Крёстная

Никогда теперь уже не забуду: говорили, крестница будет чудо, говорили, будет светлее солнца, кто же знал, чем всё это обернется. Родилась — рассвет да морские волны, но металось сердце так беспокойно, и шумела кровь, и кололись пальцы — только я не знала, чего бояться. Королева нежно любила мужа, и взаимно, что здесь для счастья нужно? — всё как в доброй сказке. И, между прочим, нет ни злобных фей, ни плохих пророчеств. Да, вошла с рассветом моя принцесса — я сама её назвала Агнессой, и к ногам сложила судьбу, как в сказке, — в горло вшила ей соловьиных связок, обожгла ей сердце — вложила пламя, одарила медными волосами. И росла тростиночка, мягкий стебель, блеск корон тускнел — так её лик светел, замолкали лютни и рвались струны — так принцесса пела ундиной юной. Но дружить, смеяться, играть и бегать огонёк ходила не к королеве: — Моя фея, — с важностью и игриво, — я хочу по кромке ходить прилива, чтобы в пыль у ног обратился камень. И мы шли, и взмахивали руками — смерть и боль теряли и вес, и цену, и к ногам ложились убогим щеном. Волшебство манило её, как песня — ничего запретного для принцессы — да ещё под тёплым присмотром крёстной. Я лила ей магию прямо в кости, огонёк вила из меня верёвки — я сама учила её шнуровке, я теряла волю, покой и разум. Я всего желала, всего и сразу, чтобы было счастливо, долго, вместе — не за этим разве тогда нас крестят? — чтобы ничего не стояло выше. Мы вдвоём сидели на стылой крыше, я своим крылом её молча грела — с ней была такой молодой и целой — а её глаза как огонь сверкали. Ей уже давались вода и камень, и почти как я колдовать умела — но её намного сильнее смелость. — Моя фея, — шепчет и льнёт макушкой, — мы поделим надвое наши души, мы поделим надвое сердце, тело. Моя фея, станем единым целым, я хочу всего, до конца, до края, власть земную быстро я исчерпаю, подари мне вечность, мне жизни мало. И конечно, я ей не отказала. У нас было всё, что под солнцем было, мы летали, как не дано бескрылым. Я её любила в отрыв, до дрожи, но теперь она под моею кожей растворилась где-то к исходу века. Слишком много силы для человека, слишком мало было любви лишь крёстной. Только было поздно.