***
– Мама называет тебя Боунс, – уже на следующий день за завтраком сообщает Джоанна, старательно ковыряясь в блинчиках, чтобы выловить из них сладкие ягоды черники. – Я знаю, малышка, – стараясь сменить привычное раздражение на что-нибудь поприятнее, отвечает Леонард. Он тоже занят разделыванием пухлого блинчика, который приготовил сам и которым очень гордится, ведь готовкой он занимается только тогда, когда приезжает дочь. – А новый папа называет тебя… – она запинается и вскидывает обеспокоенный взгляд на сидящего напротив отца. – Это мама попросила меня так называть его. – Как его зовут? – Томас, а фамилию я не помню. – Что ж, – Маккой натянуто улыбается, сжимая руку в кулак под столом. Он долго пытался избавиться от мыслей о том, что Мириам может быть с кем-то другим, но теперь всё возвращается обратно, не очень вежливо напоминая о том, что она отняла у него всё. Быть может у него Стокгольмский синдром, потому что он воображает себя заложником её прихотей, только она имеет право распоряжаться свободным временем Джоанны, и при этом сам Леонард испытывает к ней не только неприязнь, но ещё слышит отголосок былых нежных чувств. Проводя в подобных размышлениях пару часов в неделю, каждый раз он приходит к одному единственному выводу: всё оттого, что у него никого нет. – Я не буду называть его папой, – Джоанна лучезарно улыбается и хватает отца за руку. Тянет его на себя и, чмокнув в щёку, вскакивает на ноги и уносится наверх, не забыв поблагодарить за вкусный завтрак. Маккой касается щеки кончиками пальцев и снова расплывается в улыбке. Даже если ему нужно терпеть множество неудобств ради таких минут, он вынесет каждое из них с гордо поднятой головой.***
Ливень начинается часов в шесть вечера и льёт, как из ведра, на протяжении всей ночи, не прекращаясь ни на минуту. На следующий день небо продолжает хмуриться и выжимать из себя всё до последней капли, отчего вокруг дома образуются лужи размером с маленькие озёра. Джоанна начинает стонать от скуки, потому что все куклы переодеты и уложены спать, раскраски раскрашены и новенький падд, куда «новый папа» закачал много детских игр, ей попросту не нравится. Она шёпотом сообщает Леонарду цену нового гаджета и смешно округляет глаза, по всей видимости полагая, что эта цифра его сильно шокирует. И он, конечно же, повторяет за ней, вскидывая брови и распахивая рот в удивлённой «о». Он и сам бы откровенно скучал в подобную погоду, если бы не вертящаяся перед носом Джоанна, каждую минуту придумывающая себе новое занятие. Все горшки с цветами уже перекопаны и засажены новыми семенами с какой-то планеты, которые привёз её отчим с чёртовых куличек; каждый угол протёрт от пыли, а куда её руки не дотягиваются, она суёт длинную и неудобную швабру, которой Маккой никогда не пользовался; даже скрипящая ступенька лестницы оказывается починена, и кажется, что у неё богатый потенциал, который она в скором времени сможет нарастить в одном из лучших университетов галактики. Под конец дня она засыпает, привалившись к отцу на диване, прямо с молотком в руках. Леонард несколько минут любуется её хорошеньким лицом, гладит по щеке и, поцеловав в лоб, относит на второй этаж, устраивая в собственной кровати. В спальне слабо горит ночник, освещая левую половину кровати и кидая причудливую тень на потолок. Джоанна открывает один глаз, тут же его хитро зажмуривая. Маккой не перестаёт улыбаться, потому что в этот момент она похожа одновременно и на него самого, и на свою бабушку – мать Леонарда. – Спокойной ночи, принцесса, – шепчет он, оставляет лёгкий поцелуй в щёку и, укрыв её одеялом, покидает комнату. – Спокойной ночи, самый любимый папа, – слышит он, когда дверь почти закрывается. Что ж, он готов смириться с наличием ещё одного отца в жизни дочери, но только при условии, что он будет «самым любимым». С такими мыслями он преодолевает лестницу, спускаясь в гостиную, и с всё той же довольной улыбкой открывает холодильник, забитый полезной и вкусной едой, купленной специально для Джоанны, чтобы достать из нижнего, почти незаметного ящика бутылку пива. Коротать оставшиеся до сна часы приходится один на один с телевизором, таким же старым, как и этот дом. Если бы он был ещё более престарелым, то у него, наверное, не было бы даже пульта управления, но этот малый умеет слышать голосовые команды и сканировать настроение зрителя. Нажимая кнопку «Пуск» на пульте, Маккой никак не ожидает того, что в итоге выдаст эта коробка с проводами. Два канала сменяют друг друга, давая пользователю решить, что именно он оставит в итоге. Но Леонард продолжает удивлённо глазеть то на передачу про животных, то на кровавое месиво, заливающее всё вокруг, по ряду технологических причин создающее впечатление, что и он сам принимает в этом участие. Выключив телевизор, Маккой следует на кухню за добавкой. Напиваться он не намерен, у него ещё полно дел: найти матрас на чердаке, надуть его самостоятельно или заняться поисками ещё и насоса; разобрать книжки Джоанны и решить, каким предметом они будут заниматься завтра; пошарить в сети Интернет на тему детских развлечений в радиусе двадцати миль и наконец очистить голову от дурных мыслей. Закончив со второй бутылкой, Леонард тянется за третьей, обещая себе, что вот-вот он поднимется на чердак и отыщет матрас, иначе ему придётся спать в гостиной на неудобном диване, не подходящем ему по росту. Когда он с крамольной мыслью достаёт четвёртую, в дверь нахально стучат. Замерев, точно на месте преступления, Маккой кидает быстрый взгляд на окно, за которым продолжает бушевать непогода, и пару раз сосредоточенно моргает, пытаясь понять – не почудилось ли ему. Но стук повторяется вновь, и мысль о том, как именно незваный гость добрался до его дома в подобный отказывающийся кончаться ливень, занимает всю голову, отдаваясь очередным перестуком в дверь. Ухватив припрятанное в углу гостиной такое же старое, как и телевизор, дом и чёрт знает ещё что, ружьё, он неспешно приближается к двери. Из новейших устройств в этом доме есть разве что трикодер, стащенный из больницы, и киберскальпель, которым Маккой чаще всего пользуется не по назначению, когда-нибудь надеясь применить его в нужных рамках. Ему совсем не нужны все эти новомодные штуки, чтобы спокойно проживать ничего не стоящую жизнь подальше от любопытных глаз, но теперь кто-то настойчиво долбится в дверь и явно никуда не собирается уходить, оставив доктора в покое. Распахивая дверь с ружьём наготове, Леонард ожидает увидеть что угодно – от бандита с фазером до забредшего на ранчо чужого барана, но на пороге стоит промокший до нитки молодой парень, стучит зубами и явно не представляет собой большой угрозы. Тем не менее, нежничать Маккой не собирается, поэтому снимает ружьё с курка и хмурится. – Чего надо? – в первую очередь он думает не о себе. Спящая наверху Джоанна не должна чувствовать себя в этом доме ни на йоту в опасности, посему он готов на всё. Незваный гость стаскивает с головы промокший до нитки капюшон, пару раз смаргивает капли, повисшие на ресницах, и хрипло сообщает: – Мой байк заглох, – и кивает куда-то в сторону, где в отдалении полумили стоит самый обычный мотоцикл, не слишком современный, но и не настолько старый, каким бы в случае чего пользовался бы сам Маккой. – И что? – настроя прогнать паршивца, нарушившего вечерний покой, хватает ещё и на то, чтобы злобно зыркнуть прямо в глаза. – Думал, что на ферме обязательно найдётся человек, который поможет с его починкой, – говорящий смахивает с лица последнюю влагу, продолжая капать мокрой одеждой на застеленную ковриком веранду. Он тянется к карману, ныряя в него рукой, и Леонард напрягается, но вместо чего-нибудь крайне устрашающего парень из одного кармана достаёт промокшую пачку сигарет, а из второго – явно нерабочий телефон. – Ты ошибся, – почти по слогам произносит Леонард, но должного эффекта это не приносит. Человек перед ним почему-то начинает улыбаться и щурить слишком голубые глаза – такие вообще бывают? – Раз уж у тебя нет такой малости, то я попрошу о большем: одна ночь где-нибудь на коврике в гостиной, просушить вещи и чашка горячего чая, но я бы не отказался и от виски, если есть. У