Kveld

Субботний вечер пах уютом клетчатого пледа, который мягко обнимал острые коленки Ларина и округлые коленки Хованского. За окном тихо тарабанил дождь, а в полумрак комнаты вторгался свет картинок в серых тонах, исходящий от экрана телевизора. Юра лениво листал каналы, одной рукой прижав к себе критика и время от времени растрепывая его русые волосы. Рядом, на кофейном столике, стояла бутылка. Сквозь темно-зеленое стекло было еле заметно, сколько осталось жидкости. На самом донышке еще плескалось немного красного вина, которого они вдвоем выпили достаточно за этот вечер. По телевизору шел какой-то норвежский фильм с громким названием — "То, что ее заводит". Юра знал, что заводит его. Того, кто сейчас сидит рядом, пытаясь тщетно сфокусировать затуманенный взгляд. Хованский чуть стянул плед вниз, видя, как пылают от жара щеки мужчины. — Жарко? — заботливо поинтересовался мужчина, снимая с него футболку. А Ларину и правда было жарковато. Щеки залил пьяный румянец, дыхание стало размеренным, а все тело было таким горячим, липким и расслабленным, что не обратить внимание на это просто было нельзя, — Дима, ты весь мокрый, — убрал Юра прилипшие пряди со лба Ларина. Пьяный и податливый мужчина нравился Хованскому не меньше, чем упрямый, гордый и независимый. Просто с пьяным и податливым совладать было куда проще. Хорошо было и то, что Юра выпил не меньше критика, главное, чтобы раньше времени не возникли проблемы с самообладанием и самоконтролем. Все тело Ларина так и манило Юру к себе. Он и не сопротивлялся, не отказывал себе ни в чем. Если губы требовали тонкой шеи, мужчина смело целовал, он обладал этим хрупким телом, и, главное, сейчас он его хотел до умопомрачения. Затуманенный разум подсказывал: возьми бутылку и дай ему допить. Руки безвольно подчинились. Хованский навис сверху над беспомощным Димой, практически вливая ему в рот вино из бутылки. Красные потоки маленькими водопадами спускались с подбородка на шею, ключицы, грудь. Немедля Юра отставил бутылку и прильнул губами к влажной сладко-липкой коже, дабы загладить свою вину, поласкать и выпить. Если бы он всегда мог это совмещать, он бы никогда не отходил от Ларина на метр. Оставляя яркие отметины на шее и плечах, Юра медленно опускался губами к груди, которая пострадала больше всего. Губы хищно обхватили сосок, зубы не менее хищно оттянули. Алкоголь блуждал по венам и бил каждые пятнадцать минут старинными часами в голову, действие усиливалось, а значит, усиливались и страсть, и желание. Ларин чувствовал, как ему не хватает кислорода и рассудка. Если второй его покинул уже полностью, медленно отступал по лестнице вниз весь вечер, скрываясь из вида, то первый легкие покидал стремительно, безжалостно и быстро. Вино заполняло рот, глотку, и чуть не попало в легкие. От страсти и алкоголя захватило дух. Засосало под ложечкой. Дима закрыл глаза и дрогнул всем телом, тщетно пытаясь вдохнуть. — О господи, Хованский, — вяло простонал Ларин, удивляясь, как у него вообще захотел двигаться вялый потяжелевший язык, примыкая к нёбу и зубам. Он будто бы оказался в огромном бассейне, где у него не было шансов выбраться из воды целым, он захлебывался, закатывал глаза, пытался вдыхать, забывая, что вино только лучше наполнит легкие, которые начинали неистово болеть. Мужчина медленно и осторожно открыл глаза, и каковым было его облегчение, что он увидел Хованского, так усердно целующего все его тело. Ощущения и кислород возвращались, как только визуально Ларин смог убедиться, что он далеко не в холодном бассейне. И что бы он делал без глаз? Но Юра, как назло, будто слышал его мысли, изучил самые-самые сокровенные тайны, разобрал на молекулы все его страхи. Ладонь мужчины накрыла приоткрытые глаза Ларина, из-за чего он мог только слышать, ощущать и представлять, чувствуя тепло ладони предельно близко. Будто бы погруженный в воду, Дима задержал дыхание. По всем правилам, как на плаванье учили в детстве. Юра продолжал тактильные липковатые ласки осторожными, но умелыми прилипающими пальцами. Убрав руку, что закрывала Ларину весь кругозор, Хованский подхватил тощие мужские ноги, и, перед тем как закинуть их себе на плечи, принялся покрывать каждый миллиметр круглых икр короткими