***
«Звезда моя», называет тебя отец, а еще: «голубка моя» и «моё сокровище». Ты растёшь любимой, желанной и драгоценной. Лорды и леди, составляющие двор твоего отца, жалеют тебя — бедную девочку, лишенную матери; тебя балуют, тайком суют сладости и безделушки, позволяют сбегать от учителей и скучных заседаний совета — ради того, чтобы вплетать ленты в волосы и вздыхать над эльфийской поэзией. Твой мир твёрдо ограничен и замкнут, словно раковина-жемчужница. На каждый седьмой день ты вместе со своим отцом отправляешься ухаживать за Белым Древом, с ритуальными садовыми инструментами из серебра; каждый год ты восходишь по горной тропе к святому месту на самой вершине, где первые плоды Древа должны быть предложены Эру. Поэты воспевают твои нежные руки и лунный лик, и волосы, подобные ниспадающей ночи. Если где-то и существуют ропот и недовольство, они не беспокоят тебя; да и почему бы? Ты не можешь представить себе мир, в котором не была бы защищена. — Не бойся, радость моя, — говорит отец. — Боги не оставят тебя. Ты бесстрашна. Твои кузены — Амандил и Фаразон — смеются и пьют за твою красоту, соревнуясь в сумасбродствах: для них ты Лутиэн, Эльвинг и даже сама Варда, прекрасная, точно звёзды. Из гаваней Нуменора отходят величественные флотилии, отправляются на войну солдаты, искатели приключений отплывают в далекие земли севера, востока и юга, с каждым разом всё дальше. Фаразон скажет тебе, что он видел Двери Утра; далекие северные земли, где летом солнце никогда не заходит, а зима обращается в вечную ночь; жаркие южные страны, где туземцы одеваются только в раскраску и драгоценные камни, и носят перья живописных птиц в своих волосах. Из каждого плавания он привозит тебе истории и безделицы, драгоценности для единственной драгоценности, награбленные сокровища чужих народов. Но по ночам, когда ты одна, тебе не дают покоя не истории Фаразона — красочные рассказы, где все сражения справедливы и погибают только враги, — но жгуче-белое сияние рая, которое ты видела однажды и которое никогда не забудешь.***
Коронация. Ты затрудняешься сказать, как ты дошла до этого. Кажется, что со смертью твоего отца тёмное облако печали накрыло и тебя саму, и весь мир; всё, что ты говоришь, словно бы растворяется в тишине, стоит словам слететь с твоих губ, как если бы твой голос увял и умер, не достигнув больше ничьих ушей. — Я не хочу выходить замуж за Фаразона, — говоришь ты. — Мой отец мёртв. Я — Королева. — Бедняжка Мириэль, — вздыхают придворные. Знатные нуменорцы, советники твоего отца, поглаживают тебя по руке и заправляют волосы тебе за уши, будто бы ты всё ещё дитя; мужчины, которые всю твою жизнь были для тебя добрыми дядюшками и дедушками, слушают тебя — и ласково кивают. — Не бойся, — говорят они. — Твой кузен Фаразон позаботится о тебе. Ты стоишь. Ты шагаешь вперед. Ты вкладываешь свою руку в руку кузена, чтобы белая лента связала тебя с ним; ты берешь свой скипетр и передаешь ему; ты надеваешь ему на голову корону твоего отца, а затем сама склоняешься перед ним, чтобы быть коронованной, как супруга Короля. Всё это происходит словно бы где-то вдалеке. Твой кузен смотрит на тебя с беспокойством, берет твои холодные руки в свои теплые ладони, чтобы согреть их, приподнимает пальцами твой подбородок и пытается вынудить тебя улыбнуться. «Я не хочу выходить за тебя», — пыталась ты сказать ему несколько дней назад; но затем, к собственному стыду, внезапно расплакалась, вздрагивая, уткнувшись лицом в золотое шитьё на его плече, и чувствуя, как его руки обнимают тебя за плечи. — Да здравствуют Ар-Фаразон и Ар-Зимрафель, Король и Королева Нуменора! — возглашает герольд, и двери дворца распахиваются навстречу грохочущему свету и шуму.***
