oh, honey.

У Чунэ на душе давным-давно трехсантиметровый слой соли, чтобы еще сотню лет там ничего точно не цвело, но весна порою творит чудеса: тепло, светло и Ханбин в последние дни даже не ведет себя как конченный уебок, — неудивительно, что Чунэ чувствует себя почти счастливым, и счастьем этим хочет непременно поделиться. В цветах Чунэ разбирается отвратительно, но в этот бело-сиреневый букет с редкими желтыми и голубыми цветами-пятнами влюбляется безбожно. Ханбин, в конце концов, не телка, и миллион алых роз не заслужил. У Чунэ на них, в общем-то, и денег нет, поэтому оно только к лучшему. Ханбин привычно заебанный и поникший. Он не любит, когда Чунэ заявляется без приглашения или хотя бы предупреждения, но все-таки улыбается ему почти приветливо, либо приоткрывая дверь и приглашая внутрь, либо прося подождать его у подъезда, — расписание дежурств ханбиновой матери Чунэ до сих пор не выучил, а знакомить их никто, кажется, не собирается. — Мне сейчас нужно отвести Ханбёль на танцы, — Ханбин выходит в подъезд и прикрывает за собой дверь, лишая младшую сестру возможности что-либо подслушать, — Ты можешь зайти через час? Чунэ хочет по привычке закатить глаза, но вместо этого лишь склоняет голову вбок и самодовольно улыбается, вытаскивая из-за спины букет. Ханбин вопросительно приподнимает правую бровь, усмехаясь: — Че это за херня? Тучи сгущаются в ту же секунду. Уголки губ Чунэ неумолимо ползут вниз, а глаза чернеют и наполняются привычной ненавистью к человечеству, которая сейчас, кажется, готова выплеснуться на отдельного его представителя. Ханбин не чует запаха гари и уж точно не замечает, что он сам словно бензином с ног до головы облит. Чунэ сжимает зубы до боли в челюстях, и рука с букетом медленно ползет вверх. Раз, два, три. Ханбин моргает как дурак и сплевывает лепестки, оставшиеся у него во рту. Чунэ хочется его этим букетом не разок ударить, а конкретно отпиздить, и даже жаль становится, что купил он какой-то веник полевой, а не шипастые розы. Чунэ не истеричка, у него просто гордость излишне раздутая, и именно она сейчас заставляет его развернуться и уйти, попутно кинув букет куда-то в сторону мусоропровода. На улице все еще тепло и светло, даже птички поют, но Ким Ханбин — ебаный мудак, и Чунэ снова хочется убивать.

