Проблемы интерпретации

Тсуна натянул вместо штанов свои любимые ИНТЕРПРЕТАЦИИ... (с) МЮ

Эта история началась жарким майским вечером. Вернее, уже ночью. И Тсуна был вовсе не уверен, что на улице было действительно жарко. Спустя три коктейля он был уже вообще ни в чем не уверен, потому что лицо горело скорее от алкоголя, чем от температуры воздуха, а в голову упорно вдалбливались танцевальные ритмы пополам с мерцанием подсветки. В этой многоцветной тьме, заполненной людьми, выпивкой и беспокойством пополам с духом авантюризма, было одновременно хорошо и неуютно. Все, что бы ты ни сделал, казалось бы, должно было скрыться под этим пестрым покровом. Но действительно ли все? Тсуна не верил в то, что под флером пятничной тусовки в ночном клубе можно спрятать себя самого. Поэтому он привычно отпинывал в сторону малодушную мысль найти себе уже кого-нибудь на ночь и просто сидел, глотая холодный коктейль и мысленно прощаясь с перспективой добраться до дома на автомобиле. Меланхолия - дело житейское, но умирать, размазавшись о случайный дорожный столб, было совсем неохота. Честь по чести, Тсуна даже не понял, откуда взялась перед ним эта девица: с длинными ярко-красными хвостами, в платье, закрытом до кистей и шеи, но бесстыже обнажающем ноги едва ли не от ушей, - зато отлично воспринял черные с вышитыми алыми розами чулки. Незнакомка плюхнула на стол свой бокал, закинула ногу на ногу, продемонстрировав худое белоснежное бедро, и откинула волосы за спину. Тсуна с пустым и скорбным любопытством потерянного человека заглянул ей в глаза, и оттуда на него уставились мишени, утопленные в красном вине. Он знал парня с волосами натурального нежно-зеленого цвета и девчонку - с голубыми. Но вот людей с мишенями вместо зрачков пока не встречал. Может, линзы? Подумав об этом, он еще раз отпил из бокала. Незнакомка посмотрела на него, облизнула крашеные яркой помадой губы и в свою очередь приложилась к своему коктейлю. На щеках у нее горел румянец, стройная белая шея слегка порозовела, а взгляд стал вовсе соловым. "Да она же пьяная вдрызг", - подумал Тсуна с сожалением. Вид у девчонки был - как у домашней студентки-отличницы, впервые решившей залиться алкоголем по самые уши. И не дал бы Тсуна ей больше восемнадцати, ой, не дал бы. Но он все равно уже попался. Потому что спустя полчаса, когда мир перестал качаться и с неумолимой отчетливостью явил взгляду лежащую на столе полусонную пьяную девчонку, Тсуна тяжело вздохнул, взял ее поперек талии и спросил: - Ну и где ты живешь? Нет, он совершенно не хотел, предположим, переворачивать свою жизнь вверх дном. Он был абсолютно доволен своим бытием, в меру авантюрным и в меру устаканившимся. Там были друзья, работа на грани законности и отсутствие излишней рефлексии. Только женщин не было, пожалуй, но Тсуна всегда считал себя приличным мальчиком, из тех, которые не глушат голос тела случайными встречами. Он и девчонку-то до дома довез честно, не то что не прикоснулся - не глянул даже косо. Растряс, вызнал у нее адрес, затащил уже бечувственное костлявое тело в такси, в пункте назначения - вытащил и занес в квартиру. Там его встретила эдакая палеотическая Венера с талией Диты фон Тиз и лицом фарфоровой куклы. Тоже типаж сам по себе замечательный - Тсуна аж с пьяных глаз едва не уронил свою сопящую в две дырки ношу. Просто в декольте засмотрелся и споткнулся о порог. Бывает. Суперприземленно сексуальное и одновременно абсолютно инопланетное создание на пороге приняло нетрезвую девчонку на руки и молча захлопнуло дверь. Тсуна зевнул и пообещал себе больше благотворительностью не заниматься. Наивность все еще оставалась важной