Ты молишься. Похоже, молитвы — единственное, что тебе теперь остаётся. Твой муж отплыл несколько месяцев назад, и Белое Древо Нуменора, его знамя, развевалось на морском ветру; отплыл вместе с флотом в тысячу высоконосых кораблей, взрезающих волны на парусах и на вёслах. Ты стоишь на коленях под открытым небом внутреннего двора — точно так, как всегда молился твой народ, открыв себя стихиям вокруг, небу, солнцу и звёздам. Твои руки простёрты в мольбе; ты касаешься лбом земли. Ар-Фаразон пошёл войной на Ненавистного, властелина Барад-Дура, прозванного Ужасающим и Жестоким. — Манвэ, Король богов, даруй удачу моему супругу, — молишься ты. — Варда, Звездная Королева, храни его. Тулкас, Великий Воин, наполни его руки своею силой. Лёгкий ветерок колеблет воздух вокруг тебя. Твои слова и дальше падают в тишину, слепо брошенные навстречу неведомым слушателям за неизведанными морями. — Владыка Мандос, смилуйся над нами и отврати от него свою руку, — заклинаешь ты.***
Белое Древо горит. Горят твои подданные. Храм возвышается над Арменелосом — серебро и дым, и его огромный купол — словно вызов небу. — Разве это — не красота? — спрашивает любимый советник твоего мужа. — Разве это — не сила? Разве не превзошли владыки людские всех, кто был прежде них? «Нет», — хочешь ты сказать, но держишь язык за зубами. — Разве не повергнул ты даже такого, как я, кто пришёл некогда с заокраинного Запада, и разве я не сложил свою покорность к твоим ногам? Существо, которое твой муж зовёт «Майрон» — и кого твои подданные называют Зигур, Чародей, — улыбается, улыбкой ужасающей и прекрасной, словно рассвет. — Разве не достоин ты и свободы, и вечной жизни? — говорит существо — нож в его руке, и жертвенная кровь, стекающая с алтаря, пятнает край рукава. Когда ты вздрагиваешь, Владыка Майрон глядит на тебя с неясным удовольствием, и свет его глаз вспыхивает чуждым теплом.***
Позже — вечерний воздух горяч, в твоих покоях жарко и тесно, и тяжелая ткань занавесей... Ты отворачиваешь голову в сторону. Тебе всё равно больно, каждый раз, когда твоё тело открывается ему; ты выгибаешь спину и стискиваешь зубы. Быть может, звуки, которые ты издаёшь, звучат так, словно тебе приятно. Быть может, он остановился бы, если бы знал. «Нет», — хочешь ты сказать, но не можешь. Было бы только хуже, так или иначе, если бы ты произнесла своё «нет» — но он продолжил бы. — Муж мой, — говоришь ты позже. — Король мой Ар-Фаразон. — Мириэль, — отвечает он удовлетворенно. — Чего ты от меня хочешь? — Он поправляет прядь волос у тебя за ухом, и ты садишься, накинув простыни на плечи. — Не доверяй ему, — говоришь ты. — Не делай этого. Не надо... — И отчего бы, — отвечает твой муж, — отчего бы не бросить мне вызов даже бессмертным землям и не взять то, что моё по праву, даже если ложные боги отказывают в этом? Отчего должен я бояться... — Они уничтожат тебя, — говоришь ты. — Все они схожи... Но ты не можешь убедить его в том, чему сама научилась слишком поздно: что милосердие богов ничем не отличается от их же жестокости; что грань между Валар и Майроном тонка, точно лезвие ножа, и столь же безупречно выверена. — Не надо, — говоришь ты, но не можешь заставить его слушать.***
В конце концов, ты молишься вновь. Дым поднимается ввысь из Храма; огни пылают на Западе, словно бесконечный закат, как если бы флотилии твоего супруга были не более, чем хворостом для этого пламени. «Мне жаль, — пытаешься ты сказать. — Мне так жаль, пожалуйста...» И разве не должна была ты быть правящей Королевой, разве не твои это подданные, точно так же, как Фаразона; неужели не можешь ты говорить за них... Земля трясется под твоими ногами; даже священная гора извергает огонь, раскидывая по небу завесу золы и пепла. — Мне жаль, — говоришь ты, — возьмите лучше меня, я не сумела остановить их, я даже не пыталась, разве не на мне грехи моего народа... — Ты действительно думаешь, — говорит Ненавистный, и смех сверкает в его глазах, — будто способна сделать хоть что-то, чтобы всё изменить? Все истинные боги требуют жертв. Волна поднимается над тобою, словно конец мира.