Диссонанс стены и стула

Окно открыто, их небольшая квартирка где-то в центре города жужжит от напряжения, и тонкие стены глотают каждый крик и вздох. Тоору похож на астматика, у которого с минуты на минуту начнёт прогрессировать приступ, и он просто задохнётся от злости. Ладони зудят, потеют, а в голове животный гул. Хаджиме ему уступает и, изводясь, уходит на кухню, где, нервно вытащив сигарету, стучит ногой по кафелю, отряхивая окурки в какой-то — кажется, фикус — из подоконных цветов Тоору. Вечереет, холодает, только они вдвоём, разгорячённые от немого спора, лезут из шкур вон за самооправданием. Топ-топ. Сердце так бешено чеканит в груди, словно разбухает, намереваясь лопнуть и оставить грязные кровяные ямы изнутри. Только всё это не от адреналина, наслаждения, а от паники, тревоги, подкравшегося наваждения и ярости, которая перебивает любую трезвую мысль. Топ-топ. — Ива-чан, пожалуйста, послушай... — Замолчи, Тупокава, я сказал, что хватит. Закрыли тему. Дай мне спокойно докурить сигарету. Тоору ёжится, стоя в двери; его как отец ругает — надменным, властвующим голосом, а вокруг нету мамы, чтобы защитить. — Я знаю, что тебе абсолютно всё равно, что курение вредно, Ива-чан, но серьёзно, если я ещё раз найду окурки в своих детишках, — Оикава кивает в сторону подоконника, где ровным строем, как подтянутые солдатики, стоят кактусы, фиалки и малышка-орхидея. Так он, может быть, пытается перевести тему, но сам понимает, что это глупо. — То я... — Боже, заткнись, заткнись, заткнись, — качает головой Хаджиме, вытаскивает сигарету изо рта и не замечает, как отряхивает пепел на собственные пальцы, а потом почти кладёт незатушенную на окоченевшую ладонь. Не успевает, потому что, потерянный, слышит пробуждающий голос Оикавы. — Эй, прекрати! — опоминается Тоору и пытается отобрать злосчастную сигарету, от которой, как назло, так тянет дымом, что он липнет к потолку и брызжет Оикаве в глаза. Им же почти двадцать с хвостиком, ссоры у них редкие, но тяжёлые. Оикава переживает их, как нашествие Армагеддона. — Не надо, — подавленно мямлит Тоору и отступает на шаг, потому что Хаджиме оглядывается, дрожит, выкидывает сигарету в окно и, промыв ладонь в холодной воде, хочет уйти, и Оикава думает, что пора. Когда Иваизуми уже стоит к нему спиной, надеясь добраться до постели, Тоору цепляется за его рубашку — и по руке словно ток пропускают — и останавливается. Хаджиме с силой вгрызается ногтями в его ладонь, сжимает так сильно, как будто ждёт ответной химической реакции. Но на лице у него пусто — это страшнее всего. — Твою! — Оикава с силой отпрыгивает, падая на стул, чешет ладонь, тихо скулит и ничего сказать не может. Что с тобой, Ива-чан, прекрати, Ива-чан, я так люблю тебя, Ива-чан, извини, Ива-чан, я всё улажу, из-за меня снова всё неладно, Ива-чан, Ивачан, Ивачанивачанивачан. Ива-чан опоминается, и вдруг из его носа, прямо на галстук, начинает капать кровь.

***

— Лучше? — Тоору спрашивает, поправляя влажное полотенце на лбу Хаджиме. Его хриплый голос в умиротворяющей тишине выбивает полусонного Иваизуми из колеи. Полотенце достаёт ему до носа, в их тесной кровати не провернёшься, поэтому рука, упирающаяся локтём куда-то Тоору в живот, инстинктивно ищет ладонь Оикавы. Находит и сжимает несильно, переплетая пальцы. Голова у Хаджиме запрокинута, и от изнеможения в закрытых глазах пестрит, как будто выпустили конфетти. — Прости меня. — Ты просишь прощения в уже пятьдесят второй раз. Ты что, правда думаешь, что я сейчас соберу вещи и уеду к маме, глупый Ива-чан? Не бойся, его высочество Тоору-сама тебя одного не оставит, — зудит Тоору над ухом специально, чтобы позлить. Хаджиме думает: "Какого чёрта делает этот парень?" Хаджиме не открывает глаза, потому что ему страшно и стыдно. Хаджиме чувствует, как Оикава прижимается к нему и улыбается весело-весело, зевает и подтягивает на них двоих одеяло. Хаджиме не отпускает его ладонь и ещё больше стыдится мысли, что хочет её поцеловать оттого, что он всё ещё не считает себя прощённым. — Глупый Ива-чан, — ещё раз дразнится Оикава, поглаживает его пальцы и носом трётся о щёку. — Бе-бе-бе. На самом деле, — он становится более серьёзным. — Это я хотел просить прощения. Ну, то есть за то, что должен уехать на следующей неделе на пару дней и за то, что без предупреждения взял деньги... — Сказал же, — снисходительно отвечает он. — Не волнуйся. Всё в порядке. Другой рукой Хаджиме треплет его по волосам и что-то мычит, отвернувшись. Тоору в домашних носках и пижамных штанах-шароварах нащупывает выключатель; в темноте на потолке светятся неоновые наклейки с инопланетянами, холодильник булькает на кухне, и город засыпает вместе с ними. Тоору начинает сопеть — Хаджиме снимает полотенце и подкрадывается поближе. Так, что они почти лежат в обнимку. Наверное, их непростая совместная жизнь не может вечно быть идеальной, но у него есть Оикава, который просто ходячая задира-язва с первым признаком нарциссизма, который никогда так просто не отпустит. Который не похож ни на одну девчонку и который не зря носит обручальное кольцо.