На рубеже

      Шинго медлит, не решаясь повернуть ключ. Руки почему-то совсем не слушаются, а сердце колотится где-то в горле, мешая дышать – даже себе сложно признаться, что он… Шинго резко вздыхает, упираясь лбом в прохладное дерево, и всё-таки щёлкает замком.       Дверь в родительский дом открывается неожиданно легко – или он просто давно не был дома и успел вырасти?       Мама много раз приглашала, а он всё никак не находил возможности прийти. Не хотел находить, прячась за тысячами отговорок. Поэтому сестра, порой даже с мужем, обычно отдувалась за них обоих. Он сам и сегодня вырвался из круговерти дел буквально чудом, привычным и домашним ясным чудом, которое не поленилось утром позвонить и поставить Шинго перед фактом: у родителей непременно быть.       В тёмной прихожей тускло блестит зеркало, и Шинго по укоренившейся привычке проверяет «макияж» – последнее время полумесяц почему-то зудит просто нестерпимо, и он опасается ненароком смазать тональник.       – Тадаима…       Собственный голос мнится тихим и невыразительным – домом он уже давно зовёт другое место, но… сердце всё так же неровно стучит и губы разъезжаются в дурацкой радостной улыбке, а взлететь легче, чем сделать следующий шаг.       На кухне знакомо суетится мама, деловито шуршит газетой подозрительно счастливый отец, и в носу противно щиплет: он, оказывается, так соскучился! И так приятно попасть в знакомые с детства объятия, даже неважно совсем, что давно уже не маленький.       Это же мама.       Усаги сидит за столом и приветственно машет рукой, не отрываясь от булочки, а мамочка возвращается к плите. Шинго даже глазам не верит – обычно родительница всячески приобщает непутёвую дочку к домашнему хозяйству и делится опытом, а тут сама настойчиво усаживает Зайчиху и требует отдыхать. Но сестрица, вопреки привычному образу записной лентяйки, всё же порывается помочь и даже привстаёт, и Шинго невольно зависает. Что-то в знакомом до последней хмурой морщинки между бровей облике не так.       Сначала кажется, что новая маечка подобрана на редкость неудачно – прибавляет разом несколько размеров и висит жутким балахоном. Куда только Луна-сан смотрела?       Потом, припомнив характер кошки, он мысленно извиняется перед строгой наставницей и прикидывает, как бы потактичнее сообщить сестре, что пирожки Макото-сан очень вкусны, конечно, но до добра явно не доведут. Так толстеть!       И только после озарение обрушивается на голову хорошим таким астероидом: Серенити… беременна?       Вновь как наяву встаёт память о том, первом настоящем – таком, кажется, давнем – разговоре. Тогда в голосе сестры звучала нежность и любовь, каких он ещё никогда не слышал.       А ещё у тебя будет племянница, мелкая и вредная – такая замечательная!       Но теперь видит – видит! – как Усаги бережно и аккуратно ступает, словно боясь повредить драгоценной тайне под сердцем, как говорит – словно поёт колыбельную ещё не рождённой дочке, как молчит и улыбается – так, словно ненароком поймала и держит в ладонях сердце целой вселенной.       Поздравления застревают в резко пересохшем горле. Шинго может только растерянно переводить беспомощный взгляд с сестры на маму и обратно. Это как так вообще?.. сама мысль о новой жизни незнакома и странна.       Удивительна.       Волшебна – куда волшебнее любых чудес Серебряного Кристалла.       Потому что настоящее. Эндимион, наверное, счастлив – Шинго не раз завидовал приезжей младшей кузине, которую тогда ещё парень Усаги был готов с рук не спускать, а тут своя, родная… принцесса двух миров.       Интересно, какой она будет, его маленькая племянница? Эта мысль захватывает и не отпускает. В груди тянет, словно сердцу на минуту стало тесно.       Семейные посиделки удаются на славу. Беременность Усаги целиком занимает родителей, и на разнос пропавшему сыну их уже явно не хватает – или просто никто не хочет волновать будущую маму. Поэтому все разговоры вертятся только вокруг радостных новостей, а сам успешно Шинго отмалчивается. Не о чем особенно говорить.       