меня есть кредиты, но сомневаюсь, что они тебе особенно нужны. Маккой хмурится ещё больше, но надо отдать должное этому пареньку – наглости у него не занимать. Припереться на ночь глядя в чужой дом и попросить ночлег из-за поломавшегося транспорта – не каждый бы набрался смелости говорить подобное, глядя в раздвоенное дуло охотничьего ружья. – Где ты вообще это взял? – парень касается пальцем крохотного прицела на конце дула ружья и усмехается. Вот гадёныш. – В углу гостиной, – невозмутимо выплёвывает Леонард и стряхивает его пальцы. – Так что скажешь? Можешь пристегнуть к батарее, если опасаешься за то, что я позарюсь на твои древние сокровища. Отчего-то в голове нет ни единой мысли о том, сколько зла может причинить незнакомый человек, вот так заявившийся в страшную непогоду, зато есть подозрение, что даже такой сопляк, выглядящий даже моложе своих лет, может составить компанию выпивающему Маккою. – Ты здесь один? – едва оказавшись в прихожей, интересуются сзади. – Большую часть года – да. – А сейчас? – Дочь спит наверху, – зачем-то говорит он, но не особенно жалеет о своих словах. Они оказываются на кухне, которая плавно перетекает в просторную гостиную. Когда-то такие планировки помещений нравились людям, в том числе и отцу Леонарда, построившему этот дом лет пятьдесят назад, хоть уже тогда подобное казалось вопиющим несоответствием современным реалиям. Люди летали на другие планеты, чтобы затариться экзотическими продуктами и обрядиться в модные тряпки других рас, а кто-то посмел построить дом из дерева и обставить его всяким старьём. – Славно у вас тут, – парень останавливается у стола, заставленного тремя пустыми бутылками. – Начал без меня? – Спать будешь тут, – Маккой игнорирует замечание и вопрос, указывая на диван. – Класс. Меня, кстати, зовут Джим, Джим Кирк. – Рад за тебя, – он присаживается напротив и всё-таки открывает четвёртую бутылку; один чёрт, он не чувствует опьянение от подобного пойла. – Я оказался в непростой ситуации, но получил крышу над головой и даже шанс что-нибудь съесть, – Джим выразительно смотрит на одиноко лежащий в углу стола бургер, завёрнутый в прозрачную плёнку, – так что хочу знать и твоё имя. – Я бы сказал, что жена забрала у меня не только всё, но ещё и имя, но это будет звучать слишком избито. – Даже если так, что она тебе оставила в таком случае? – Прозвище и этот дом. Она зовёт меня Боунс. – Боунс? – Кирк ухмыляется и делает глоток из бутылки, которую ему протягивает Маккой. – Мне нравится. – Леонард Маккой, – не такой уж это и секрет, решает он, забирая бутылку и протягивая руку. В глазах Джима весело плещется не только природная синева, но и довольство. Кажется, этот малый радуется даже такой чепухе, сидя перед незнакомым человеком в чужом доме и поглощая дурной на вкус бургер. Он набивает полный рот, давится, судорожно запивает всё пивом, и у Леонарда не остаётся никакого выбора, только достать ещё одну бутылку из нижнего сверхсекретного ящика. Но прежде чем открыть её, он решает проверить дочь, потому что знает – сон на новом месте бывает непредсказуем. – Сейчас вернусь, – бросает он напоследок и исчезает на лестнице.***
Через пару часов этот Джим Кирк перестаёт быть раздражающей задницей, и сам Маккой изрядно расслабляется рядом с ним, пока они потягивают по очереди из последней выжившей за вечер бутылки. Вообще-то он планировал растянуть ящик намного дольше, но кому он врёт – он наслаждается пивом, общением и этими странными взглядами, которыми его одаривает новый знакомый. – Я еду домой, – вдруг сообщает Кирк, пьяно ухмыляясь. Если уж он так косеет от пива, то что бы было от виски? – Объездил шесть штатов в поисках смысла жизни, но так его и не нашёл. – И не найдёшь, – выдыхает Леонард, допивает остатки пойла, с удовольствием сглатывает и с ещё большим удовольствием вспоминает о том, что в шкафу на чердаке припрятана бутылка бурбона. – Я вырос в Риверсайде, потому что мать так и не смогла покинуть штат, каждый день глазела из окна на возвышающиеся над городом доки Звёздного Флота и рассказывала одну и ту же историю. – Полагаю, тебе эта история засела в печёнках и ты её не собираешься пересказывать. – Ну, в хорошей компании даже набившая оскомину история становится не такой хреновой. И Джим рассказывает. Об отце и его поступке, о матери, отчиме, проделках в детстве, особенное предпочтение отдавая тому эпизоду, когда он не только уронил антикварную машину отца с обрыва, но и сжёг амбар на его ферме со всем имеющимся там зверьём. Скотину было жалко, а вот отчима не особо. И тогда мать отправила его к родственникам в соседний город, чтобы там он понабрался уму разуму, пока отчим его не придушил. – А теперь поподробнее про отца. Он служил в Звёздном Флоте? Маккой, вопреки привычке, сменяет скептицизм на интерес. Он никогда не был фанатом добрых дел федерации, игнорировал новости по телевизору, где восхваляли адмирала и прочий офицерский состав или помпезно открывали новый филиал академии где-нибудь на краю квадранта Альфа, но вопреки этому, человеческая храбрость всегда его поражала. Отец Джима спас экипаж корабля, жену и только что родившегося сына – это вызывало нечто вроде восхищения. Джим рассказывает всё то, что знает со слов матери и добавляет явно энциклопедических фактов, которые наверняка описаны во всех учебниках по истории Звёздного Флота. – И у тебя никогда не возникало желания продолжить начатое им? – Он закончил, едва начав, на кой чёрт мне кидаться в этот омут. – И то верно. Салютуя пустой бутылкой, Леонард ставит её рядом с диваном и устало откидывается на его спинку. Говорить отчего-то резко перестаёт хотеться, и он вспоминает о том, что так и не нашёл многострадальный матрас и уж тем более насос к нему. – Ляжешь здесь, – напоминает он и встаёт. Кинув быстрый взгляд на взлохмаченную голову Джима, пытается на шумящую скорее от усталости, чем от алкоголя голову вспомнить, где можно отыскать одеяло и что-нибудь похожее на подушку. Когда всё необходимое находится, Кирк уже спит, неловко свернувшись калачиком лицом к спинке дивана; босые ноги свисают с его края, и наверняка наутро у парня будет страшно ныть шея от неудобной позы. Всё-таки обычно здесь сидят и выпивают, а не спят. Необходимости ночевать в гостиной у Леонарда никогда не было, даже в детстве у него была своя комната, пускай и крошечная. Испытывая странную неловкость, он всё же разворачивает одеяло и небрежно накидывает его на плечи спящего, тут же покидая первый этаж, точно пытаясь сбежать. Уже наверху он забредает в спальню, где мирно сопит Джоанна, и, ухватив лишнюю подушку с постели, устраивается прямо на полу, накрываясь пледом, которым в лучшие дни прикрывает кровать. Сон рядом с дочерью, когда в доме незнакомец, – лучшее, что он может придумать в таком состоянии.***
Проспав от силы часа три, Леонард просыпается от сыплющихся на него вопросов. Малышка Джо трясёт его за плечи и быстро лепечет без остановки: – Папа, на диване кто-то спит, кто это? Откуда он взялся, когда он уедет? Я никогда его здесь не видела, он наш родственник? Мне кажется, или это брат мамы? Остановить словесный поток удаётся не сразу. Кое-как приняв сидячее положение, Маккой морщится от мерзкой боли в спине и отвечает на всё разом: – Его зовут Джим и у него неприятности. Джоанна замолкает, несколько раз моргает и расплывается в улыбке. – Ты помог ему? – Да, детка, я помог ему. У него сломался мотоцикл, я обещал починить его или оказать посильную помощь, если Джим будет чинить его сам. – А он останется? – Как только мы закончим, он уедет. – Но он заболел, папа. Последнее заявление заставляет Леонарда вынырнуть из потока сознания, где главенствующую роль занимает мысль: «Не пить пойло на ночь глядя». – Как заболел? – Он замотался в плед по самый нос и дрожит. Ты же доктор, папа, вылечи его! – Обязательно, Джо, обязательно вылечу.***