чертой его характера. В следующую пятницу хвостатая девчонка подсела к нему уже с таким видом, будто знала его лет десять и как минимум каждую субботу просыпалась с ним на одной подушке. Запредельно наглая. На сей раз поверх искрящейся кроваво-красной ткани ее худощавое тело обвивали черные кожаные ремни. Тсуна слегка залип на тонкую талию, угловатые плечи с восхитительными резкими ключицами и выдающиеся косточки на запястьях. Может, дело было в том, что на сей раз он выпил куда как больше? - Меня зовут Мами, - наконец выдала девчонка. Голос у нее оказался хрипловатый и низкий. - Козато Мами. А тебя? - Это так важно? - Ну, - она растянула ярко-красные губы в улыбке, - ну, я рассчитываю на твою тачку. Вот честно. Не хочу переться пьяная с риском быть тр... - Этот вопрос решается чертовски легко, - усмехнулся Тсуна и забрал у нее бокал. - Берешь и перестаешь пить. И вуаля, ты идешь домой на своих двоих, не пытаясь прилечь под кустик на внеплановый отдых. Он отпил без всякой задней мысли, и даже не встревожился, когда Мами резким движением выхватила у него стакан и присосалась к краю так же, как минутой раньше он сам. Потом она принялась беспрестанно облизывать губы, невольно стирая с них помаду, и пьяным голосом заявила: - Как ты думаешь, что по-настоящему вечно? - М-м, - Тсуна покрутил свой бокал в пальцах, - это определенно не консервированные персики. - А вот и нет, - ответила Мами. - Как раз персики - куда лучше золотых пластинок. Они будут цвести и гнить, когда я умру, и ты умрешь... - Как жизнерадостно. Девушка встала и выпрямилась, оказавшись довольно высокой - почти одного роста с Тсуной. - А пойдем к тебе в машину, - сказала она. - Это если тебя интересует веселье. Он на самом деле был не очень уверен в том, что делать это необходимо. Он даже не мог бы с определенностью утверждать, что пошел за Мами по собственной воле. Просто было в ней что-то - в кроваво-красных волосах, в наклоне алебастровой шеи и тонкой улыбке, - что повлекло его за собой, как магнит. В машине оказалось, что колени и щиколотки у Мами тоже на "пять с плюсом" по его личной шкале. Особенно последние - тонкие, как будто сахарные. Она сбросила свои алые туфли и пошевелила пальцами в красном чулке-сеточке: - Ах, наконец-то отдохну! Потом соскользнула вниз, на пол между сиденьями, откинула назад свои роскошные волосы и взялась за пряжку ремня. Тсуна не сказал ей ничего - пожалуй, не захотел, потому что было в ней что-то крайне привлекательное. Может, это ее узорчатые глаза? Или, опять же - ключицы, запястья, щиколотки? Или ему просто наконец надоело сдерживаться. Мами без труда расстегнула тяжелую пряжку, стянула с его бедер и джинсы, и боксеры. Цепочки на шлевках брюк жалобно зазвенели. Руки у девушки были белоснежными, обернутыми кружевом выпуклых синеватых вен - и Тсуна не мог оторвать глаз от тех движений, которыми она касалась его. Тело отреагировало явно быстрее, чем мозг. Так-то можно было еще взять себя в руки и сказать "нет" нахальной девице, но возбуждение быстро взяло контроль над полупьяным сознанием. Мами с преувеличенно равнодушным выражением лица сжимала и гладила постепенно крепнущий член - и от этого хотелось трахнуть ее немедленно, да так, чтобы она кричала и всхлипывала. Тсуна стискивал зубы, напоминая себе, что было бы стыдно раскиснуть и стонать, как школьник, на заднем сиденье собственной машины. С каждой минутой выдержки требовалось все больше. Наклонившись, Мами мягко обвела языком головку. Потом слабо ухмыльнулась и обхватила ее губами. Из груди Тсуны вырвался прерывистый вздох. Девчонка оказалась ох как хороша: ласкала пальцами, лизала и посасывала