Страх и ненависть в Манчестере

Сегодня Гари Невилл второй раз в своей жизни разбил мобильный — расколошматил о стену так, что теперь аппарат напоминал мозаику для детей от шести лет и старше. И мало того, что разбил, так еще и каблуком как следует приложил, чтоб уж наверняка. Эмма вернется — убьет. Нет, сначала заставит собирать с нового ковра в гостиной осколки сенсорного экрана и кусочки микросхем — совочком и щеткой, а потом убьет. Причем два раза. — Иисусе, — выдохнул Гари, разваливаясь в мягком кресле и вытягивая ноги, которые со вчерашнего вечера ныли — чертовы узкие туфли отдавили все пальцы, надо будет засунуть их в зад тому, кто эту гадость сделал, и провернуть для верности. Голова все еще трещала от выпитого виски, хоть Гари и не налегал на спиртное, предпочитая общество стакана обществу акустической гитары. Благотворительный вечер Lions & Roses Charity Gala оказался на редкость скучным и нудным, разве что их с Уэйном выступление сорвало непродолжительные аплодисменты, растормошив зевающую публику. А финальным аккордом всего этого тошнотного безобразия, именуемого «встречей на высшем уровне», стало столкновение с, черт его дери, Пеле, который прошел мимо Гари, по-идиотски протянувшему ему руку, словно там не бывший правый защитник Юнайтед стоял, а вшивый официатик с подносом канапе. Прошел и даже головы не повернул, блядь. — Сраный Пеле, — вслух сказал Гари, сверля глазами выключенный телевизор, в котором отражалось его собственное лицо, даже не лицо, а еблище. Легче не стало. Ведь никакой лучший футболист двадцатого века не мог быть причиной того, что почти новый телефон Гари влетел в стену аккурат над камином. Виноват в этом был не кто иной, как Денис Черышев. Гари думал, что он не будет злиться — да с чего бы вдруг? Ревность? Где он, а где закатывание сцен? Проще ведь горделиво заткнуться и на звонки не реагировать, молчание гораздо больше бесит, чем бесконтрольный ор и истерика. Гари думал, что он способен проглотить все: и объятия после забитых мячей, и милые фотографии с друзьями в инстаграме, да даже с болельщиками (болельщицы его мало интересовали, если честно)! Черт с ним, да если б Денис пошел на свидание с какой-нибудь смазливой моделью, Гари переживал бы меньше. «Переживал». Ага, сидел бы такой возле окна, правильно и надрывно вздыхал, изображая обиду, изредка поглядывая на упорно молчавший телефон… Пока жена не спросит, чего он тут сидит без дела и в сад таращится, будто ждет, что там из-под земли вылезет херова Годзилла. Вот Гари и не стал волноваться лишний раз — просто телефон расхерачил и с невозмутимым выражением лица уселся в кресло, мол, все так и было, чего не так-то? «Все не так». — Вот и сиди теперь, допрыгался? — сказал он сам себе. Отражение в телевизоре недовольно нахмурилось, а потом раздраженно закатило глаза. Красноречиво так закатило, чтобы Гари понял — он сам на себя злится, а не на Дениса. Черышев ничего предосудительного не сделал ведь. Денис — он хороший, Денис бы никогда… — С-с-сука, — прошипел Гари, пальцами сдавливая подлокотники кресла так, что кожаная обивка мебели противно заскрипела. Прямо как шестеренки у Невилла в мозгу, голова просто отказывалась работать без присутствия Чери, хоть тресни. И вчера, на этом долбаном вечере, он двух слов связать не мог, ходил потерянный. Руни почти сразу просек фишку, сам на сцену полез, и Гари за собой потащил, чтобы растормошить. Слабо помогло, потому что гитара в руках вызвала непрошеные воспоминания — Дениса, какую-то из ночей у него дома, когда по всей Валенсии свет отключили, и они просидели в потемках до утра, спина к спине, как в сраных мелодрамах по кабельным каналам. Чери тогда где-то гитару откопал, полночи упрашивал Гари сыграть. Этот русский любое сопротивление сломает, особенно если раздевается — тут точно впору сдаться без боя, причем ты отдашь ему не только свое внимание и тепло, а также бумажник и телефон. Душу ведь он у Гари и так забрал, давно уже. В итоге Невилл провел вчерашний вечер в углу бара, обнимая гитару и бездумно перебирая струны. Это успокаивало, но какое-то смутное тревожное предчувствие его не отпускало ни на секунду — не помогал ни виски, ни чрезмерно веселый Руни, ни говорливый Кейн, который хотел успеть везде и всюду. А потом Гари приехал домой, лег спать, а на утро, проводив жену и дочек в бассейн, зашел в интернет с телефона, и проклял тот день, когда создали твиттер. И мобильники тоже проклял. И Альваро Арбелоа проклял, вот его — с особой тщательностью. То, что Реал Мадрид все-таки взял Кубок Лиги Чемпионов, Гари прекрасно знал — со всех углов просто кричали об этом, что порядком начинало доставать, ведь родной клуб вечно «красного» Невилла похвастаться ничем, кроме Кубка Англии и Моуриньо в обойме, не мог. После истории с Валенсией Гари даже не хотелось обсуждать футбольные темы — он сконцентрировался на Солфорде и возможных перспективах в Индии, но уж никак не на чужих достижениях. Ведь его главное «достижение» находилось за тысячи миль, а теперь еще и устроило такое. Как будто придурь Арбелоа, за каким-то хером вышедшего на празднование в футболке с двадцать первым номером и фамилией «Черышев», имела для Дениса такое сакральное значение, что удостоилась отдельного поста в твиттере с благодарностью. Тьфу. Промаявшись от неизвестности минут десять, Гари со вздохом сполз с кресла и начал собирать куски телефона, складывая их на тарелку из-под бутерброда. В таком положении — на карачках и с прижатым к ковру лицом — его нашла домработница Энни. — М-мистер? Вам помочь? — неуверенно спросила она. Гари подавил в себе желание разбить голову о пол, Энни же потом убирать придется. — Нет, спасибо. Я справлюсь сам. Телефон сломал, чтоб его, — глухо ответил он, разглядывая блестящие в лучах солнца мелкие осколки. Энни для вида помялась в дверях, а потом ушла. Гари дослушал, как удаляются ее шаги, а потом вернулся к прерванному занятию. Жутко зудело где-то в груди — хотелось позвонить Денису. Позвонить и наговорить такого, чтобы у этого говнюка волосы дыбом встали, и не только на голове. Чтобы член у него встал и шорты порвал, нахер. Чтобы яйца тянуло от желания кончить, чтобы задница вспомнила, каково это — когда в нее засаживают на всю длину. Они с Денисом уже несколько недель не виделись, тем более, Чери был после операции, какой там секс — последний раз (или как там говорят, крайний? Хотя, тут любой раз может стать последним в прямом смысле слова) они просто легли спать. Денис так доверчиво к нему жался, что у Невилла сердце щемило. Когда Чери спит, он кажется таким беззащитным, что хочется обнимать его вечность, а трахать — никогда, словно боишься нарушить вокруг парня шаткий ореол идеальности. Но стоит Черышеву глаза открыть — все. Вместе с улыбчивым Денисом просыпается и темная его сторона, которую Гари не очень любил, потому что противостоять ей не мог. Любил он Дениса, а трахался всегда с Черышевым. Как будто в парне два человека живет, причем один явно доминирует над другим (как и сам Денис… над Гари). — Твою же Бога мать! Гари изо всех сил шарахнул кулаком по ковру, осколки впились в ребро ладони, но он не почувствовал боли. Только злость. И все еще этот чертов зуд. — Энни! — крикнул он, вставая с колен (еще бы еще и самооценка это сделала, цены б ей не было). Домработница прибежала из кухни с таким лицом, будто ожидала, что Гари ее убьет прямо на месте. — Д-да? — У тебя есть мобильный? — спросил Невилл. Энни осторожно кивнула и вынула телефон из кармана фартука. — Спасибо. Мне нужно позвонить, а мой телефон… Пока что не доехал до ремонта. Хотя, ему скорее место на том свете. Я поставлю свою симкарту, сделаю звонок, а потом верну тебе мобильный. Можешь идти. Энни безропотно ушла, а Гари дал себе зарок — заплатить ей премию. Нормальные люди такого идиотизма выдерживать не будут, а Энни даже в Валенсию поехала. Нонсенс, блин, домработница, которая держит рот закрытым. «Бесценный клад», как говорила Эмма. Гари выдернул аккумулятор и вставил свою симку в телефон Энни. Он сам его ей подарил на прошлое Рождество, когда еще они жили в Валенсии. Когда он был полон надежд и стремлений, а Дениса не знал. А еще он тогда не курил, но это взаимосвязанные вещи. Денис ответил после пятого гудка — по своему обыкновению выждав положенную паузу, чтобы Гари как следует понервничал. Раньше в таком ожидании Гари находил особую прелесть, но сейчас только больше завелся. — Привет, — весело сказал Черышев. На заднем плане что-то шумело, похожее на дождь. Или это у Гари в ушах шумело? — Привет, — ответил Невилл, тут же замолкая. Теперь окно нужно и грустные вздохи, для пущей страдательности. — Видел вчера твое выступление, — поделился Денис, причем с такой неподдельной радостью, что у Гари засосало по ложечкой, — понравилось. Не думал, что Руни умеет петь. — Еще как умеет, — мрачно ответил Гари. — Я тоже не пальцем делан, вообще-то. В трубке послышался судорожный вздох, почти неразличимый, но Гари так плотно прижимал телефон к уху, что мог расслышать любой, даже самый незначительный, звук. — Я знаю, — натянуто произнес Денис. — Что-то случилось? Ты редко звонишь в такое время. Чери был прав — они обычно созванивались ночью, когда дома у Гари наступала долгожданная тишина. Но сегодня выдался на редкость удобный момент, Эмма уехала на целых три часа, о чем Гари тут же сообщил Денису. — А, ясно. А