for teda

      Я говорю:       — Он умер не так давно. Думаю, это было недели три назад, точно я не помню. — Они записывают, внимательно смотрят на меня, говорят продолжать. — Его звали Эрен, думаю, сами знаете, почему звали. — Мне кивают. — Мы познакомились в институте. Он был писателем. Знаете, о таких можно употребить слово «необычный». Я смотрел на Эрена и чувствовал, что человек передо мной станет великим. Возможно, он смог стать таким, если бы не умер.       Я сидел в библиотеке и читал Миллера, он был запрещен, но мне удалось найти один томик. Эрен что-то записывал, увлеченно, его руки дрожали, от таблеток, вероятно. Он был в восхищении. Знаете, я перечитываю сейчас его работы, и меня душат страх и чувство прекрасного.       Он заметил меня, подошел и спросил, нравится ли мне книга, и я ответил, что, да, нравится, и стиль у Миллера неплох (действительно неплох), и Эрен с увлечением стал рассказывать мне о Кафке (Эрен и Кафка чем-то похожи), советовал прочитать мне его, и я сказал «хорошо». Я сказал «хорошо» и пригласил Эрена прогуляться после занятий. Он согласился.       Мы говорили о преподавателях и занятиях, о книгах, о писателях, о книгах, о Кафке (он его любимый автор), я замечал восхищение в глазах Эрена, лиловое и острое, он тряс мою руку, долго, долго, долго и сказал, что с удовольствием увидится со мной завтра. Я сказал «ладно», он сказал «ладно», и мы разошлись.       Я кашляю. В кулак. Мне улыбаются.       Бумажно.       Я говорю:       — У него была шизофрения. Это и так понятно по его рассказам. Их не одобряли. Говорили: «Эрен, это не то, что требуется». И бла-бла-бла. Ему поставили диагноз где-то через два месяца после того, как мы начали встречаться. Мне сказали его родители. Просили присмотреть за ним.       Я присматривал. Самое худшее в его болезни — галлюцинации. Он видел людей, ему казалось, что за ним следят, да еще и крики в голове, его психиатр называл это «голосами». Он резался. Все бедра и руки были в длинных шрамах, мерзкие и страшные. Я просил, умолял его больше так не делать. Он обещал. И резался снова. Шрамирование. Ужасное зрелище.       На меня смотрят, женщина всхлипывает. Они записывают, слово в слово.       Я говорю:       — В первый раз мы поцеловались у него в комнате, это было мягко, шершаво и слюняво. Мы переспали через месяц, у меня в комнате.       Я говорю:       — Он умер через год. Были каникулы. Он прыгнул с крыши. Со своего дома. Вероятно, ему сказали. Эти «голоса».       Мне говорят, что им очень жаль.       Очень-очень.       Я говорю:       — Он не сочинял стихи.       Я говорю:       — Он писал рассказы, знаете, с повторами, метафорами и странными эпитетами.       Я говорю:       — Но они подходили.       Я говорю:       — Они были идеальными.       Я говорю:       — И Эрен.       Я говорю:       — Эрен тоже был идеальным.       Мне говорят «спасибо». И уходят.