Все планы идут наперекосяк, когда в самом деле выясняется, что Джим подхватил пневмонию, шастая под дождём три дня. В полубессознательном состоянии он умудряется пошутить, что привёз дожди из Южной Каролины, которую заливает уже неделю, и отключается до вечера, никак не реагируя ни на сканирования трикодером, ни на уколы гипошприцем, ни на попытки растормошить себя. Только однажды он просыпается, чтобы запить вложенные ему в рот таблетки, и вырубается снова, приходя в себя только на утро следующего дня. Вопреки ожиданиям, Джоанна ничуть не обижается тому, что её отец занят незнакомцем в отключке, она напротив всячески помогает ему, то и дело спрашивая, нужно ли что-нибудь ещё. Может быть, в скором времени она откроет в себе тягу к состраданию и поступит в колледж, чтобы стать медсестрой; или пойдёт ещё дальше – по стопам отца и деда – и станет самым настоящим врачом. Леонард верит, что из неё получился бы отличный доктор, неважно какой специализации. Ближе к вечеру, когда жар спадает окончательно благодаря припасённым эффективным лекарствам, когда-то удачно вынесенным из казённого учреждения, Джим распахивает глаза и резко садится на диване. Он откидывает одеяло, озирается в поисках обуви и, обнаружив ботинки у входной двери, решается встать. – Я бы не советовал, – сообщает Маккой со своего места. Он сидит за столом и читает газету, принесённую утром медлительным почтальоном. – Кто-то ещё читает газеты? – Кирк морщится, спрашивая это. – Как видишь. Как голова? – Если бы мы смешали бурбон, виски и шампанское, было бы лучше. Я ещё легко отделался, да? – Скажем спасибо паре волшебных таблеток из моих запасов. Джим всё-таки встаёт и делает пару неуверенных шагов в сторону импровизированной кухоньки, никак не отгороженной от гостиной. Кое-как добравшись до стола, он садится напротив Леонарда и, преданно заглядывая ему в глаза, говорит тихо и почти ласково: – Спасибо, Боунс. И Маккой понятия не имеет, как на подобное среагировать. Он невольно морщится от прозвища, подаренного Мириам, но уже не чувствует былого раздражения, ведь теперь его произносят со всем чувством и благодарностью. – Я же доктор. – Ты доктор? – Исправно тружусь в местной больнице и так же исправно таскаю оттуда колёса и микстуры на случай, если случайный незнакомец решит разболеться пневмонией на моём диване. – Пневмо… что? – Джим забавно морщится. Они смотрят друг другу в глаза несколько секунд, пока Леонард не отводит взгляд, принимаясь внимательно разглядывать солонку, одиноко стоящую на углу стола. – Значит, это всё твои чудо-руки. А что они ещё умеют? Маккой вздрагивает от такого откровенного подката. В последний раз с ним заигрывала хорошенькая медсестра, но и та осталась ни с чем, когда получила невразумительный ответ на вопрос: «Может выпьем?». – Может выпьем? – будто читая мысли собеседника, спрашивает Джим, и накрывает своей рукой руку Леонарда. – Ты что-то напутал, приятель. – Ну тогда извини, – Кирк поднимает руки в безоружном жесте и не прекращает улыбаться. – Завтра с утра нужно починить мой байк, тогда я сгоняю в Атланту и куплю тебе что-нибудь поприличнее того, что мы распивали не так уж давно. А потом я уеду. Леонард по-прежнему не поднимает взгляд. Он как проклятый носился с этим Джимом кучу драгоценного времени, даже Джоанна каждый час меняла этому парню влажное полотенце на лбу, и теперь он не так уж сильно хочет, чтобы Кирк уезжал с первыми лучами солнца. Может быть, ему стоит задержаться ещё на день, чтобы восстановить силы? – Займёмся байком утром, – наконец выдавливает из себя Маккой и встаёт. – Я приготовил тебе комнату, без изысков, но даже она лучше, чем диван в гостиной. Они поднимаются наверх и сразу следуют в небольшую комнатку в конце коридора. В углу стоит стол с проигрывателем, у окна пузатый комод, а на полу – тот самый матрас, уже надутый и готовый принять на себя вес чьего-нибудь утомлённого тела. – А матрас-то двухместный, – не унимается Кирк, отчаянно пытаясь нарваться то ли на раздражение, то ли на что-то другое. – Можно я приму душ? – В другом конце коридора, левая дверь. Сломя голову, Леонард покидает Джима, быстро преодолевает лестницу и усаживается на тот самый диван, на котором почти сутки этот парень провозился с повышенной температурой и сильным переутомлением. Телевизор включается по команде, приветливо моргая двумя экранами, каждый из которых предлагает сканирование настроения. Дав добро, Маккой устраивается поудобнее, пытается расслабиться, как его и просит вежливый женский голос, и вдруг получает от синтезированных запчастей с ярким экраном совсем не то, что ожидал. На одном из экранов два решительно настроенных мужчины стаскивают друг с друга одежду, а на втором то же самое делают две женщины, как будто других вариаций быть не может. Судорожно отдавая команду выключить всё, Леонард обхватывает лицо руками и упирается локтями в колени, сгибаясь в три погибели. За два года после состоявшегося суда по бракоразводному процессу у него никого так и не появилось. Он настолько увлёкся работой и вдолбил себе, что неделя с Джо – единственное, чего он хочет, что мысли завести себе кого-нибудь у него ни разу не возникло. Крутить роман с коллегой было неэтично, а на поиски кого-то со стороны не хватало времени. Кривить душой перед самим собой Маккой не любит и не умеет. Ему не противна мысль о том, чтобы покувыркаться с кем-то своего же пола, он делал это и раньше, до женитьбы на Мириам. Тогда ему было меньше двадцати, а теперь жизненный календарь перевернул листок на цифру тридцать два. Дождь вновь заряжает свою убаюкивающую песнь, и где-то вдалеке слышатся раскаты грома. Джоанна уже давно спит, время переваливает за полночь, и ему самому тоже не мешало бы отправиться на боковую.***
Устраиваясь на наваленных как попало вещах, Леонард думает о матрасе, на котором мог бы спать, если бы не одно но. Он чувствует себя заложником собственных стереотипов и жизненных ошибок. Не так-то просто на что-то решиться, потому что знаешь, что любая инициатива наказуема. Это срабатывает только на работе, когда на операционный стол кладут какого-нибудь несчастного и приходится взять себя в руки, а в руки – киберскальпель. Резать кого-то оказывается куда проще, чем наладить собственную жизнь, разлаженную вконец разводом и потерей всего ценного имущества. Ёрзая на импровизированной кровати, Маккой думает о вечном: Звёздном Флоте, других планетах и о себе. О последнем, признаться, он думает больше нужного, особенно когда в голове всплывает образ Кирка, занявшего душ. Крохотная кабинка в не менее крохотной ванной комнате, клубы искусственного пара, виброструи и обнажённое тело человека, который ровно три раза недвусмысленно намекнул ему, Леонарду, на то, что был бы не прочь отблагодарить за ночлег и лечение чем-нибудь посущественнее имеющих малую в данной ситуации ценность денег. Если бы Джим намекнул четвёртый раз, то Маккой бы совершил попытку сдаться. В конце концов, никому бы не повредила одна единственная ночь, проведённая в постели по обоюдному согласию. Когда сон наконец настигает сознание, окутывая сперва ленивой полудрёмой и обещая окончательно погрузить в царство Морфея, Леонард слышит, как в дверь тихо скребутся. Сквозь сон любой звук кажется как минимум ненастоящим, и он переворачивается на живот, утыкаясь носом в подушку. Шелест повторяется ещё раз, перерастает в подёргивание ручки, и тогда Маккой просыпается окончательно. Сперва он проверяет, спит ли Джоанна, а уже затем подбирается к двери и, на ходу придумывая, чем огреет Кирка, открывает её. – Ты чего? – вопреки боевому настроению он спрашивает это почти миролюбиво. – Хотел узнать, где ты спишь. Джим стоит перед ним в одних лёгких штанах, которые он наконец сменяет после душа, и выглядит на редкость хорошо. Влажные волосы свисают едва отросшими прядями и роняют капли на пол, щетина с лица магическим образом исчезает, забирая с собой ещё пару лет, а в глазах по-прежнему плещется нечто, чему Леонард, даже хорошо напрягшись, не может найти объяснение. Он вообще-то доктор, а не специалист по заглядыванию в душу; да и как-то он не привык подолгу смотреть мужчинам в глаза, считая это и дурным тоном, и возможностью получить в зубы. На Джима смотреть хочется и подолгу. Всматриваться в глаза, очерчивать взглядом черты лица, задерживаться на приоткрытых идеально очерченных губах. Морок не проходит, даже когда Кирк смотрит куда-то позади Леонарда. – Это Джоанна? Ты спишь на полу? – Да и… да, – наконец отмирая, отвечает он, должно быть, не слишком впопад. – И я сплю на полу, у нас много общего, Боунс, – Джим переходит на хриплый шёпот и хлопает Маккоя по обнажённому предплечью. Пару секунд Леонард раздумывает над тем, как бы поступил, если бы не определённые обстоятельства, так сильно потрепавшие его за последние лет пять. Он бы непременно повёлся на лёгкий флирт, даже не задумываясь. Ответил бы такой же недвусмысленной нелепостью, осмотрел бы Джима со всей старательностью и в конечном итоге предложил бы перейти если не на «ты», то сразу в горизонтальное положение. Теперь же остаётся лишь сморгнуть воображаемое и грустно улыбнуться, прежде чем сказать: – Спокойной ночи, Джим. Джим кивает и делает шаг назад, молча следя за тем, как Маккой прикрывает дверь.***