так, что хотелось забыть обо всем. О мире вне машины, о мрачном дурмане огромного города, подчас наваливавшегося на плечи сизифовым камнем. О завтрашнем, послезавтрашнем и любом из последующих дней. Просто закрыть глаза, бережно положить ладонь на горячую нежную шею чуть ниже затылка и наслаждаться. Что Тсуна, собственно, и сделал. Позволил себе забыться, пока Мами насаживалась горлом на его член все глубже. Сквозь полусомкнутые ресницы наблюдал за тем, как она отстраняется - и от ее языка до багровой блестящей головки тянется нить слюны. От самого этого зрелища яйца требовательно поджались, и Тсуна с коротким стоном подался вперед, ближе к влажному девичьему рту. Мами подняла потемневшие глаза, набрала было воздуха, словно собираясь что-то сказать, но в итоге пожала плечами и широко лизнула член - от основания до самого верха. Потом еще и еще раз. Потом опустилась еще ниже, лаская губами и языком яйца, оттягивая их пальцами так, чтобы продлить процесс. Тсуне терпеть было уж совсем невмоготу - он слишком давно не занимался сексом, и теперь медленно и верно плавился в невидимом огне. Пальцы против воли сжались, вминаясь в белоснежную кожу, из горла вырвалось что-то среднее между рычанием и жалобным стоном. Мами дернулась, сглатывая, стискивая член горячим шелковистым ртом, и это все-таки сломало остатки выдержки. Резким движением Тсуна отстранился, тяжело дыша, чувствуя, как все внутри сжимается. Вытащил трясущимися руками бумажный платок, и только в него уже позволил себе кончить, - с каким-то таким стоном, что сам себя испугал. - А ты забавный, - едва слышно усмехнулась Мами из-под красной челки. - Такой весь из себя деликатный, мне нравится. Она довольно облизывалась и смотрела, как демон-соблазнитель, обожравшийся грешных душ - такой весь из себя малолетний и жестокий, от которого теперь хотелось прятать глаза, руки и прочие грешные части своего тела. Особенно некоторые. Мами выглядела на восемнадцать, а мозгов у нее было, наверное, еще меньше. Ну или у Тсуны внезапно взыграли родительские чувства ко всему, что было на вид хоть чуточку младше и глупее. Во всяком случае, теперь ему очень хотелось прочитать девчонке мораль о том, что это он такой ей попался - честный до невозможности, - а кто-то мог ее сейчас оприходовать не по разу и на полном ходу вышвырнуть через заднюю дверь. Только что-то в чертовых узорчатых глазах говорило ему - ей на эти слова будет глубоко, бесконечно плевать. Почему? Он ее и в тот вечер довез до дома, кляня себя и ворочающийся внутри горячий комок. Было бы хорошо повторить что-то подобное еще... много, много раз, - думал он, одновременно презирая себя за такие идеи. Если бы все это, предположим, случилось в другом месте, а Тсуна бы не знал имени и адреса своей партнерши - он определенно забыл бы о произошедшем еще быстрее, чем в школьные годы - формулу дискриминанта и таблицу Менделеева. Но сейчас он уже, к сожалению, был в курсе, что патлатая девица зовется Козато Мами и живет там-то и там-то. Это сделало его абсолютным рабом ситуации и в результате как хлыстом погнало туда - уже днем. И слава богу, что не с цветами. Видимо, взросление и многократный отказ от розовых очков сделали его хотя бы немного практичнее. Дверь открыла все та же брюнетка со впечатляющей фигурой. Увидев, кто пришел, она заметно скривилась и спросила: - Чем обязана? Тсуна глубоко вздохнул, набирая полные легкие воздуха, и с фальшивым безразличием ответил: - Хотелось бы встретиться с вашей... сестрой, - он сам не знал, почему решил, что эти две девушки - родственницы. Возможно, они просто походили друг на друга чем-то в поведении. - Нет, - отрезала брюнетка и попыталась закрыть дверь. Тсуна удержал ее коленом и, чуть наклонившись вперед, с улыбкой спросил: - А, может, хотя бы позволите ей самой решить?.. Тонкие брови девушки дрогнули, изламываясь, и было в этом выражении что-то горькое. - И зачем только она дала вам свой адрес... глупая девчонка, - она сделала шаг назад и распахнула дверь. - Что ж, проходите, если вы так рветесь. Тсуна зашел в квартиру, автоматически потянул носом воздух - пахло едой и лавандой. Небольшая и уютная квартира чем-то напомнила ему дом его матери, где прошли его детство и юность: так же компактно и местами совершенно нецелесообразно. И совсем не похоже на жилище двух юных девушек. Хозяйка дома прошла в комнаты и с кем-то заговорила. Прислушавшись, Тсуна с удивлением услышал явственно мужской голос, мягкий и низкий. Несколько тихих и напряженных реплик - все вместе походило на краткий спор, - и, наконец, решительно произнесенная фраза: - Да пусть, Адель. Как пришел, так и уйдет. Тсуна решительно шагнул в комнату, не раздумывая и всецело положившись на интуицию - вот уж с чем у него всегда было отлично. Когда его вот так гнало вперед невидимым ветром, он обычно не ошибался в решениях. Как бы это ни выглядело со стороны. - Здравствуй, - одними губами улыбнулся юноша, сидевший на диване с книгой в руках. - Что, по-твоему, вечно в этом мире? Его глаза - пара утопленных в крови мишеней, - были подобны огням города, все жители которого давно мертвы. В списке серьезных минусов Тсуны значились и резкие перепады давления на нервной почве. После наивности, альтруизма и неистребимой тяги к приключениям, конечно. - Это определенно даже не бриллианты... Уютная комнатка, девушка по имени Адель и юноша с безнадежной тоской в глазах - все это безобразие милосердно поползло куда-то вверх и померкло. Первым, что он увидел, очнувшись, был оклеенный тиснеными обоями потолок. От светлых рельефных мандал голова опять жестоко закружилась, и Тсуне потребовалось несколько мгновений, чтобы собраться с духом и перестать на них пялиться. Причина его обморока сидела рядом. Ничего еще не было сказано словами, но Тсуна со всей силой своей феноменальной интуиции верил, что от вербального обозначения ситуации ничего не изменится. Козато Мами, несомненно, была - был! - перед ним. Тот самый человек, вскруживший Тсуне голову, как малолетке. Даже если в итоге он оказался парнем с глуховатым голосом, донельзя интеллигентными манерами и собранными жестами очень скромного человека. Тсуна довольно долго его разглядывал - улавливал несомненное сходство с запавшим в душу образом, словно между близнецами или двумя обличьями одного человека. Те же миндалевидные узорчатые глаза, те же брови вразлет, тонкий шрам на переносице, в правом ухе - две серьги, в левом - одна. Кроваво-алые волосы, резко очерченные худые ключицы в распахнутом вороте рубашки, руки с выпуклыми яркими венами. При мысли обо всем остальном - сахарных щиколотках, худых ногах со слегка выпирающими коленками, - Тсуну вновь окатило кипятком возбуждения. - Как тебя на самом деле звать? - хрипло спросил он, пожирая глазами изгиб тонких бледных губ парня. - Ну вот что за незадача, - с тоской протянул тот. - Почему бы тебе просто не заорать от ужаса и не сделать вид, что мы не знакомы? Тсуна вздохнул. - Ты неверно интерпретируешь ситуацию. - В смысле? - Ты видишь, что кто-то ухитрился проникнуть в твой секрет... - Он не мой, - резко оборвал его юноша. - Он принадлежит моей сестре. - Хи? - Тсуна приподнялся на локтях. - Так она все-таки существует? Голос юноши зазвенел, как иней на проводах: - Меня зовут Козато Энма. Это все, что ты хотел