Мой Ангел

      Приближается время, когда долгий, полный суеты день уже готов смениться тихой ночью. В этот миг всё словно бы замирает в ожидании, давая возможность насладиться красотами природы. Даже солнце будто останавливается над горизонтом, не желая заходить. Его тёплые, нежные лучи пытаются пробиться сквозь уже по-вечернему розоватые облака, но получается у них неважно, и только краешки пушистых пятнышек сияют золотом в контражуре. К верху небо постепенно становится темнее и темнее. Розовый переходит в красный, а тот, смешиваясь с яркой синевой наступающей ночи, разливается по небосводу мягким фиолетовым цветом. Последние упрямые лучики солнца играют в золотых кудрях Ангела, освещая его лицо и обнажённую грудь. Он стоит у широко распахнутого окна в лёгкой белой рубашке с расстёгнутыми до середины пуговицами, которая в закатном свете тоже кажется охристой. Ясный, небесно-голубой взгляд задумчиво устремлён куда-то вдаль, а ярко-алые губы плотно сомкнуты. Черты его бледного лица идеальны, они словно бы вышли из-под резца искусного мастера. В них и впрямь сквозило нечто божественное. Казалось, лишь только одному Богу под силу сотворить столь изысканное и прекрасное создание. Будь его крылья, как прежде, сложены из мягких, белоснежных перьев, любой бы увидел в нём безгрешного посланника Небес, но Уоррен не был святым, и уж точно не был ангелом Господним.       Холодный металл жёг спину. Уоррен никак не мог привыкнуть к новым крыльям. Они как будто были мёртвыми, не принадлежали ему. Да, он мог ими управлять, но это скорее походило на управление каким-то роботом или машиной, словно они в любой момент могли сломаться, не послушаться его. Металл был совершенно лишён живого, трепещущего тепла, и непонятно, как Эрик мог черпать из него силу. Прежние крылья были частью Уоррена, его продолжением, надёжнейшей защитой и опорой. Такие живые и такие мягкие. Он любил слушать их тихий шелест при взмахах, любил сворачивать их у себя над головой, образуя уютный, покрытый белыми перьями кокон. Раньше, будучи ещё совсем юным, он ненавидел свои крылья, считая их чем-то мерзким и уродливым с подачи родителей, которые предпочли просто забыть о существовании «ненормального» сына-мутанта. А потом он научился летать. Ему никогда не забыть то чувство, когда мощные взмахи крыльев поднимают тело высоко-высоко в небо, туда, под самые облака. И ты летишь, словно плывёшь в воздухе, паришь, пикируешь к самой земле и вновь взмываешь в ослепительную небесную синеву. Ветер бьёт тебе в лицо, когда ты опять закручиваешь в воздухе лихие пируэты. Ты абсолютно невесомый по сравнению с огромными, сильными крыльями. Счастье полёта заполняет тебя до краёв, и ты готов полностью раствориться в нём.       Уоррен помнил, какой ужас охватил его, когда он увидел поникшее, опалённое крыло, когда он впервые летел, боясь сорваться вниз. Его крылья лишились той восхитительной силы. Они не были больше надёжными, ему страшно было летать. Он чувствовал себя словно бегун, который из-за травмы навсегда стал хромым, и надежды на восстановление не было. Оставалось только топить горе на дне бутылки виски под разрывающиеся звуки тяжёлой музыки в каком-то заброшенном амбаре. И тогда пришёл Он. Могучий, сильный, величественный. Божество. От него исходили какая-то огромная мощь и сила, способная стереть города. Он словно стоял выше всех. Навязчивое желание упасть перед ним на колени не оставляло Уоррена, но он всячески подавлял его или был слишком горд для этого или, может быть, просто пьян. Эн Сабах Нур предложил ему снова стать бойцом, стать одним из его Всадников, олицетворением разрухи и смерти. Тогда Ангел не понимал, что в действительности это значит, ему просто хотелось вернуть себе крылья. Уоррен только теперь начал осознавать, кто такой Апокалипсис, что он намеревается сделать с этим миром и какова его собственная роль во всём этом. Да, он боец, всегда был бойцом, он может побить человека, да и мутанта тоже, но он никогда не убивал, а Апокалипсис говорил о сотнях и тысячах смертей. Ангелу стало страшно, в голове возникало столько вопросов, на которые он не в силах найти ответы. На той ли он стороне? Что случиться, если Эн Сабах Нур добьётся своего? Выживет ли он в этой войне? — Что тебя тревожит, дитя моё? — раздался за спиной Ангела низкий, бархатный голос.       Апокалипсис возник в комнате словно бы из ниоткуда, Уоррен вздрогнул от неожиданности и резко обернулся, тут же столкнувшись с внимательным, испытующим взглядом. — Ничего. — Он опустил глаза, стараясь уйти от разговора. — Не лги мне, мой Ангел, — в голосе Апокалипсиса чётко был слышен упрёк. — Ты напуган и растерян, я чувствую это. Нет смысла скрывать.       У Уоррена перехватило дыхание. Что Он сделает, если узнает, что Ангел не готов быть Всадником Апокалипсиса? Убьёт его? Эн Сабах Нур медленно подошёл к нему и, остановившись напротив, поднял руку и нежно провёл пальцем по щеке Ангела. Затем он взял Уоррена за подбородок и приподнял его лицо, заставив заглянуть прямо в глаза. Ангел, как заворожённый смотрел на Апокалипсиса, не моргая, не двигаясь. Его тело сковал какой-то дикий, первобытный страх перед Первым Мутантом. — Тише. Тише, сын мой, — прошептал Эн Сабах Нур, убирая руку от лица Уоррена. — Ты дрожишь. Тебе нужно расслабиться и отдохнуть. Позволь, я помогу.       