Наутро гроза не только не проходит, но и многократно усиливает дождь, приближаясь опасными вспышками к одиноко стоящему дому. В беспросветную рань Маккой поднимается только ради того, чтобы застать пробуждение дочери, но в постели её нет, как и где-либо поблизости. Буквально слетая с лестницы, он обнаруживает картину совсем не ту, которую ожидает. Джоанна сидит за столом, не доставая ногами до пола и усиленно болтая ими в воздухе, и что-то карябает на большом белом листке. Джим сидит напротив неё, держит в обеих руках по цветному маркеру и одним из них старательно выводит в углу рисунка кривоватое солнце. Такие карикатурно-нереальные картинки когда-то рисовал и Леонард вместе с ней, и Джоанна иногда путала планеты, делая траву то розовой, то ярко-салатовой. Боясь нарушить прелесть момента, Маккой медленно переставляет ноги, наступает на последнюю ступеньку и усаживается на ту, что повыше. Отсюда открывается хороший вид и он сам остаётся незамеченным; слишком удачно Джо пару дней назад починила эту самую ступеньку, которая не только мерзко скрипела под тяжестью, но и опасно топорщилась в обещании уронить каждого на неё ступавшего. Джим и Джо о чём-то тихо переговариваются, в его интонациях скользит та обходительная осторожность, с какой общаются с малознакомыми или слишком любимыми детьми. По всей видимости, он говорит что-то смешное, потому что девочка начинает заливисто смеяться, запрокидывая голову, а в следующий момент уже без всяких предупреждений проводит чёрным маркером по его щеке. След остаётся заметный, тянется от нижнего века и до самого подбородка, и Кирк становится похож на одного из коллег Леонарда с какой-то богом забытой планеты, только куда более румяного и симпатичного. Леонард не слишком любит инопланетян, да и людей он тоже не очень-то обожает, надо признать. Запоздалая мысль о том, что он считает Джима, как минимум, симпатичным посылает в кончики пальцев маленькие искорки странного предвкушения. Попытки договориться с самим собой приносят странные плоды. Малышка продолжает малевать лицо гостя этого дома, но уже другим цветом, и теперь он мало похож хоть на какого-нибудь жителя Млечного пути. Его забавляет то, что Джо делает с ним, он поощрительно кивает каждый раз, когда она берёт очередной маркер, и девочка продолжает своё дело со счастливой улыбкой. Когда на лице Джима не находится ни одного свободного места, он встаёт и вполголоса сообщив ей, что направляется в душ, чтобы смыть эти «очень симпатичные художества», оказывается у лестницы. С трудом сдерживая себя, чтобы не заржать в голос, Леонард поднимается на ноги, когда его маленькое укрытие обнаруживают, и всё-таки начинает хихикать, чувствуя себя на редкость хорошо. Идиллия, которую он только что наблюдал, придаёт ему немало душевных сил, точно это он был на месте Джима и получал дозу её внимания. – Джо нашла акварельные маркеры, – парень ничуть не смущается, завидев Маккоя, и показывает заляпанные разными цветами ладони. – Хорошо, что они быстро смываются, иначе мне бы пришлось ехать с лицом, больше похожим на флаг Калифорнии. – У неё талант, – Леонард без стеснения разглядывает лицо Джима, особое внимание уделяя обрисованным синим губам. Он старательно пытается игнорировать прозвучавшее слово «ехать», потому что в голове оглушающим набатом рвётся на волю фраза: «Останься ещё ненадолго». В течение следующих трёх часов мысль не утихает, занимает главенствующую роль среди прочих и в конечном итоге прорывается наружу тогда, когда они затаскивают байк на веранду, чтобы спастись от проливного дождя, никак не желающего смениться чем-нибудь посолнечнее. – Нельзя ехать в такую погоду. Он продолжает с безразличным видом протирать гаечный ключ и даже не удосуживается глянуть на собеседника, откровенно боясь увидеть или услышать что-нибудь не то. – Ливни обещают ещё пару дней, – говорит Джим. – Ну, ты не так уж сильно мешаешь нам с Джо. Леонард проклинает себя и своё неумение общаться на нормальном человеческом языке, и оно граничит со странной робостью, охватывающей не только подрагивающие руки, но и язык, с которого против воли срывается роковая фраза. – Оставайся, если хочешь. И поднимает взгляд. Джим улыбается. В нём улыбается всё: его глаза, губы, разгладившиеся будто вмиг морщинки под глазами. Он тянет улыбку ещё больше, пока не срывается, резко отворачиваясь в сторону. Больше они не разговаривают, до обеда копаясь во внутренностях байка, и оба хорошо понимают, что всё уже давно починено – нужно всего лишь занять чем-то руки и избежать неловких попыток заговорить. После обеда они выбираются к ближайшему скоплению магазинов разных направленностей. Джим носится по старомодным лавкам, как оголтелый, хватает вредные продукты целыми охапками и, сгружая их на заднее сиденье машины, исчезает где-то вновь, появляясь только через минут десять. В доме Маккоя, конечно же, нет никакого репликатора, он считает это большим излишеством и каждое утро таскается в магазин, чтобы видеть свет хотя бы в эти моменты. Джим виновато улыбается, стаскивает солнцезащитные очки и плюхается рядом с Леонардом, который тут же заводит машину и трогается с места. Раскидав купленное по дивану в гостиной, Джим предлагает свозить куда-нибудь Джоанну и, не дожидаясь ответа, лезет в телефон, чтобы выяснить, есть ли поблизости хоть одно приличное местечко, где будет весело не только малышке, но и им двоим. – В Атланте, где же ещё. Выбор и в самом деле не так уж велик.***
До самого вечера Леонард так и не знает, останется ли Джим, или же заведёт ранним утром байк и укатит восвояси, а может вернётся в Айову и уже оттуда начнёт новое импровизированное путешествие. Благо, штатов в стране много, и ещё больше мест, где можно переночевать. Они неплохо проводят время втроём, это готов признать даже такой зануда, как Леонард, потому что Джим наверняка влюбляет в себя с первого взгляда, завоёвывает симпатию всех и каждого, имеет кучу друзей и далее по списку, который можно долго пополнять и к которому сам Маккой никогда не будет иметь отношения. Его жизнь начинается там же, где и заканчивается – в этом доме. Он никогда не думает о том, что будет через пять или десять лет, мысля только едиными величинами – для него любая дата отражается в голове лишь возрастом Джоанны. Через пять лет ей будет пятнадцать, через десять – двадцать, и может быть тогда она выйдет замуж и будет счастлива. Леонард хочет, чтобы она была счастлива, и о себе он не думает почти никогда. Даже на работе главным приоритетом являются больные, и никак не личная жизнь, которую его коллеги отчаянно пытаются наладить, не отходя от уединённых личных кабинетов. Они возвращаются через несколько часов, измотанные и счастливые. Леонард всю дорогу домой помалкивает, анализируя увиденное: Джим – странный незнакомец, взявшийся из ниоткуда, – ладит с его дочерью так хорошо, что впору ревновать и бить тревогу, как бы Джо не полюбила их гостя больше его самого. Шутки шутками, но Кирк увлекается умилительными разговорами с малышкой и не даёт ей скучать даже тогда, когда её суровый папа, наслушавшись детских криков на детской площадке, сбегает на лавку, прячась под развесистым деревом. Там он наблюдает за очередной красивой картинкой, которую запомнит надолго. Надвигавшаяся с северо-запада гроза наконец приходит и на уединённое ранчо, обрушиваясь новым сильнейшим ливнем и шквальным ветром. Чердак начинает