А потом сестра вдруг поёт. Тихо, нежно – и впрямь колыбельная. Серебряный свет льётся и дробится, бросая на стены дрожащие блики, и чудесная сказка словно бы случайно заглядывает в комнату. Древняя, древняя сказка из серебра и сияющего света успокаивает и навевает сны о… Отрезвляет резкое жжение в центре лба, и Шинго сразу опускает голову, пряча за отросшей чёлкой наверняка засиявший даже через замазку полумесяц. Только бы не заметили родители!..       – Ну и чего ты расселся? Не поможешь? – насмешливо-печальный голос сестры звучит диссонансом, и Шинго осторожно оглядывается вокруг. Родители мирно спят, объятые знакомой дымкой магии. Кажется, он давно не видел такого спокойного выражения лица у папы, и у мамы пропадают усталые морщинки… оба словно сбросили тяжёлый груз, и совесть глухо ворочается, напоминая, что он тут виноват не в последнюю очередь. Шинго передёргивает плечами.       А сестрица времени даром не теряла, раньше колдовать ей удавалось хуже, мелькает нелепая мысль. Или просто что-то изменилось?..       Шинго бережно подхватывает маму на руки и осторожно поднимается наверх, в родительскую спальню. Усаги уже разобрала постель, и он, опустив маму на кровать, уходит за отцом, предоставляя сестре уложить обоих нормально, а потом приваливается к стене и долго безучастно рассматривает потолок. Секунды растягиваются в вечность.       Предчувствие перемен не оставляет, щекотными бликами скользя в крови, и Шинго молчит, неотступно следуя за сестрой. Усаги выходит из дома на цыпочках, едва слышно притворяя дверь, и невыносимо долго копается в сумке, ища ключи. Он уже готов протянуть свои, но сестра, наконец, запирает замок и, на миг замерев, просовывает потеряно звякнувшую связку в щель под дверью. А потом одним движением стирает со лба тональник, открывая сияющий золотом полумесяц.       Понимание накрывает внезапно и с головой, словно десятибалльный шторм: сегодня сестра прощалась, прощалась навсегда, зная, что в отчий дом больше не вернётся. Поэтому настояла, чтобы сегодня они собрались вчетвером, поэтому поделилась самой большой радостью в своей жизни – наверняка же пока только Эндимион знает… Поэтому использовала всю доступную магию, исцеляя родителей и стирая прожитые годы – и от этого почему-то безумно горько.       Перемены – они не всегда такие, какие ждёшь. Даже если были предсказаны.       – Пойдём, – обычно звонкий голосок сестры сипл, а глаза она старательно прячет под густой чёлкой. Хотя, Шинго не надо видеть, он и так знает, что любимое бездонное небо затянула пелена солёного дождя, мешая разглядеть дорогу.       Ему тоже.       Они вдвоём неторопливо бредут к парку, и Шинго не может отделаться от мерзкого ощущения, что вот это всё – в последний раз. Что Серенити оглядывается тайком, чтобы на всю долгую вечность, уготованную бессмертным звёздам, запомнить самый обычный район, в котором родилась и выросла, смеялась и плакала.       Он тоже медлит, едва переставляя ноги.       В парке уже собралась вся компания, и к едва сдерживающему всхлипы Шинго тут же прижимается ощутимо вздрагивающая Хотару. Светлячок… Свет Надежды, что могло довести несгибаемое Дитя Последнего Предела до такого состояния? Он почти желает никогда не узнавать, обнимает тонкое тело, шепчет что-то успокаивающе-бессмысленное и молча молится, чтобы всё – что бы там ни задумали Хранители – обошлось.       Украдкой Шинго оглядывает остальных: старшие воительницы сосредоточены и напряжены, словно на носу очередной решающий бой, а обычно шумные младшие непривычно тихи, стоят так близко, что почти прижимаются друг к другу. Как потерянные дети, отчего-то мелькает непрошенная мысль. Сильные и бесстрашные воины, несгибаемые защитницы планеты так явственно страшатся грядущих перемен, что по спине проходит мороз.       