Он отступил на шаг и слегка запрокинул голову, его зрачки залил бледный фосфорический свет. Уоррен слишком хорошо знал, что это означает. В прошлый раз когда Апокалипсис использовал на нём свои силы, он едва не лишился разума из-за невыносимой, пронизывающей каждую клеточку тела боли. Ангел помнил, как с хрустом выворачивались кости под натиском ледяного металла, разрывающего мышцы и кожу на спине, как он кричал, моля, чтобы эта пытка закончилась. Но на сей раз в мыслях Эн Сабах Нура было нечто совершенно иное.       Уоррен почувствовал, как шевельнулся ворот его рубашки. Он думал, что ему почудилось, но тут пуговки, словно живые, стали одна за другой выпрыгивать из петелек. Наконец лёгкая рубашка слетела с его плеч. — Что ты делаешь? Я... — Успокойся, мой Ангел. Я не причиню тебе вреда. Я лишь хочу помочь.       Тёмные внимательные глаза следили за малейшими изменениями на лице Уоррена. Он стоял неподвижно, словно мраморная статуя. Недоумение в его взгляде сменилось волнением, а затем испугом, но Ангел продолжал непрерывно смотреть на Апокалипсиса. Лишь когда большая пуговица на штанах вылезла из петли, а молния поползла вниз, он попытался придержать их рукой, но Эн Сабах Нур не дал ему этого сделать, и они упали на пол вместе с бельём, оставляя Уоррена полностью обнажённым под томным, тяжёлым взглядом. Апокалипсис откровенно любовался его стройным, прекрасно сложенным телом: чистая, нежная кожа, окутанная розоватым светом заката, рельефные мышцы пресса, широкая грудь с трогательно выступающей бьющейся венкой, тонкая, изящная шея. — Ты прекрасен, сын мой, — чуть хрипловато проговорил Апокалипсис. — Такие изысканные, красивые пропорции...       Уоррен судорожно сглотнул и быстро опустил глаза. — Меня удивляет твоё смущение, — усмехнулся Эн Сабах Нур. — Ты ещё так юн, мой Ангел. Прошу, не бойся. Вот так...       Его глубокий голос словно туманил сознание, подчинял, манил. Уоррен почувствовал, как сотни невидимых рук подняли его над полом и понесли в сторону широкой кровати. Достигнув её, они мягко опустили Ангела на махровое покрывало. Увидев распластанного на постели Уоррена, Апокалипсис удовлетворённо хмыкнул, а невидимые руки самыми кончиками пальцев стали неспешно и с наслаждением изучать тело Ангела. Его кожа тут же покрылась мурашками, а взор слегка помутился. Пальцы выписывали на нём замысловатые узоры, ладони медленно оглаживали каждый изгиб его тела, лаская руки, лицо, грудь, проходясь по напряжённым мышцам живота и гладкой, нежной коже на внутренней стороне бёдер. Всё происходящее было настолько странно, что казалось нереальным, будто Уоррену снился сон, очень необычный сон. В комнате становилось жарко, даже душно. Движения рук стали настойчивее. Они уже не просто ласкали, а беспорядочно блуждали по его телу, прихватывая кожу, сжимая ягодицы, оставляя красноватые следы. Одна рука обвила свои пальцы вокруг его горячей плоти и начала медленные движения. Томная, мучительная ласка казалась нескончаемой сладкой пыткой. Поддаваясь ей, гибкое тело Ангела извивалось на постели. Движения руки на его члене ускорились. Уоррен тихо застонал и сжал напряжёнными пальцами тонкое покрывало. На его бледных щеках выступили красные пятна смущения. А ласковая пытка продолжалась, изматывая, мучая. Невидимые пальцы касались его везде, не пропуская ни миллиметра чувствительной кожи. Они мягко оттягивали его светлые волосы, массировали голову, виски, спускались ниже, касаясь нежной, тонкой кожицы за ушами, самыми кончиками очерчивали скулы, губы, линию челюсти, а затем постепенно вновь переходили на шею, грудь и живот. Другие руки действовали одновременно с этими, не давая Ангелу ни секунды на передышку и всё наращивая темп. Казалось, всё это длится уже вечность. Становилось невозможно терпеть, невыносимо. Уоррен уже не сдерживал громких стонов. Когда он понял, что разрядка близко, кольцо из невидимых пальцев сомкнулось у основания его члена, не давая кончить. Ангел издал протяжный, жалобный звук, понимая, что с силами и возможностями Эн Сабах Нура эта пытка может быть если не вечной, то очень и очень долгой. Апокалипсис горящими, заворожёнными глазами наблюдал за сходящим с ума, мечущимся, изгибающимся на постели Уорреном. — Да, мой Ангел. Сделай это для меня! — прогремел изменившийся голос Эн Сабах Нура.       Пальцы разжались, и Уоррен с протяжным, громким стоном кончил. Его тело била крупная дрожь экстаза. Перед глазами мерцали и искрились какие-то яркие вспышки, а затем в них вовсе потемнело, и Ангел без сил повалился на кровать.       Была уже глубокая ночь. Холодный воздух прокрадывался в спальню через всё ещё открытое окно. Апокалипсис легко взмахнул рукой, и оконные створки тихонько сошлись, скрипнув ручкой. Он снова перевёл взгляд на мирно спящего Ангела. В свете луны черты его лица будто бы стали ещё прекрасней, невинней. Ещё одно мимолётное движение руки, и тело юноши оказалось закутанным в махровое покрывало. — Спи, мой милый Ангел. Завтра тяжёлый день, — прошептал Апокалипсис и вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь.