольствии и тонна глубокого жгуче-сладкого наслаждения, разрывающая изнутри. А ещё почти трепетная потребность в ощущении горячего возбуждения и захлёстывающих бархатистых вздохов, ласкающих слух. Если бы Лухан только знал, что будет настолько приятно, уломал бы сговорчивого Сехуна попробовать такое ещё в шестнадцать. Видя до крайности возбужденного Лухана, Сехун стаскивает с себя домашние штаны и, раздвинув угловатые коленки в стороны, толкается членом. А Лухан тут же вцепляется в его плечи и при каждом толчке ногтями скребёт нежную кожу, глотая воздух жадно и от нахлынувших чувств до крови кусая свои ярко-розовые опухшие губы. Кажется, с драконами действительно не стоило шутить. Сказал бы кто-нибудь Сехуну, что Лухан может быть вот таким, он бы никогда не поверил, просто исходя из чётко сформировавшегося в голове образа о безумно правильном хёне. О хёне, что сейчас отзывается на гортанное рычание какими-то полувсхлипами, подается навстречу сам и запрокидывает мокрую голову на влажные подушки. Сехун целует его раскрасневшиеся щёки и лоб, и, чувствуя возбужденный член, зажатый между их животами, просовывает руку, обхватывая его плотным кольцом длинных ещё влажных пальцев, а потом дрочит Лухану быстро и размашисто, подстраиваясь под свой в конце несдержанный темп. И всё вокруг вдруг становится неважным и ненужным. Кажется, что температура в комнате подскакивает на десять градусов, или, по крайней мере, хотя бы не падает, но в любом случае никого уже не волнует ранее вырывающийся изо рта пар. В один момент всё просто смешивается воедино. Беспрерывные резкие толчки и кусающие скоропостижные поцелуи. Переплетение конечностей и сладкие стоны друг другу в губы. Стертое понятие о времени и размерах какого-то мира. Тяжелые вдохи и сбитые в плотный сумбур чужие громкие мысли. Лухан распахивает глаза и приоткрывает рот, а когда кончает, пачкает их животы спермой, выдыхая в чужие губы громкий стон. Он затихает, опуская веки, и только аморфное опьянение ещё наполняет коньячного цвета глаза. А Сехун ещё пару раз толкается в обмякшее тело и, в мыслях понимая, что Лухан его потом как-нибудь за это убьёт, сжимает ладони на бёдрах и кончает, оставляя расцветающий укус над ключицей. Он упирается потяжелевшей головой в хрупкое плечо, и постепенно впускает в свой мир звуки, слыша тихое: - Прости. Лухан поднимает голову Сехуна за подбородок, липкими пальцами аккуратно заправляет мокрую чёлку за ухо, и целует. Невесомо так, и совсем не как в начале. Скользит по чужим опухшим губам и зализывает оставленные собственными острыми зубами ранки. Сехун вздыхает вымученно, лбом падает Ханю на грудь и дыханием скользит по выпирающим рёбрам. - Настолько хотелось? Не проще ли было… - Не проще, - перебивает Лухан, смотря Сехуну в глаза, - у нас никогда ничего не решалось просто. Сехун фыркает и, сграбастав Лухана, укладывает их под одеяло, через минуту сцепляя ладони у Ханя на животе. А Лухан и не может вспомнить, когда такое было в последний раз. Кажется, ещё когда они были трейни. - Что же, - Сехун наклоняется очень близко, проводя носом по щеке. – Теперь моя очередь откровенничать, и раз уж ты был таким честным, то я выдам тебе свой небольшой секрет. Но только поклянись, что он останется между нами, идёт? - Клянусь. - Знаешь, а ты вот честно совсем-совсем не принц. Поверь мне, принцы рядом со мной не выживают. Ты – самая настоящая скучающая принцесса из детских сказок, Хань. А я тот самый дракон, что не позволяет тебе от меня уйти. Лухан поворачивается набок и удивлённым взглядом осматривает Сехуна сверху вниз, а потом улыбается, завидев чужие блестяще из-под чёлки хитрые знакомые глаза. - Я люблю тебя, Сехун. - Я знаю. Лухан упирается ему макушкой в подбородок и шумно улыбается. - Дурак. Никто так не отвечает на признания. А Сехун улыбается в ответ, Лухан чувствует это растрепанной макушкой. А потом Сехун сильнее обвивает его талию, и Лухану думается, что так спать даже удобнее. От дивана приятно пахнет кофе, и обоим одинаково лениво вылезать на морозный воздух и идти в явно нужный душ. Ведь приятные ощущения на коже хочется запомнить и сохранить в памяти, чтобы у Сехуна больше даже не возникало и мысли о том, что у них вообще-то “есть разговор, хён. ”***
И оказалось, что в настоящей сказке совсем не важно принц ли там, или принцесса. На самом деле, секрет всех счастливых сказок отнюдь не в них. Всё это на самом деле совсем-совсем неважно. Главное, чтобы в сказке был дракон. Знаете, такой неприступный и шепелявый.