заливать в восемь вечера и уже к десяти лужа разрастается и проливается на второй этаж, расплываясь первым мокрым пятном на ковре в узком коридоре. Маккой замечает его случайно, чертыхается и тут же лезет наверх по неудобной лестнице, уже там начиная расставлять в случайном порядке вёдра и прочие тары, чтобы не затопило весь дом. Ещё он обещает себе заделать дыру в крыше и даже воспользоваться услугами каких-нибудь шарлатанов, которые умудряются совать свои проспекты даже в ящик этого дома. Как будто бы для этого не придумали более инновационные способы. Через несколько минут на шум является Джим, подходит ближе, без стеснения ступая по мокрому полу, и принимается собирать воду первыми попавшимися тряпками. – В доме отчима был точно такой же дырявый чердак, – говорит он, – и я жил там. – Не было свободных комнат? – Не было матери на планете. Когда я делал что-нибудь… эдакое, он запирал меня там на пару дней, чтобы я подумал. Думал я о чём угодно, но только не о своих маленьких грешках. Джим много рассказывает о себе, но никогда ничего не спрашивает о прошлом Леонарда. Непонятно, делает он это из вежливости или безразличия, но следующий вопрос разрешает маленькую дилемму. – Ты не слишком-то разговорчив, да? – Я хирург, мне не до разговоров. – А как же Джо? – Она моя дочь. Единственное, что у меня осталось. – Ещё кости, – Джим двигает бровями и смеётся, – и, готов поспорить, что-то ещё, чем ты редко пользуешься. Леонард не отвечает. Откровенная провокация больше не раздражает, и это пугает больше всего. Он не может позволить себе ответить что-нибудь в таком же духе, но больше не просит Джима заткнуться, хоть и в силах сделать это, да и не только это. Кирк имеет весьма выраженный типаж человека, всегда готового сорвать порцию удовольствия и что-нибудь на халяву; он никогда не сдаётся, даже получив отказ пару-тройку раз, а ещё ему хорошо известно, какие бессловесные приёмы работают лучше всего. Леонард чувствует себя лягушкой на школьном столе, которую тщательно препарируют без каких-либо инструментов, но делают это так эффективно, что через несколько минут от несчастного земноводного остаётся одно мокрое место. Мокрым местом Леонард чувствует себя хотя бы потому, что стоит по щиколотку в воде и с нескрываемым удовольствием глазеет на обтянутую белой майкой спину Джима, тот двигается плавно и не делает ни одного лишнего движения. Под блестящей от пота кожей перекатываются тугие мышцы, руки напрягаются, когда он выжимает тряпку в ведро и ткань заляпанных джинсов собирается в коленях и натягивается на… Додумать Маккой не успевает. Кирк поворачивает голову и наверняка даже боковым зрением замечает то, как на него пялятся. Назвать подобное как-то иначе не выходит, потому что даже тогда Леонард не спешит отводить взгляд или прикидываться ветошью, лишь бы избежать какой бы то ни было неловкости. Джим отворачивается и продолжает прерванное занятие. Задирает голову, разглядывая дыру в крыше, и внезапно раскрывает рот, чтобы поймать аккуратно приземляющуюся ему на язык каплю, тогда как несколько других попадают ему на лоб и куда-то на ключицы, стекая вниз и исчезая под когда-то бывшей белой майкой. Они заканчивают через добрых полчаса, взмыленные и сырые от дождевой воды, смешавшейся с озоновой грязью. На втором этаже их ждёт Джоанна, обнимающая куклу и дрожащая, как осиновый лист. – Что случилось, малышка? – Леонард преодолевает коридор, обнимает её и подхватывает на руки. Веса в ней вряд ли больше семидесяти фунтов, она лёгкая как пушинка и только крепкие объятья дают почувствовать всю силу её страха. – Гроза, – всхлипывает она, – а тебя нигде не было. – Мы с Джимом прибирались на чердаке, там расплылись вот такие лужи, – он разводит одной рукой, пытаясь объять одним жестом всю комнату. – Хочу спать, – шепчет она уже спокойнее через пару минут, за которые Маккой успевает перекинуться с Кирком несколькими странными взглядами, не прекращая ласково обнимать дочь. – Уложишь меня, папочка? – Конечно, сладкая.***
За то время, пока Леонард пытается успокоить Джо и пообещать охранять её сон, Джим перебирается в гостиную и там с комфортом устраивается перед телевизором. Наверняка он способен выглядеть бодрым и отдохнувшим даже после знатной драки, не говоря уже о каких-то полутора часах, проведённых в воде, чего не скажешь о самом Маккое. Он присаживается рядом, чувствуя себя побитой собакой, попавшей под дождь, и старательно пытается оформить мысль в слова. – Нам бы не помешал душ, – говорит он, прежде чем понимает, насколько странно это звучит. – Джо спит? – Джим берёт пульт и выключает телевизор, затем поворачивается к собеседнику и смотрит ему прямо в глаза. – Когда гроза шумит прямо над головой, она всегда боится и отказывается спать одна. – Готов рискнуть и оставить её на пару часов наедине со славной куклой? Маккою даже нравится то, как старательно Кирк обходит откровенное предложение себя, пользуясь общими фразами и складывая их в предложения, из которых было бы сложно что-либо понять, если бы не то, что происходило между ними сейчас. Джим смотрит своими невозможно голубыми глазами, распахнув губы, и в какой-то момент его язык быстро облизывает нижнюю, после чего так же резво исчезает обратно. Он переводит взгляд на рот Маккоя и начинает дышать немного чаще, и даже такое незначительное изменение не уходит от ушей Леонарда, готового прожечь диван массой собственного тела, если в следующую минуту что-нибудь не случится. И всё случается, когда Джим тянется к нему первым, касается раскрытой ладонью шеи Леонарда и притягивает к себе в первый поцелуй с привкусом дождевой воды. Прикрыв глаза, он действует с большим напором, добавляет язык и на пробу проводит им по кромке чужих зубов, после чего они размыкаются, впускают в себя, и поцелуй становится другим. Руки Маккоя оказываются на талии Джима, пробираются под майку, оглаживают тёплую кожу, тянут ненужную тряпку наверх и отбрасывают в сторону. Череда сумасшедших соприкосновений губ распаляет за минуту, в штанах становится откровенно тесно, Кирк начинает стонать прямо в поцелуй и тянет Леонарда на себя, обхватывая его бёдра ногами. Они разрывают контакт, смотрят друг другу в глаза и – Маккой не помнит, когда в последний раз чувствовал подобное – улыбаются, оба хорошо понимая, что первый рубеж пройдён. Губы жжёт от желания продолжить, беспокойные руки без остановки гладят Джима по животу, не решаясь двинуться ниже и преодолеть очередную черту, после которой случится нечто, о чём один из них наутро вспомнит с приятной ломотой во всём теле, а другой будет либо мучиться всю жизнь совестью, либо постарается выкинуть произошедшее из головы. Джима хочется до одури. Каждый час, проведённый рядом с ним, мстительно ускоряет кровь в венах напоминанием, что если бы он согласился сразу, то успел бы получить удовольствия гораздо больше того, что он испытает в итоге. Но Кирк, кажется, ни о чём не жалеет, когда обхватывает пальцы Леонарда и запускает их под пояс своих уже расстёгнутых джинсов. – Что насчёт душа? – шёпотом напоминает Джим, начиная дышать громче и издавая очередной, но куда более откровенный стон. – Он нам определённо нужен, – говорит Леонард, не особенно куда-то торопясь. Он знает, где пролегает та грань, после которой будет невозможно остановиться, и неторопливо подходит к ней, со всем удовольствием целуя призывно распахнутый рот. – Хочу, чтобы ты трахнул меня, – сообщает Кирк через какое-то время, за которое успевает скинуть джинсы и изъёрзать покрывало с дивана на пол. – Знал бы ты, как я люблю то, что доктора выделывают этими своими пальцами, проскальзывая в… – Не здесь, – Леонард накрывает его рот ладонью и вовремя вспоминает о том, что в любой момент Джоанна может спуститься вниз. – Именно этими пальцами, – Джим облизывает его ладонь, похабно улыбаясь. – Иди в душ. – Ты присоединишься? – Может быть, – Леонард отвечает ему не менее непристойным оскалом, с трудом отрываясь от соблазнительного вида под собой.***
Прижатый щекой к стенке душевой кабинки Джим стонет так откровенно, что Маккой впервые за всю жизнь радуется, что некоторые обстоятельства вынудили его потратиться на новую сантехнику для ванной комнаты. Встроенная опция глушения любых звуков, доносящихся из душевой кабинки, как нельзя кстати приходится именно сейчас, когда Кирк разводит бёдра шире, оттопыривает округлую задницу и, обхватив себя за ягодицы и разведя их в стороны ещё сильней, подаётся навстречу чужим пальцам. Маккой одной рукой держит его за бедро, а пальцами другой, ничуть не смущаясь, толкается внутрь разгорячённого желанием и водой Джима. – Не думал, что ты… – начинает Кирк, но захлопывает рот, отплёвываясь от прицельно льющей воды, – решишься на подобное так сразу. – Ты ничего не знаешь обо мне. Маккой прикрывает глаза и отдаётся процессу целиком и полностью, расслабляя одну руку и перемещая её на промежность Джима, оглаживая яйца и обхватывая горячий и твёрдый член. – И то верно, я даже имя твоё забыл. – Для тебя я буду Боунсом, – говорит Леонард и, в последний раз проведя пальцами между его ягодиц, отстраняется. – Жди меня в комнате. Поражённый Джим, лишённый порции отменных ласк, непонимающе моргает, но всё же собирает себя в кучу и покидает душевую кабинку. За мутноватым стеклом почти ничего не видно, но даже расплывающийся Джим Кирк сносит башню подчистую, заставляя во всех красках представлять то, что можно с ним сделать. И что Маккой обязательно сделает, как только приведёт себя в порядок и убедится, что им ничто не помешает. На какой-то момент над домом повисает странная тишина, словно пространство вокруг вместе с дурной погодой затягивает в чёрную дыру, оттягивая момент, когда и само строение окажется внутри. Гроза затихает, но не обещает закончиться совсем. Леонард собирает себя по крупицам, сидя на толчке, и не знает, чего сейчас он хочет больше – оттрахать Кирка или напиться до смерти. У него есть шанс совместить приятное с полезным, руки подрагивают от предвкушения самого отменного секса за последние… может быть, даже годы. Заглянув в комнату, он обнаруживает Джоанну сладко сопящей в подушку. В руках у неё неизменная светловолосая кукла, а на голове страшный непорядок; он винит себя в том, что забыл заплести ей косы перед сном, потому что был занят не только на чердаке, но и мыслями о заднице одного зарвавшегося паршивца. Целуя дочь в щёку, он поправляет одеяло и, подумав с пару секунд, накидывает на комнату звукоизоляцию. На всякий случай.***
Комната оказывается заперта. Подёргав за ручку, Маккой прикладывает ухо к двери и вслушивается в происходящее за ней, но в ответ раздаётся лишь благоговейная тишина. – Эй, – он стучит и отстраняется, и из двери тут же появляется любопытное лицо, пропуская его внутрь. – Какого чёрта ты заперся? Вместо объяснений Кирк отступает на шаг назад и являет себя во всей обнажённой красе. На самом Леонарде лишь пижамные штаны, и выглядит он, должно быть, не так уж и соблазнительно, в отличие от того же Джима, хищно глядящего из-под бровей. – Опасался за психику твоей дочери. – Она спит. – Тогда ты знаешь, что делать. Он запрокидывает голову и позволяет впиться первым нетерпеливым поцелуем себе в шею; его руки оказываются везде, куда успевают дотянуться, он стонет, тянет Маккоя на себя и медленно пятится назад. Спартанская обстановка комнаты играет им на руку, пока они перемещаются по голому полу, и Джим утыкается пятками в матрас, ютящийся в самом углу. Они не спешат падать на него, остервенело целуясь, и в этот момент Леонард снова думает о том, сколь много они могли бы успеть, если бы он позволил себе поддаться сразу, не ломая комедию перед самим собой, ведь заведомо было известно, что они окажутся в одной койке. Отчего-то другие варианты развития событий не идут в голову, и, будто оказываясь в трёхмерной реальности, он видит два мира – та точка, в которой они в итоге должны были оказаться, и сей момент, со всеми его лишними и нелепыми звуками, острыми зубами Джима и его отросшими ногтями на руках. Кирк царапает ему плечи, всё ещё пребывая в вертикальном положении и одним только видом моля уложить себя в горизонтальное. В его потемневших глазах плещется откровенное желание, вряд ли столь же нерастраченное, каким располагает Маккой, но от этого не менее притягательное. Руки Джима опускаются ниже, пальцами оглаживая каждый позвонок на спине Леонарда, и, преодолев резинку пижамных штанов и трусов, опускаются на ягодицы. – Ты когда-нибудь… – начинает Кирк, на что Леонард только смеётся, вновь закрывая ему рот ладонью. Из всего списка глупых вопросов, которые Джим мог бы задать, он почти озвучивает самый банальный. – Кто знает, – уклончиво отвечает Леонард и отпускает его, отстраняясь. Секунда – и вся оставшаяся одежда уже лежит тряпичным комком на полу. Гроза вновь нависает над домом, и первый отсвет грянувшей молнии освещает красивое лицо Кирка, удобно расположившегося на матрасе. Он потягивается всем телом, разводит бёдра и, облизывая губы выверенным движением языка, одним лишь взглядом просит продолжения. Ночь обещает стать длинной и бессонной, наполненной и нежностью на грани абсурдного, которую, как оказывается, умеет проявлять Джим, и чётко контролируемой грубостью, к которой Леонард привыкает неспроста. Быть ощетинившимся хищником куда безопаснее, даже когда жертва лежит перед тобой и готова отдаться без боя. Вжимая Джима носом в матрас, Маккой обманчиво ласково целует его в шею, слизывая капельки пота, и в следующий момент пробирается пальцами в его волосы и с силой тянет на себя, чтобы запечатлеть рваный поцелуй в удивлённо распахнутый рот, и касание губ затягивается, распаляет ещё больше. Леонард вжимается возбуждённым членом в задницу Джима, невольно соскальзывая им меж ягодиц, и, не прекращая целовать его, причиняет ощутимую боль, стискивая за предплечье. Разжимая пальцы сразу во всех местах, Леонард опускает правую руку на копчик Джима, который не теряет ни единой возможности освободиться и требовательно ведёт плечом, пытаясь встать на колени. – Далеко собрался? – задаёт Маккой вопрос, на который ответа, конечно же не получает, но зато в его пальцы вкладывают что-то маленькое, обтекаемое и с островатым кончиком. – Подумал, что это нам понадобится, – не поворачивая головы, шепчет Джим в ткань матраса. – Прикупил, пока ты был занят сосредоточенным выкуриванием целой пачки какой-то вонючей дряни. Крепко сжимая смазку, Леонард думает о многом. Дурная привычка анализировать всё происходящее не оставляет его даже тогда, когда руки действуют сами по себе, щёлкая крышечкой и выдавливая уже тёплую смазку себе на пальцы. Он помнит, с каким видом Джим вернулся из одного из магазинов, и усмехается, поняв, насколько дальновидным парнем удаётся бывать Кирку. Первый палец в Джима Маккой вводит без предупреждения. Леонард дышит ему куда-то между лопаток, позволяет встать на колени и прижимается всем телом сзади, проталкивая уже два пальца как можно глубже. Кирк, кажется, готов принять хоть всю пятерню, он громко стонет, разводит бёдра сильнее и подаётся на влажные пальцы, изо всех сил стараясь расслабиться по максимуму. Что у него отлично получается, потому что в нём двигаются уже три пальца, надавливают на простату по-медицински точно одним выверенным жестом и тут же исчезают, во избежание. – Именно об этом я и говорил, – хрипит Джим себе в сгиб локтя, виляет задницей и довольно мычит, когда по ней звонко шлёпает чужая ладонь. – Вот так, Боунс. Леонард усмехается и повторяет жест, свободной рукой гладит Джима по спине, размазывая оставшуюся на пальцах смазку, и в это время, пользуясь умением делать несколько дел одновременно, раскатывает по члену резинку. Исключительно соблазнительное тело под ним так и просит засадить поглубже даже без слов; Кирк издаёт жутко возбуждающие тихие стоны, покорно ждёт и не предпринимает никаких попыток перехватить инициативу. – Давай, Боунс, – надломлено шепчет он, – трахни меня, трахни, тра… – Джим… – Маккой и сам на пределе, держится на едином честном слове и понятия не имеет, откуда в нём столько выдержки. Он впервые за четыре дня называет его по имени, облизывает губы и повторяет вновь, более вдумчиво и глубоко: – Джим. Кирк кивает, свешивает голову и получает то, что так сильно просил. Леонард толкается в него медленно, проскальзывает дюйм за дюймом, внимательно следя за тем, как