Твоя во всём

Мне не привыкать к красоте. Ибо в детстве я лежала под Древами и купалась в их сиянии, а в юности мчалась верхом и неслась бегом по равнинам Амана, и открывались мне виды столь прекрасные, что даже на бегу у меня перехватывало дыхание. И обитала я в Тирионе на Туне, и зрела Валар во всей их ужасающей славе, и прошла сквозь вечные Льды, где видела то, что может быть создано волною и ветром. И ныне в сердце моем вспыхивает пламя, стоит мне взглянуть на тебя. Ибо, пусть ты даже из Майар, как никто иной связана ты со своим телесным обличьем, и фэа твоя пылает сквозь него, словно стремится вырваться даже из сосуда столь благородного. И просила я того, чтобы учиться у тебя и познать всё, чему пожелаешь ты меня обучить. Прекраснейшая меж прекрасных, коснись меня, удержи меня, укроти меня, ибо во всём я уже твоя! — Глубоко задумалась, малышка? — раздался смеющийся голос за спиной Артанис, и та, судорожно вздохнув, обернулась: перед ней стояла сама королева, и её глаза искрились весельем. Она была выше Артанис (выше даже собственного супруга) более чем на фут, и так касалась земли, словно той легко было нести её. Облик свой — темные волосы, подобные реке, и серые глаза, подобные Морю, — она носила, как драгоценное одеяние, и Артанис замерла в изумлении. — Я думала о тебе, моя госпожа, — сказала она, неосознанно протягивая к Мелиан руку. — И вот, ты здесь. — У меня есть многое, чему я могу тебя научить, если ты желаешь учиться, — сказала майа, принимая руку Артанис в свои ладони и нежно поглаживая её пальцы своими. — Я хотела бы познать всё, — отвечала Артанис, — ибо, хоть я и младшее дитя младшего из детей, ни притязаниями, ни умениями своими не уступлю я никому из моих братьев или кузенов. Мелиан шагнула ближе, вглядываясь в глаза Артанис с высоты своего роста. Артанис ответила ей долгим взглядом, и так они смотрели одна на другую, не моргая. — Скажи мне, — произнесла наконец Мелиан, — зачем ты пришла сюда с Запада? Артанис ощутила, как ослабели её колени от неназываемого страха. — Я последовала за кузеном моим Фингоном и братом моим Финродом, — начала говорить она, склонив голову, голосом дрожащим от неуверенности, но Мелиан прервала её — всё еще уверенно и надежно удерживая её ладонь. — Нет. Так говоришь ты себе, когда ты боишься. Но что говоришь ты себе, когда оцениваешь пределы своих умений и притязаний? Артанис подняла подбородок, вновь заглядывая Мелиан в глаза. — Я желаю собственного своего царства, дабы в нем править, а не того, чтобы моя семья берегла меня. Вот почему пришла я к тебе, а не осталась с Финродом. Ибо там я жила бы, как в заточении, точно скованная, пусть даже теми, кого люблю. Дивлюсь, как только Ириссэ может выносить это рядом с Тургоном. — Она высвободила руку из ладоней Мелиан, внезапно ощутив гнев, и стиснула кулаки. — Обеих нас позабыли, разделив королевства. Меня это приводит в ярость — я могу вести войско не хуже Майтимо и повелевать сердцами не хуже Финдекано, — в гневе она позабыла о том, чтобы говорить на синдарине, и Мелиан положила палец на её губы. Артанис замолкла, чувствуя грохот крови в своих ушах и мертвую хватку невысвобожденного гнева в своей груди. — Неспроста была ты названа Нэрвен, — сказала Мелиан, сама перейдя на квэнья, а затем — обратно на синдарин, безо всякого труда: — Не бойся, Артанис, но взращивай терпение. Ибо, хоть Рок лежит на тебе, но менее тяжкий, чем на всяком из твоих родичей. Тебе здесь рады, и я с радостью обучу тебя. — Она вновь взяла Артанис за руку. — Идём же.

***

Поначалу эти уроки казались простым продолжением того, что Артанис уже знала. Мелиан учила её, как использовать осанвэ, иначе называемое мысленной речью, на уровне много высшем, чем был доступен ей раньше. В дни Валинора она лишь немного училась искусству сообщения разумов, и большинство её родичей не показывали в нем особого мастерства, за исключением её брата Финрода. Никто из сыновей Феанора не владел этим умением в сколько-нибудь существенной мере, и сам Феанор, к тому же, относился к нему с презрением, пускай и воспользовался им единожды, при помощи Сильмарилей, чтобы проникнуть сквозь преграды в разуме Мелькора и познать его истинные намерения. Но для майа, подобной Мелиан, осанвэ было не столько малоупотребимой формой общения, сколько очевидным средством, к которому стоило прибегнуть, когда слов недостаточно. И это было сложнее всего в том, что касалось осанвэ, для Детей Эру — слова языка поначалу приходили на ум гораздо естественней. Осанвэ основывалось вовсе не на словах — а на эмоциях, впечатлениях, образах и ощущениях, передаваемых от разума к разуму, и требовалось много времени, как и практики, чтобы свыкнуться с этим и суметь с легкостью переключаться между речью мысленной и обычной. Второй урок составляли выращивание и уход за лембас, и они с Мелиан много времени проводили вместе в полях. Для роста лембас требовалось немного света, и даже из небольшого урожая можно было выпечь достаточно хлеба. В лесу были прогалины, которых вполне хватало, чтобы посеять нужное им, и Артанис нравился запах спелых колосьев и сухой золотистой соломы. Каждый колос следовало сеять, срывать и размалывать вручную, ни разу не касаясь лезвием, и всю работу при этом делали нисси. Никто из нэри, даже сам король, не ступил бы на эти поля и не наложил руку на запасы выпеченного лембас, если не было на то позволения королевы. Артанис, чья кожа сделалась чуть темнее от солнца, смотрела, как королева плавно скользит от одного растения к другому, касаясь каждого и с нежностью поглаживая те, что выглядели слабыми и маленькими, побуждая их к росту. И на плодородной черной земле стояла она, прикипев взглядом к движениям Мелиан, к её дивной коже, что никогда не темнеет, и к восхитительной черной волне её волос. И замирала за щитами своего разума — в отчаянном желании позволить им пасть, позволить Мелиан увидеть всю силу её желания. И Мелиан оглядывалась на неё через поле — тем самым взглядом, что, казалось, пронизывал её разум насквозь (хотя Артанис ведомо было, что в действительности Мелиан не делала этого и не могла сделать), и она опускала взгляд; лицо её горело огнем и дыхание учащалось. Когда наконец мягкая зима, какая наступала в Дориате в пределах Завесы, сошла на них, Артанис возвратилась под своды Менегрота, проводя свои дни за чтением и учением. Мелиан разрешила ей исследовать любые книги в библиотеке, равно как и беседовать с любым из знатоков мудрости, обитавших в Менегроте. И было так, что Артанис изучила всё, что могла, о народах и племенах квэнди и обо всей их истории, начиная с Куйвиэнен, и приступила к изучению целительского искусства. Но воистину не было никого опытнее, чем сама королева, в искусстве исцеления, ибо ему она обучалась у самой Эстэ в незапамятные времена до пробуждения Детей Эру. И потому Артанис возвратилась обратно к королеве и нашла её в собственных покоях, окруженную прислужницами. Мелиан отослала своих дев, и они ушли, но не без того, чтобы оглянуться на волосы темные и серебряно-золотые, оказавшиеся столь близко. Одна из них тихо рассмеялась, но то был добрый смех — так можно смеяться, глядя на то, как некто готовится впервые испытать удовольствие, давно известное тебе. И вот, наконец, они остались наедине, сидя бок-о-бок. Стиснув руки на коленях, Артанис неуверенно задавала вопросы о природе исцеления, пока Мелиан не сжалилась над ней и не подняла её сжатые руки к своим губам, отпечатывая мягкий поцелуй на побелевших костяшках пальцев. — Исцеление, — проговорила Мелиан, — касается столь же фэа, как и роа, и может вершиться лишь теми, кто живёт в полном осознании своих собственных роа и фэа, слитых вместе. — Она перевернула руку Артанис, проводя невесомым пальцем по внутренней стороне ее ладони. Артанис задрожала от этого прикосновения. — Вот почему те, кто сделался воинами, не склонны к целительству — ибо строй мыслей, необходимый на войне, отделяет фэа от тех деяний, кои должно совершить роа. Это зовется расщеплением, и порою фэа и роа разделяются чересчур сильно, начиная сражаться друг против друга. — Она посмотрела на руки Артанис, сильные, но изящные. — Эти руки ведь держали клинок — клинок, отнимавший жизнь, не так ли? — Я защищала себя, когда то было нужно, — сказала Артанис, — и убивала лишь тварей Моргота. — Она судорожно вздохнула. — Никого и ничто иное. Кровь на песках Альквалондэ не мной пролита и не по моей вине. Мелиан взглянула на неё — взглянула внутрь неё, глубоко и еще глубже. — Полагаю, дитя моё, что это не вся правда. — Я не убила его! — вскричала вдруг Артанис. — Если бы я могла! — Он встретил свою судьбу достаточно скоро, — сказала Мелиан. — Феанору никогда не было суждено погибнуть от твоей руки, так что будь благодарна, пролив только