Или не по спине… под ногами нервно переступившего Шинго отчётливо хрустит тонкий иней, что расползается в стороны от застывшего каменным изваянием Эндимиона и безжалостно скрестившей почти прозрачные от холода руки Стража Льда. От скромной и доброй отличницы Мицуно Ами в ней нет почти ничего.       Хотару вжимается в него ещё сильнее, словно пытаясь согреться, но Шинго отчего-то знает – бесполезно.       Знает и не вякает под руку, когда за плечом уже-не-Принца встаёт хмуро-решительная Уран, и озверевший ветер Предвестницы Перемен срывается с поводка, неся смертный холод к морю. Гордо поднявшая голову Нептун не протестует, и покорный Владычице Глубин океан принимает чужой дар, застывая прозрачными гребнями бывших волн. Всегда вместе, всегда вдвоём, сегодня Тено Харука и Кайо Мичиру в один миг остаются в прошлом.       Хотару в его руках отворачивается, прячет тёмные глаза, а Шинго как зачарованный смотрит на вскинувшую руки Юпитер. Вотчина Воительницы Гроз – живая шумная природа, и яркая зелень вокруг безропотно уступает безмолвию ледяного сна, остывая под покровом белоснежных узоров. У Кино Макото сердце бы кровью облилось, думает он, утыкаясь в тёмную макушку, но… она тоже засыпает в холодном плену.       В яростной Марс Шинго не сомневается – уж она-то наверняка что-нибудь сделает, не смолчит!.. Не молчит – срывающиеся с искусанных губ заклинания древнее, чем мир, они призывают ещё оставшееся тепло живых душ к Хозяйке Пламени, оставляя мир совсем беззащитным пред наступающим холодом. Мико маленького храма, Хино Рей, наверное, до последней искры священного огня грела… если б сама не сгорала.       Рубашка на груди намокает, Шинго жмурится и тяжело сглатывает. Развесёлые земные девчонки, таскавшие его на вечеринки, самые живые на всей планете – за что они так?..       Прекрасная Богиня Любви словно в ответ ему усмехается неожиданно горько, подходя к отстранённой Плутон, и переплетает тонкие пальцы на Посохе Времени. Их сила – такая разная, почти враждебная обычно – сейчас сливается в единый поток, багряно-золотым костром поднимаясь ввысь. Слова даже не заклинания, а чего-то иного, более простого и невероятно сложного, звучат в тиши подступающей вечности почти криком.       Земля будет спать долго.       А Мейо Сецуна и Айно Минако исчезают молча, улыбаясь одинаково искренне и светло.       Планета уже промёрзла до самого ядра, и Шинго до слёз боится думать, что будет дальше. Потому что свою силу не использовали лишь двое, потому что свой дар сберегли сильнейшие. Потому что его Светлячок, напоследок сжав крепче дрожащие руки, отходит и механически-отработанным бездумным движением вскидывает равнодушно сверкнувший Палаш для последнего удара. Потому что в глазах вставшей напротив сестры Серенити сияет бессмертное небо.       Потому что рубеж почти перейдён, и проклятый Рубикон вот-вот останется позади, но некому будет об этом помнить.       Мёртвые тени свистят и стонут, когда отживший своё мир падает в пропасть – на миг или тысячу лет – и возрождается в радужно-белом огне самого чистого сердца, оглушительно стучащего в причудливых гранях кристального цветка, что проступает в реальности прекрасным Дворцом. Серенити была права, думает Шинго, разве может быть что-то прекраснее и невесомее этого символа Хрустальной Эпохи?       Один за другим где-то просыпаются люди, которые и не вспомнят, что когда-то умирали от болезней и старости. Что как-то жили без невесомого благословения Мессии Света.       Один за другим вспыхивают в вышине разноцветные огни, одна за другой отзываются пробудившимся дочерям далёкие планеты. Одна за другой свои места занимают Королевы, склоняя головы перед Верховными.       И он тоже. Младший принц Дома Луны.       И следующее утро – Шинго знает, всей серебряной магией, разлитой в крови чувствует – будет совсем иным.       Не таким, как прежде.