✖ ✖ ✖

Они мирятся следующим вечером, и Ханбин упорно делает вид, что ничего не произошло. Чунэ решает, что у него будет еще куча поводов выебать чужой мозг, поэтому самозабвенно подыгрывает этому идиоту и кусается не злобными фразами, а острыми зубами, царапая кожу на ханбиновых плечах до розоватой красноты. Летсплеи на ютубе, две пачки принглс и выдохшаяся кола, — Ханбин засыпает на коленях у Чунэ и вяло возмущается, когда тот пытается скинуть его с собственных ног на подушку. У Ханбина сварливая мать и хуевые заедающие окна в комнате, поэтому Чунэ, словно натренированная собачка, сквозь сон и собственные приглушенные маты наощупь бредет на кухню покурить. В комнате пахнет подгоревшим мясом, тушеными овощами и рыбным соусом, но ни один из этих запахов не пробуждает аппетит, — медсестра из ханбиновой матери вышла гораздо более образцовая, чем кухарка, поэтому без лишней необходимости ее еды никто не касается. Ханбин готовит хоть и проще, но вкуснее, и Ханбёль почти привыкла к виду брата за кухонной плитой. Чунэ, кстати говоря, его стряпню в жизни не пробовал, но отчего-то уверен, что фартук Ханбину, как минимум, очень к лицу. Чунэ косится едва открытыми глазами на циферблат электронных часов, встроенный в холодильник, и с трудом подсчитывает часы до рассвета, — его погонят отсюда взашей сразу, как только встанет солнце, и это уже даже не сильно задевает. Первые раз пять Чунэ бесился не на шутку и держал на Ханбина чисто детские тире бабские обидки, когда тот, не потрудившись ничего объяснить, выставлял его в коридор в еле-еле застегнутых джинсах и с босыми ногами. Ханбину проще предотвратить ситуацию, нежели объяснить ее, и Чунэ не имеет права требовать играть по его правилам, — он молча собирает манатки и вываливается за дверь, ежась от утреннего мороза и мечтая однажды попробовать жиденький (и наверняка мерзкий) ханбинов чай и кашу, которую тот готовит каждый день на завтрак для Ханбёль. Ванильно и по-бабски, зато честно. Для Чунэ честность в большинстве случаев — вещь непозволительная, особенно по отношению к самому себе, и Ханбин мудлан настоящий, если этого не ценит. Чунэ пальцами раздвигает белые и чуть покрытые пылью жалюзи, лениво выглядывая на улицу. Одинокий фонарь нещадно слепит привыкшие к темноте глаза, и приходится несколько раз проморгаться, прежде чем смириться с этим софитом прямиком в заспанное лицо. Он поднимает жалюзи наполовину, чтобы только дотянуться до оконной ручки, и, нелепо кряхтя, пытается его открыть, — в этой квартире все работает через жопу, включая мозги некоторых ее обитателей, и Чунэ чуть не сносит половину цветочных горшков, расставленных на подоконнике, когда подается вперед и отчаяннее давит на хлипкую ручку. Небольшая щель как награда за непосильные труды. Чунэ аккуратно сдвигает какой-то розоватый цветок вбок, освобождая место на подоконнике для собственной задницы, и щелкает зажигалкой близ зажатой меж губ сигареты. Взгляд случайно опускается на бутылку из-под пива, детскими трудами и стараниями превращенную в забавную вазу: зеленое стекло обклеено разноцветными яркими камешками и разрисовано красками, а тонкая блестящая тесьма, обвивающая горлышко бутылки, даже при скудном освещении сверкает миллионом миниатюрных точек, — незатейливые украшения ненадолго отвлекают Чунэ от хренового и уже подвявшего букета, кое-как втиснутого в эту вазу. Поломанные ромашки и сине-сиреневые цветочки Чунэ узнает сразу, хотя какое-то время и не верит своим глазам. — Красивые, да? — Чунэ дергается, слыша совсем рядом детский голос, и в спешке тушит сигарету, чувствуя себя лохом еще большим, чем Ханбин, мирно спящий в соседней комнате, — Их кто-то выбросил, а Ханбин подобрал и принес. Ханбёль трет глаза и сладко зевает, подходя ближе к Чунэ. Маленькие худые пальцы касаются поникших лепестков, выглядывающих из горлышка бутылки, — девочка смотрит на цветы с откровенной нежностью и легкой улыбкой, а потом резко разворачивается к парню и, гордо вскинув нос, указывает на вазочку: — А это я ему сделала. На день рождения. — Молодец, — Чунэ стыдливо прикрывает рот рукой, чтобы Ханбёль не учуяла острый табачный запах, но, кажется, напрасно. — Не бойся, я ничего не скажу маме. А сама она и не заметит, — девочка опускает голову и ковыряет носком едва заметную трещинку в ламинате, — А ты сегодня тоже уйдешь рано-рано? Чунэ в растерянности неоднозначно пожимает плечами, на что Ханбёль лишь вздыхает: — Будет хорошо, если ты останешься. Привкус грусти в детских словах заставляет Чунэ поджать губы. Он решает, что сегодня обязан попробовать ханбинов мерзкий чай во что бы то ни стало.

✖ ✖ ✖

Ханбин прячет подбородок в высоком вороте толстовки, прикусывая язычок замка. Его пальцы изредка касаются ладони Чунэ, тыкают того в бок, прямо под ребра, чтобы выбесить и спровоцировать очередное недовольное ебало. Ханбёль идет впереди, не оглядывается. Будто это не они провожают ее, а наоборот. Ощущение, что девочка все понимает и в очередной раз предпочитает не напрягать брата зазря.