поцелуями, не забывая обязательно проводить носом по коротким темным волоскам. Выпустив изо рта вырывающий стон, который брал свое начало глубоко в груди, Ларин смял в руке простынь. Верткий язык Юры бесцеремонно вторгся в глубину мужчины, который так удачно подставился под откровенные щекотливые ласки, вызывающие самую разнообразную палитру ощущений: от забавных и даже увлекательных до заставляющих забыть о том, как правильно дышать, сводящих с ума. Кажется, еще немного, и Юра доведет его до самого конца. Языком он вытворял такие финты внутри, будто хотел быстрее свести с ума. Ну что же, у Хованского это получилось. Умело и влажно он играл внутри, лаская узкие стенки, а затем все оборвал, отстраняясь. — Моя уточка хочет кончить? О, ты должен еще заслужить. — фраза к Ларину донеслась обрывком, уши не могли сейчас «проталкивать» в засоренный алкоголем мозг хоть какую-то информацию. Эта нахально-хитро-харизматичная улыбка сейчас могла довести Ларина до истерики — так он желал разрядки. Сейчас весь разум погас, горело в паху и где-то еще внутри, на первый план вышли инстинкты и дикое желание. Кровь прилила к члену, который требовал внимания. Юра не спешил, желая распробовать этот момент, запечатлеть в памяти такого Ларина: желающего, растекшегося, взмокшего и вожделенного. Крепкие ноги Ларина обхватили широкую талию мужчины, сам он подался вперед, далеко не неоднозначно потираясь разгоряченным влажным отверстием о каменно-твердый член. Юрий издал сдавленный стон, а затем медленно вошел, наваливаясь на Диму всем телом, проникая с первого раза так глубоко, как только он смог. Разработанные стенки мягко впускали, но упруго сжимали, из-за этого хотелось рычать, как сумасшедший зверь, вбиваться, как хищник в свою слабую жертву. На фоне, освещая этих двоих, до жути возбужденных, тихонько играл телевизор. Норвежский фильм, как бы он не был богат пафосными монологами, как бы он не был красиво снят, ушел на самый последний план. Они были вдвоем, а значит были сосредоточены только друг на друге, они дышали в одном темпе, их тела двигались в такт, а сердца взяли единый ритм, смешиваясь громким стуком с дикими, вырывающимися стонами. — Блять, Дима, боже мой, — Хованский не мог говорить полностью грамматически правильными фразами, из него сыпались ругательства, разные клички и формы имени Дмитрия, а также обращения к всевышнему. Если бы он их увидел, то, явно бы, наказал, но, кажется, никто за этими двумя не приглядывает. Можно и расслабиться. Толчки становились все более ощутимыми где-то там, в глубине. Ларин ощущал их не столько внутри себя, нет, по всему телу будто проходил электрический ток. Он чувствовал сладкую медовую страсть где-то у глотки, в районе груди, а затем в самом низу живота и на болящем от возбуждения члене. Страсть распространилась слишком неравномерно, так что если в груди сладостное желание почти не ощущалось, то от ощущений где-то у самого основания органа, который так желал взорваться оргазмом, хотелось выть. Из головки то и дело сочились густые капли смазки, но Юра упрямо сжимал в руке член, чтобы Ларин не кончил ни на минуту раньше его любовника. Пик страсти разорвал их обоих на мелкие кусочки. Хованский громко что-то выкрикнул, с силой входя по самые яйца в Диму, а сам Дима в это время сжал ноги на талии Юры с такой силой, с какой бросают мешки разгрузчики вагонов, так же безжалостно и резко. В ушах аж зазвенело, а сердца упрямо не хотели возвращать свой обычный ритм, воздух был спертым-спертым, его чудовищно не хватало. Хотелось открыть форточку, но нежелание вставать было сильнее. Простыня укрывала их двоих, она стала такой неподъемной, будто потяжелела на тонну, потому даже приподняться на локтях было затруднительно. Ларин перевел взгляд на экран. Стоило хоть на минутку отвлечься от Юры, он и так был таким прилипчивым, что душа и разум требовали хоть минутного, но перерыва. — God kveld. Er det ikke? — мягкий мужской голос вопросительно поднял интонацию. Дима усмехнулся и неумело попытался повторить, — Гу квель. Агхь-де икке? — привычно язык не вытянул чертов звук «эр». Перевод немного запоздал, но это не помешало Юре прижать Ларина покрепче к себе и прошептать в самое ухо, — безусловно, Ларин. Гу квель.