Know that you are everything to me, / Знай, что ты для меня — всё, Can we just let go of what we can't control? / Может, просто забудем о том, что не можем контролировать?
***
Шелби на секунду закрывает глаза и делает глубокий вдох. Перед ней матовая стеклянная дверь, ведущая в её новый кабинет в офисе в Сан-Диего, и размытое, как город, погружённый в плотный туман, будущее. Перед ней возможность, являющаяся самым последним шансом, и необъятная неизвестность. Уайетт заходит в комнату и чуть ли не падает в обморок. Рядом со столом из тёмного дерева, напротив окна практически во всю стену, стоит Калеб.***
До тренировочных шести месяцев в ФБР Шелби привычно было быть этакой Мисс Идеальность. Всегда великолепно выглядеть, уметь находить правильные слова в нужные моменты, проглатывать обиды и злость, держась за прохладный металл обломка самолёта, улыбаться и создавать видимость безупречности. Прятать эмоции, будучи сдержанной и неприступной Снежной королевой. Сейчас можно буквально увидеть, как она рассыпается на куски, аккуратно опускающиеся на тёмно-зелёный ковёр. После встречи с родителями, теракта на Центральном вокзале и последующих событий, связанных с Лиамом О'Коннором, оставаться прошлой версией себя стало банально невозможным. Разваливаться на части Шелби больше не боялась: спасибо юному Хаасу за такую привилегию. Калеб, проведя два месяца в реабилитационном центре и успев мысленно пережить каждое мгновение с первого своего шага на базе Куантико, чувствует себя повзрослевшим минимум на пять лет. Ему трудно общаться с матерью, сложно не вспоминать лето 2016 и ещё тяжелее – не смотреть Уайетт в её до боли прекрасные глаза. Возможно, именно поэтому погружение с головой в работу кажется самым подходящим решением. Делить кабинет с человеком, которого любишь всем сердцем и с которым при этом не можешь быть, — самоё изощрённое наказание, придуманное Бюро для них обоих. Шелби отчаянно не хочет, но отводит взгляд каждый раз, как им приходится вдвоём заполнять документы или оставаться в офисе допоздна. Шелби мечтает вернуться в первые недели пребывания в Куантико и снова оказаться в объятиях Калеба. Ощутить тепло рук и попробовать на вкус его губы, почувствовать привязанность каждой клеточкой тела и больше не отпускать друг друга. Вместо этого она продолжает вести дела агенства как ни в чём ни бывало и снова облачается в ледяную броню. Потому что сама виновата в сложившейся ситуации, потому что гордость не позволяет иного, потому что глупо надеяться на чудо. Хаас непроизвольно задерживает дыхание, когда она заходит в помещение, и его часто так и подмывает сказать что-нибудь шутливо-колкое и снова вынудить её не по-настоящему злиться, чтобы долго спорить и мириться поцелуями. Хаас никак не может заставить себя разлюбить Уайетт и упорно корит себя за это.***
В один из вечеров, когда оба работают сверхурочно, кто-то предлагает зайти в ближайший бар, и все причины отказаться попросту растворяются в тёплом почти-ночном воздухе. По пути Шелби смеётся – искренне, во весь голос, как давно не получалось – и чувствует себя на удивление живой, а Калеб любуется её улыбкой и впервые за вечность не испытывает желания сбежать на край света от всех проблем федерального специального агента. (Разве что вместе с ней.) Бар полупустой, и так, наверное, даже лучше. Приглушённый свет и еле слышные голоса, доносящаяся из колонок мелодия, уносящая в тот далёкий вечер, когда они были всей командой новобранцев с доктором Лэндон и когда впервые танцевали под «Bye Bye Blackbird» и были до краёв наполнены счастьем. Хочется напиться до состояния то ли задушевных бесед, то ли бесшабашных поступков. Радует то, что отделяют эти два настроения всего-навсего несколько бокалов. — У нас ведь всё ещё может получиться, разве нет? — обводя пальцем кромку стакана, тихонько спрашивает Уайетт. В этот момент она как никогда напоминает хрустальную вазу, по поверхности которой уже пошли трещинки, но которая неведомыми силами до сих пор держится целой. Калебу часто не хватает смелости говорить правду, пасмурных дней в этом душном городе и способности вовремя останавливаться. Шелби позарез надо научиться опять доверять людям, держать язык за зубами и переставать хвататься за соломинку. Хаас разглядывает выбившиеся из её всегда идеальной причёски прядки, замечает таящийся в глубине серо-зелёных глаз уголёк надежды и, не сдерживаясь, кивает. Беспрерывное враньё рано или поздно непременно выматывает, и он чертовски устал. Между ними пропасть: настолько широкая, что и бесконечности будет недостаточно, чтобы построить мост и пересечь её. Калеб толкает их прямо вниз и надеется, что Шелби найдёт в себе силы простить его и в этот раз. Им хватает всего одного шота текилы для того, чтобы окончательно потеряться. Месяцы без прикосновений друг друга стираются из памяти будто по мановению волшебной палочки, лишь только он решительно целует её, крепко держа лицо в своих ладонях. Шелби отвечает на поцелуй с таким рвением, будто губы Калеба – необходимый для жизни кислород, а она чересчур долго провела под водой и задыхается. Калеб широко улыбается — совсем как в Куантико, когда они были стажёрами и тайком воровали минутки свободного времени у бешено торопящегося куда-то мира, чтобы немного побыть вдвоём. Аккуратно расстёгивает пуговицы шёлковой дизайнерской блузки и оставляет безупречные черничные засосы на ключицах. Уайетт издаёт тихий стон и прогоняет этим звуком тысячи разнообразных «нельзя», заменяя одним огромным «нужно». Кабинки в уборной могли бы быть и поудобнее, но это отходит на второй, третий, сотый план, пропуская вперёд касания любимых рук и тепло родного тела. Хаас готов забыть про своего отца, Хаас забывается сам, слыша аромат её цветочных духов. Ледяная броня постепенно тает и исчезает уже навсегда. Шелби ужасно боится, что ей всё просто снится. Шелби тяжело дышит и зарывается пальцами в мягкие волосы Калеба.***
Бар по-прежнему полупустой, свет по-прежнему приглушённый, два федеральных агента по-прежнему отказываются признаться хотя бы себе в своих поглощающих целиком чувствах. Отрицание проходит рефреном в мыслях, привычной заевшей пластинкой, которую вопреки зудящей надоедливости снять с патефона чертовски сложно. Время за полночь, желание выпить похоронено на дне прозрачных стаканов, а произошедшее пять минут назад выглядит первым крохотным шагом на пути возвращения к их личной идиллии. — Я скучал по тебе. (А может, и не таким уж крохотным.) Быть искренними для них слегка в новинку, смотреть прямо в глаза – тоже, но в окружении незнакомых людей, разноцветных гирлянд и смешивающихся запахов вина, виски и мартини это до абсурдного просто.