то ты меня напугал. Я на процедуры сейчас поеду, — Чери прокашлялся, но Невиллу этот звук показался искусственным. — Подожди, — веско сказал он, пытаясь говорить спокойнее. — Я хотел спросить кое-что. — Спрашивай, конечно. Глубокий, как дырка в чьей-нибудь заднице, вдох. — Ты сверху был? Или снизу? Денис затих. Молчание длилось невыносимо долго, у Гари пульс зашкалил, а сердце колотилось так, будто сейчас случиться сердечный приступ, не меньше. Голову разрывало на куски, руки тряслись от неконтролируемого приступа ярости, от рисуемых не в меру разошедшимся воображением картин просто в глазах темнело. — Ты в своем уме? — наконец, смог собраться Денис. Гари в ответ выразительно хмыкнул. — Более чем. — А мне кажется, что ты крышей тронулся в этом своем Манчестере! — Так вот, в чем дело? — Гари тут же ухватился за мелькнувший «маячок». — Просто он в Мадриде, а я в Англии, да? — Господи, — простонал Черышев, — я так и думал, что ты доебешься. Нецезурщина резанула по нервам — Денис очень редко ругался, почти никогда. Чтобы он начал выражаться, его нужно было изрядно довести. — Если думал, зачем провоцировал? — Я просто поблагодарил друга! Какого черта ты удумал? «Так, спокойно, еще не хватало чужой телефон разбить». — Друга? — Блядь, Невилл, я вешаю трубку. Тут Гари стало страшно. По-настоящему страшно, до чертиков, до губ искусанных, до похолодевших ног, до болезненно сжатого кулака. Молниеносно ненависть трансформировалась в панику, на грани животного ужаса, сводящую с ума и без того давно уже поехавшего крышей Гари. Крышей, съехавшей на почве Дениса. Он сжимал телефон и ждал, пока на том конце провода автоматной очередью раздадутся короткие гудки. А потом с ним случится сердечный приступ, и гори оно все синим пламенем. Но Денис молчал. Они оба не проронили ни звука, пока между ними устанавливалось зыбкое, утекающее сквозь пальцы, как песок, спокойствие. — Если б я мог тебе сейчас врезать, то… — начал было Денис, но Гари его перебил: — То что? — То сначала бы врезал, а потом поцеловал, чтобы всю дурь из тебя выбить. Ты спятил там, в своей Англии? Что на тебя вообще нашло? — Я ревную, — сквозь зубы бросил Гари, царапая ногтями кожу на кресле, будто бы хотел выдрать у мебели внутренности (ну, или не у мебели). — Я уже понял. Как я могу тебя успокоить? — Ты сам прекрасно знаешь, как. Только давай без всяких «я не могу, нет времени», я все это слышал. — Гари… — вздохнул Денис, и этот вздох отозвался у Невилла екнувшим сердцем и дрожью где-то в коленях. — Когда ты так произносишь мое имя, мне хочется или уехать в ебаную Антарктиду, или согласиться на дебильное предложение из Индии, чтобы ездить на тренировки на слонах. — Какая, к черту, Индия? — не понял Денис, но Гари не хотелось объяснять. Ему к Денису хотелось, прямо сию секунду, вот прямо сейчас. Тут не до Индии. Вообще не до чего. — Потом расскажу, когда увидимся, — обрубил Невилл и моментально внутренне сжался — снова страшно, вдруг начнет расспрашивать? Но Черышев благоразумно ушел от темы — знает, гад, когда Гари можно трогать, а когда не стоит. Единственный человек во всем долбанном мире, который знает Гари Невилла, как облупленного. — Я скучаю, — тихо сказал Денис, одной фразой переворачивая в Гари все внутренности к ебаным хуям, теперь у него была голова вместо задницы, а глаза на ногах. А сердце все так же заполошно билось. — Я тоже, — в тон ему ответил Гари, точнее, его язык, находящийся где-то в районе печени или почек. — Я приеду, как смогу. У тебя же травма. — Да, я теперь свободен целое лето, — в голосе Дениса сквозила такая горечь, что Гари практически ощутил ее у себя во рту. Пожалуй, впервые фраза «я теперь свободен» вызвала у него не радость, а тупую боль, словно нож воткнули куда-то под лопатку. Пальцы защипало от желания коснуться Дениса прямо сейчас. — Все будет хорошо, — сказал Гари, причем не Черышеву, а сам себе. — Хорошо, — повторил за ним Денис, а потом добавил: — Ты только приедь, ладно? — Ладно. Мне пора. — До скорого, Гари. — Давай. Телефон в руке просто раскалился, Невилл с отвращением отшвырнул трубку от себя, тут же пряча покрасневшее от волнения лицо в ладонях. Сердце перестало нестись вскачь, а билось до ужаса медленно, словно собиралось вот-вот остановиться. Перед глазами Гари мелькнула странная картина: Денис откладывает телефон и возвращается обратно на кровать, на которой лежит этот чертов Альваро Арбелоа в белой футболке, и говорит ему шепотом: «Опять он звонил, достал уже… Прости». А потом они целуются, а сердце Гари останавливается навсегда. — Милый, ты дома? Мы вернулись! — Дома! Я в гостиной! «Я не вернулся, Эмма. Уже ровно два месяца, как я не могу вернуться».