немного крови и не приняв на себя тяжести его жизни. — Она сделала глубокий вдох, и неосознанно Артанис поступила так же, успокаиваясь. Сильные пальцы Мелиан нежно растирали её ладони круговыми движениями, и она чувствовала, как тепло возвращается в них. — Но мы говорили о фэа и роа. Ты видела много ужасного, и фэа твоя похоронила эти воспоминания в своих укромных уголках, запрещая твоему роа освободиться от боли. Тело помнит то, что отказывается признавать разум. — И как же тогда можно воссоединить их? — спросила Артанис. — Ибо мне известно, что есть и те, кто одновременно — и целитель, и воин. Примером тому брат мой Финрод. — Что думаешь ты о Финроде? — спросила в ответ Мелиан. — Каково ему нести бремя одновременно воина и целителя? Артанис тщательно взвесила свою мысль. — Он словно бы не несет никакого бремени. Он весел сердцем, порой столь же весел, как дитя, и щедр на доброту. Мелиан кивнула. — Хорошо. Доброта может казаться слабостью на поле битвы, но это не так. Ибо доброта связует воедино тело и разум, когда битва окончена. Ты сказала также, что он весел сердцем — и поистине, те, кто может смеяться даже во мраке, отыщут и свет во тьме. Но тебе — тебе нужно большее. Подозреваю, твой брат тоже прибегает к этому средству время от времени, но этого он тебе не расскажет. Со смехом в глазах Мелиан наклонилась к Артанис и прижалась губами к её рту. Ошеломленная, Артанис позволила своим губам разомкнуться, и Мелиан глубоко поцеловала её, привлекая ближе к себе. — Поцелуи? — выдохнула Артанис, как только поцелуй оборвался. Мелиан изящно наклонила голову, ничуть не смутившись. — И больше того. Соединение. Удовольствие. Жизнь. Подари роа сладость взамен боли, и фэа воссоединиться с ним в счастливом согласии. — Она вновь привлекла Артанис к себе. — Ты ведь никогда не прикасалась к другому подобным образом? — Нет, — ответила Артанис. — Я — Нэрвен. К добру или худу, я оборвала все узы такого рода и оставила себе в удел одиночество. Я чувствовала себя запертой в Амане — золотой клетке, где дни мои были предрешены за меня. Даже тогда, когда я бежала впереди всех, когда торжествовала над моими кузенами и соперниками, я слышала шепотки, что однажды я понесу дитя и не смогу уже бежать столь же быстро. И вот, так я отвергла всех нэри, но никогда не думала искать утешения в нисси, и поражаюсь теперь, что мысль эта раньше не приходила ко мне. — Она пододвинулась к Мелиан, наклонила к ней голову и поцеловала поцелуем долгим и сладким. За какие-то краткие мгновения они переместились на кровать, и по дороге Артанис сбросила платье, оставшись в одном только нижнем белье. Мелиан не было нужды раздеваться — она лишь на миг прикрыла глаза, сосредотачиваясь, и появилась вновь, блистательная в своей обнаженной красоте, укрытая лишь волосами. Мелиан опустилась на простыни и поманила Артанис к себе. Артанис решительно сняла с себя остатки одежды; ее длинные серебряно-золотые волосы ниспадали между ее грудей. Она забралась в постель — в объятия королевы. Она могла чувствовать грудь Мелиан, теплую и тяжелую, вплотную к собственной, небольшой и высокой груди. Их соски соприкоснулись, и вскрик, который Артанис издала от удовольствия, походил скорее на всхлип. Каждое прикосновение казалось острее и ярче, и кожа королевы была нежней тончайшего шёлка, светлей, чем свежевыпавший снег. Королева положила руку ей между бёдер, осторожно разводя их, поглаживая мягкие волоски. И стоило королеве только коснуться средоточия её наслаждения, она почувствовала себя так, словно сейчас умрёт, столь огромным было удовольствие. Мелиан чутко ласкала её, глядя ей прямо в глаза, следя за выражением на ее лице и вслушиваясь в те звуки, что она издавала. Артанис пребывала в полнейшем потрясении. Это было так, словно теплое море накатывало на неё, и она затерялась в его волнах, утонув во всепоглощающей нежности. Её губы встретились с губами Мелиан, и их языки скользнули один по другому, соприкоснувшись, неким образом повторяя внутри её рта те же движения, что совершала в это время ладонь Мелиан. И здесь она достигла предела. Волны, что она ощущала, взметнулись и обрушились на нее, и она могла лишь беспомощно содрогаться под прикосновениями ладоней и губ Мелиан — бесконечно долгое время, утратив способность мыслить связно. Когда, наконец, она пришла в сознание, то обнаружила себя в объятиях Мелиан, теплой и прекрасной. Та водила круговыми движениями по её животу и грудям, что-то тихо напевая себе под нос. Даже ради спасения своей жизни Артанис не могла бы сдвинуться с места. Её тело совершенно расслабилось, и разум её был полон радости столь огромной, словно она никогда не ведала её прежде. Через чувства и впечатления, пронизавшие её насквозь, Мелиан показывала ей, как прекрасна она была, отдавшись страсти, и сколь при этом любима. — Не ищи пока что своего королевства, прекрасная, — наконец сказала Мелиан при помощи слов, и отзвуки смеха слышались в ее голосе. — Хотелось бы мне видеть тебя рядом столь долго, сколько пожелаешь ты оставаться со мной. Только одно можно было ответить на это. — Во всех отношениях можешь распоряжаться ты мною, — прошептала Артанис, — ибо прекраснее ты, чем сама красота, и сердце моё не взыщет иного.