чужое тело принимает его член, туго обхватывая горячей плотью. Джим распластывается на матрасе, подаётся навстречу, задаёт ритм сам, но мгновенно сдаётся, принимая чужую скорость толчков. Ласково ведя ладонями по спине Джима, Маккой позволяет себе то, о чём и помыслить не мог, пока ловил на себе заинтересованные взгляды: крепко держит Кирка за талию, целует спину, разглядывает каждую родинку и каждый шрам на светлом алебастре кожи и пробует её на вкус. На языке оседает солоноватый вкус, бёдра сводит от растекающегося удовольствия, горячка расползается по всему телу. С трудом прерываясь, Леонард тянет Джима на себя, тот с готовностью меняет позу и без лишних слов наваливается сверху, седлает и направляет член в себя, насаживается, жмурится от смеси удовольствия и боли и задаёт совершенно новый темп, который устраивает обоих. Обхватывая Джима за шею, Маккой не прекращает наблюдать и запоминать, потому что, вполне возможно, этот момент станет его самой горячей фантазией на ближайшие месяцы. Он будет вспоминать то, как Кирк извивался на нём, ласкал себя ладонью, несдержанно стонал и шептал одно единственное слово, доводя обоих до исступления. – Боунс… Джим изливается себе в ладонь несколько долгих секунд, сжимая мышцы и одновременно с этим целуя Маккоя в губы, увлекая в горячее марево, затмевающее всё, кроме острого удовольствия. Где-то на периферии Джим издаёт череду слишком громких стонов, лениво двигается ещё немного и слезает с колен Леонарда, незамедлительно оказываясь лицом на уровне его паха. Уверенным движением он стягивает с него презерватив, отбрасывает в сторону и под одобрительный стон обхватывает губами сперва головку, а затем и почти весь член. Опыта в этом деле у него явно куда больше, чем можно себе представить, потому что уже через минуту Маккой с силой сжимает его волосы пальцами и упрямо кончает в рот, на что Джим не только не протестует, а напротив – удовлетворённо урчит, как приласканный триббл, дорвавшийся до возможности расплодиться до необходимого количества. Всё заканчивается, дымка на глазах рассеивается и Леонард ощущает необходимость либо что-нибудь сказать в своё оправдание, либо попросту встать и покинуть комнату. Но отчего-то не хочется делать ни то, ни другое, вместо этого оставаясь лежать рядом и вслушиваться в медленно выравнивающееся дыхание рядом. Когда Джим окончательно затихает, Маккой поворачивает голову и натыкается на внимательный взгляд глаз, кажущихся сейчас пронзительно бирюзовыми. – Останешься? – зачем-то спрашивает Джим, поворачиваясь на бок, чтобы оказаться ближе. – Не думаю, что это хорошая идея. – Какая хорошая идея приходила к тебе последней? – Уж точно не впустить промокшего паршивца себе под крышу. Джим смеётся, в уголках его глаз собираются маленькие морщинки, придавая ему ещё более ребяческий вид. Леонард понятия не имеет, сколько лет этому парню, он вообще практически ничего о нём не знает, разве что о трагичной связи его семейства со Звёздным Флотом и малозначимых ремарок о детстве. Тем не менее, общих фактов из биографии вполне хватает, чтобы под конец пятого дня знакомства они оказались в одной постели. С трудом поборов приступ нахлынувшей лени, Маккой встаёт и подходит к валяющейся на полу одежде, замирая в странной задумчивости. Джим садится, окидывает его немного обиженным взглядом и отворачивается. Повисает именно то молчание, которое всегда пугает Леонарда, потому что тишина должна быть однозначной. Он идёт в угол комнаты, открывает шкаф и достаёт из него запасной плед, незамедлительно ловя на себе любопытный взгляд, а затем возвращается к матрасу, бросает на него плед и садится рядом с Джимом. Понятия не имея, как себя вести, он решает избрать привычную тактику: делай вид, что ничего не произошло. Это всегда срабатывало с Мириам, когда они были в ссоре, правда ни к чему хорошему это в итоге не привело. Джим молчит некоторое время, подбирается ближе и накрывает пальцы левой руки Леонарда своей ладонью. Этот поцелуй успокаивает и забирает лишние мысли, истошно бьющиеся в черепной коробке, и Маккой позволяет себе забыться, устраивается на матрасе рядом с Джимом, отвечает на касания губ и, едва всё это заканчивается, проваливается в сон. Уже, кажется, во сне он ощущает, как чужие руки накрывают его одеялом и исчезают насовсем.***
С трудом разлепив глаза, Леонард первым делом смотрит в окно. На небе ни облачка, ярко светит солнце, парой лучей метя прямо в глаз, и всё это явно намекает на то, что извечно солнечная Джорджия, переживающая не лучшие времена, наконец пережила непогоду и имеет шанс насладиться остатками лета. Джима рядом не обнаруживается, зато внизу он застаёт Джоанну, она завтракает чем-то жутко полезным и выглядит немного потерянно, словно её любимая кукла ожила этой ночью, ушла в самоволку и больше не вернулась. – Доброе утро, папочка, – говорит она, старательно выкладывая из овощных палочек на тарелке какое-то слово. – Доброе утро, принцесса, – Леонард присаживается напротив. – Ты не видела Джима? – Он уехал, – ровным голосом отвечает она, не поднимая глаз. – Уехал? – Вот записка от него, – она тянется вбок, хватает с края стола какой-то листок и протягивает его отцу. – Я не читала её. – Ты умница, – Маккою едва удаётся выдавить пару слов, прежде чем развернуть сложенный вдвое листок. Он вспоминает, как они с Мириам писали друг другу записки и все удивлялись этому, удивлённо спрашивая: «Кто-то ещё пользуется ручками?». Ровно с той же интонацией, с какой Джим спросил его про газеты. В записке нет ровным счётом ничего такого, за что Леонарду могло бы стать стыдно хоть перед кем-нибудь. Размашистым, но аккуратным почерком на листке написано: «Пора отправиться домой. Если захочешь повидаться, ищи меня в Риверсайде, и я покажу тебе верфь Звёздного Флота» Чуть ниже более старательно выведен точный адрес и завершает всё это забавный смайлик, который заставляет улыбнуться. Леонард не испытывает ровным счётом никаких сожалений из-за того, что произошло этой ночью, но что-то меняется, расползается по венам и вгрызается в спинной мозг. Джоанна сидит напротив, сосредоточенно дожёвывает, как её учила мама, еду и наконец улыбается ему, отчего на её щеках появляются очаровательные ямочки на щеках. Уже завтра в обед она вновь покинет этот дом, оставит его одного, и снова жизнь зашагает по привычной колее, заставит делать заученные до тошноты вещи и будет маячить одним единственным радостным событием – моментом, когда Мириам привезёт Джо ровно через три месяца, чтобы потом всего через неделю забрать её на тот же срок. Леонард вспоминает рассказы Джима об отце и матери, карьере первого в Звёздном Флоте и то несогласие в его глазах, что было в те моменты. Джим не хотел продолжать дело своего отца не потому, что боялся закончить так же. Он попросту прожигал свою жизнь, бесцельно разъезжая по стране и ища приключения на свою задницу. Маккой терпеть не может любые летательные аппараты, с содроганием вспоминает первый опыт полёта на шаттле и никак не может сопоставить себя нынешнего и себя воображаемого, который зачем-то подаёт документы в академию Звёздного Флота, чтобы стать корабельным доктором. Его умения в больнице всегда воспринимали как нечто само собой разумеющееся, но всё же изредка начальство позволяло себе сообщить о том, насколько уникален его талант в области хирургии и тех исследований, инициатором которых он изредка становился. Вскоре Леонард начинает отсчитывать часы до приезда Мириам, поэтому изо всех сил старается быть хорошим отцом: отвозит Джо в город, вверяя её профессиональным развлекалам на добрых два часа, занимается с ней музыкой и рисованием, совместно разучивает неизвестный ему самому язык и под конец дня, уложив малышку спать, всё равно впадает в уныние, наконец осознав, насколько ничтожно протекает его жизнь, когда рядом нет дочери. В кармане лежит та самая записка и будто прожигает в ткани огромную дыру, доставая до кожи, обжигая и её. Он достаёт смятый листок, перечитывает текст и снова прячет его обратно, обещая самому себе, что этот раз последний. Когда-то Маккой считал себя любителем городской суеты и путешествий автостопом, после женитьбы второе куда-то запропастилось, ну а с разводом пропало и первое. Теперь же он ездит в Атланту только ради Джо, а из Джорджии не выбирается вообще, считая, что ему нечего делать за пределами штата, и уж тем более – в других странах и на других планетах. Мысль сорваться с места приходит не так уж внезапно, обжигает сознание и распыляется целым ворохом надежд, невесть откуда взявшихся. Случайное знакомство вдохновляет если не на путешествие, то хотя бы на попытку представить себе его. Если не брать в расчёт авиатранспорт, он добрался бы до Айовы меньше, чем за день, а если погода окончательно наладится, то и того меньше. На работе бы он сказал, что заболел, а Мириам бы и вовсе ничего не узнала – ей всё равно, у неё поздний срок и, должно быть, целая вереница проблем с новым ухажёром. Пара приятелей, с кем Леонард иногда выпивает в баре неподалёку от больницы, вполне смогут себе позволить даже не вспомнить о нём, если он пропадёт на месяц или два, а то и вовсе навсегда. На месте его упорно держит Джоанна, но ради встречи с ней он был бы готов пролететь хоть всю галактику, не говоря уже о каких-то там нескольких штатах. Встречая Мириам, Леонард пребывает в ещё большей растерянности, понятия не имея, как взять себя в руки и предстать перед бывшей женой в привычном и приличном виде. Она скептически оглядывает его, вновь отказываясь покидать машину, и велит Джоанне сесть на заднее сиденье, что та беспрекословно выполняет, напоследок крепко обняв отца. Мириам облегчённо вздыхает, когда всё заканчивается и велит радио включить что-нибудь под настроение. Прощание выходит быстрым и неловким, после чего машина за долю секунды растворяется в дорожной пыли, будто обретя возможность развивать скорость до варп значения. Кажется, что не было этой недели, счастливых улыбок и внезапно вклинившегося в привычный порядок вещей Джима. За столь короткое время, проведённое втроём, Леонард ощутил столько удовольствия, сколько на него не обваливалось за последние лет пять. С Мириам никогда особенно не ладилось, Джоанна после развода долго отказывалась говорить и с матерью, и с ним, поэтому живчик Кирк привнёс в их размеренный ритм жизни что-то новое, окончательно изменившее Маккоя. Сидя на веранде и докуривая последнюю сигарету из пачки, он отдаёт себе отчёт, что навыдумывал себе чёрт знает что, возможно идеализировал незнакомца, опорочил сам себя с десяток раз и окончательно запутался в показаниях собственной головы, которую он всегда старался сохранять холодной. Скорее всего, сорвавшись с места, он больше никогда не вернётся обратно, навсегда изменит себя и свой быт, перезнакомится со всем светом и перестанет чувствовать себя бесполезным. Как доктору, ему необходимо знать, что он нужен, что в нём нуждаются. И если это будет не семья, то пускай станет кто-нибудь другой.***
Старенький падд находится в комоде со всем остальным неразобранным ещё со времён развода барахлом. Глобальная сеть затягивает, даёт советы, направляет и дружелюбным интерфейсом выдаёт искомое: сайт академии Звёздного Флота имеет трёхмерные ролики, участником которых можно стать на минуту-другую, подробные инструкции по посвящению в кадеты и, конечно же, особое место находится для звёздного устава, пестрящего директивами на разный лад. Через час вещи уже собраны, через два Леонард обнаруживает себя в дороге. Он, должно быть, сходит с ума, раз решается на подобное, но им руководят и благие намерения. Останавливаясь на перекур всего раз, к поздней ночи он добирается до Айовы, ночует в первом попавшемся мотеле и наконец подъезжает к Риверсайду, над которым, в самом деле, нависают огромные доки, откуда ежеминутно вылетают кажущиеся крохотными издалека шаттлы. Сверившись с запиской, Маккой съезжает с дороги и едет до упора по накатанной колее сквозь кукурузные поля. Ему открывает немолодой мужчина, с сомнением осматривает, а потом зовёт кого-то ещё, незамедлительно исчезая из вида. На пороге появляется удивительно красивая женщина, на вид ей не больше сорока, у неё небесно-голубые глаза, светлые волосы и сильно знакомое лицо. Он улыбается ей, ловит на себе странный взгляд и всё же спрашивает, где он может отыскать Джима. – Он был здесь, провёл ночь, – она кивает, – но наутро уехал. – Куда, мэм? – Закончить то, что начал его отец, – она накрывает рот ладонью и опускает глаза. Маккой вспоминает о том, какая именно судьба постигла отца Джима, и вздрагивает, пытаясь понять и принять это «закончить». Тогда-то Леонард и понимает, что они с Джимом обязательно встретятся вновь.***
Через два месяца и двадцать пять дней Леонард Маккой получает свой первый увольнительный. Он просит об этом заранее, собирает тысячу бумажек, подговаривает добрых человек двадцать и наконец покидает ворота академии, скорым шагом направляясь к шаттлу, который доставит его в город. Строя в голове запутанные маршруты, которыми он будет добираться до родной Джорджии, он не замечает проскользнувшего за ним человека, и уж тем более не видит, каким самодовольством тот светится. Буквально вываливаясь из тесного и слишком закрытого нутра шаттла, Леонард первым делом прощается с завтраком, долго курит и только после всего этого размашисто получает ладонью по плечу. – Боунс! – перед лицом маячит то ли странный глюк, то ли игривая голограмма, и это нечто точно не может быть Кирком, который в данную минуту должен сидеть на лекции по астрофизике и внимательнейшим образом вслушиваться в монотонную речь профессора Ленс. – Ты что, вместе с едой и язык выблевал? – Очень смешно, – Маккой морщится, вновь прикуривает и даже не думает разговаривать с неизвестно как возникшим рядом Джимом. – Я подумал, что малышка Джо соскучилась не только по своему занудному папаше, но и по очаровательному незнакомцу из Айовы. Несколько долгих секунд Леонард бездумно глядит перед собой, не прекращая смолить неизменно дурные сигареты, и только после того, как докуривает самую, на его взгляд, поганую, спрашивает: – Как ты вырвался из академии? – Собрал пожитки и рванул за тобой, как же ещё? – Тебя ведь вышвырнут за подобное. – Когда-то ведь нужно начинать шалить, не правда ли? – Джим подмигивает ему и лезет обниматься, как делает это всегда и везде. За время, проведённое в академии, он даёт себе волю ещё больше и без обиняков, на удивление отдельных личностей, заявляет свои права на одного ворчливого доктора. – Разве твоя мама не скучает по тебе? – делает последнюю попытку Маккой. – Её нет на планете, – заученно врёт Джим и улыбается. – Ну же, Боунс, будет весело. Я знаю кучу мест, куда можно свозить Джо, а ещё я бы не отказался посмотреть на твою бывшую и спросить, какой трилл ею овладел, раз она променяла тебя на… – Только попробуй. В голове всплывают картинки трёхмесячной давности, и кажется, что это было слишком давно, ни больше ни меньше – в прошлой жизни. Встреча с Джимом в шаттле, отбывавшим в Сан-Франциско, поступление в академию, первые успехи, поражения и грандиозная попойка всего потока, после которой они предсказуемо оказались не просто в одной койке, но и в некоем подобии отношений, что до сих пор заставляет Леонарда дёргаться с непривычки. Ему хватило подобного по горло и любое романтическое поползновение в свою сторону он рассматривает как унижение достоинства, но с Джимом отчего-то всё происходит совсем по-другому. Потому что Джим – совсем другое, не вмещающееся в привычные рамки, излишне позитивное и никогда не сдающееся нечто. И Маккой готов отдать руку на отсечение, если он не испытывает болезненного желания утащить Кирка с собой хоть на край вселенной, но лишь бы подальше от всех соблазнов и трудностей. – Обязательно попробую, – едва слышно шепчет Джим, не расцепляя объятий. Леонард против воли улыбается, представив лицо Мириам, когда она наконец поймёт, что не весь мир крутится вокруг неё и её идиотских прихотей. Но чего Маккой не знает точно, так это того, как его бывшую жену перекосит, когда при добрых свидетелях десяти его обхватят за ладонь, прижмут к себе и поцелуют на глазах у всего семейства Мириам. Ну и, конечно же, Леонард понятия не имеет, как сильно этому обрадуется Джоанна, потому что малышка внезапно поймёт: раз счастлив папа, то счастлива и она.