Best (fri)end.

— Мне уже много дней снится, будто я лежу под землёй, а мою грудь разрывают корни огромного дерева. И я знаю, что это дерево — ты. © Кел.       Он знал, что этот день будет особенным.       Проснувшись, Кел Домиан не спешил открывать глаза. Хотелось отсрочить очередной осмотр тюремной камеры, пусть и в последний раз. Впрочем, то, что её скоро придётся покинуть, не приносило особой радости. Её ничто не приносило.       Внутри Кела было пусто. Весь водоворот его эмоций существовал где-то далеко. Ему больше незачем было тонуть в отчаянии, злости, горечи. Он точно знал, что это никому не нужно. Единственный человек, которому могло бы быть нужно, оставил его здесь несколько часов назад. Оставил его в этом проклятом месте, в зловонии крысиных трупов, за сверкающей от слоёв паутины решёткой. Оставил лучшего друга будто побитого щенка. Такова видимо цена дружбы для Оливера Вертрана.       Кел с усмешкой открыл глаза. Ресницы покрылись тонким слоем инея, но едва ли они бы остались сухими, будь в этой кутузке теплее. После очередного побега Оливера от своей вины, юноша надломился. Едва увидев его сквозь прутья решётки, Кел почувствовал ярость за годы молчаливого согласия, решений чужих проблем и бесконечных прощений со своей стороны. Он начал тихо, но с каждым словом распалялся всё больше и больше, пока не перешёл на крик. Он осыпал друга проклятиями, он плакал от ненависти к нему и собственной глупости и искренне поразился, когда Оливер произнёс наивное и избитое "прости". Тогда-то Кел Домиан сломался окончательно и поклялся рассудком, что в последний раз. Глядя вслед удаляющемуся от его камеры Оливеру, он требовал только одного:       — Я хочу, чтобы ты смотрел, как меня будут вешать!       Как будто эти слова имели для Оливера какое-то значение. Нет, ему бы никогда не хватило мужества смотреть на это. Трусы не умеют быть друзьями.       — Кел Домиан, встать!       Юноша послушно поднялся по приказу стражника, хоть тот и ошибся. Не было больше Кела Домиана. Остался только скелет. Рёбра едва обтягивали остатки доброты, позвоночник отдался презрению, а на черепе затвердело уныние. Кости устало передвигались, чуть поскрипывая, и с неуверенностью малыша, что учится ходить, вели хозяина к выходу. I feel it in my bones I'll do this on my own...       На улице царил хаос. Небо превратилось в огромную грозовую воронку, сносящую всё на своём пути. И только вдалеке, на самом горизонте виднелось заходящее солнце.       Кел улыбнулся, поднимаясь на помост. Он всегда любил закаты. Поэтому крыша стала его местом, поэтому он постоянно встречал там Оливера, хоть тот не счёл нужным запомнить и этот факт, решив, что Кел любит рассветы. Что-то великое было в том, как огненный шар скрывался из виду, принося за собой ночь.       Что-то, очень похожее на смерть.       И Кел больше не видел бури, не видел нетерпеливой петли, надеваемой на него. Существовал только он и закат.       И Оливер, в слезах прорывающийся сквозь толпу с его именем, рвущимся из глотки.       Кел в удивлении раскрыл губы. Тонкая струйка воздуха пощекотала язык и стремительно исчезла вместе с платформой под ногами. В следующий миг верёвка обожгла кожу, затем горло, но юноша не отрывал взгляда от единственной знакомой фигуры в толпе.       Он знал, что этот день будет особенным. День, когда трус превратится в друга.       И в последний миг не стало ничего. *** We're all architects of our own private hell. No one can hurt us like we've hurt ourselves.       "Я хочу, чтобы ты смотрел, как меня будут вешать!" — кричал он мне.       И я смотрел. Я видел, как на его лице загорелся былой румянец, когда он заметил меня. Я видел его удивление, когда я прокричал его имя. Я видел его глаза, когда из-под его ног исчезла опора. Я видел, я, чёрт возьми, видел тебя, Кел!       Я оставался с тобой до самого конца Декады, я отгонял падальщиков от твоего тела, я звал тебя, заливаясь криком, глядя в твои опустевшие глаза. Я плакал, плачу... Я буду плакать по тебе всегда.       А когда придёт мой черёд, я лягу с тобой в одну могилу и люди, которых мы знали, позаботятся о моей последней воле. Мы будем лежать под огромным деревом, и когда его корни прорастут сквозь меня...       ...Я стану деревом, которое разорвёт твою грудь.