узнать? - Вообще-то, далеко не все... - Обойдешься и этим. Покачав головой, Тсуна потянулся к нему: - Эй, успокойся. Я не буду ненавидеть тебя за твои причуды. - Было бы проще, если б ненавидел. - Да что с тобой не так... - повинуясь очередному внутреннему сигналу, он оглянулся и увидел Адель. Девушка стояла, сложив руки под грудью, и смотрела на Энму с немой мукой во взгляде. И вот тогда Тсуна решил любой ценой узнать, что же тут на самом деле происходит. С того момента он зачастил к ним домой. Приходил пару раз в неделю, улыбался, иногда приносил что-то не слишком обязывающее, вроде печенья к чаю, старался проводить рядом с Энмой как можно больше времени. Тот оказался довольно эрудированным и очень интересным собеседником. Рядом с ним время летело незаметно - и иногда смущение, с которым Козато смотрел на часы, заставляло Тсуну поверить, что это ощущение вполне взаимно. Взаимоотношения строились медленно, как средневековый замок, разнородными фрагментами. Здесь - сходство вкусов, а там - непримиримый конфликт; где-то умолчать, а где-то взять инициативу на себя. Прошли годы, когда Тсуна сам нуждался в подобной поддержке, но теперь он был готов оказать ее уже другому человеку. Энма был запуганным, зажатым и замкнутым. При мысли о том, как обворожительно он мог бы раскрыться, если бы ему помогли, внутри опять становилось горячо. Иногда Тсуна сравнивал этого юношу с персонажами сказок, и с этой точки зрения ему больше всего нравилась аналогия с Рапунцель, заточенной в башне. Бедняжку надо было обязательно из ее темницы вытащить, потому что без этого ей не светило ни саморазвитие, ни нормальная жизнь. Оставалось только подобрать ключ. Тсуна так увлекся процессом, что это стали замечать даже люди, не имевшие никакого представления о том, чем он занимается на досуге. Конечно, они были его старыми друзьями, но даже им не было никакого желания рассказывать о происходящем. Шутка ли: "кажется, я влюбился в парня, который еженедельно переодевается в девушку и клеит мужиков в ночных клубах". Ну ладно, поправлял себя Тсуна, уже не клеит. Теперь Энма уже не искал странных и небезопасных знакомств. Зато каждую пятницу вечером приходил, садился напротив, закидывая ногу на ногу и демонстрируя чулки - всегда разные! - и втягивал Тсуну в очередную странную беседу. Под флером опьянения эти дискуссии шли на ура. Тсуна никогда еще не испытывал такого дурного, нерационального удовольствия от обсуждения псевдофилософских идей, которые после пары коктейлей казались куда глубже, чем были на самом деле. - Знаешь, - сказал он однажды, - кажется, я нашел ответ на твой вопрос. - Какой? - Мами качнула бокал, задумчиво разглядывая, как плещется в нем напиток. - Ну, про вечность... - Тсуна неожиданно смутился, - я подумал, что на самом деле вопрос "вечности" не имеет значения. В смысле, дело в нашей памяти. Потому что рай и ад запросто могут оказаться одной секундой. Той, в которую ты умираешь. Она может казаться тебе бесконечной. - То есть, твой ответ... - "Прекрасная память". Мами закинула голову и расхохоталась громко и очень по-женски - вот что всегда выбивало Тсуну из колеи. Как она так меняла голос? - Ну ты и дурак, - утирая слезы, сказала она. - Вот если бы все было так, как ты сказал - одна секунда и все дела... все в памяти... мы бы с тобой сейчас не разговаривали. - Почему? Тсуна судорожно прокручивал множество вариантов, пытаясь понять, как связан вопрос жизни, смерти и вечности с его знакомством с Энмой, но не смог найти ни одного адекватного. - А ты у Адель спроси, - сказала вдруг Мами серьезно и очень трезво - как будто и не пила. И не успел Тсуна ляпнуть еще что-то глупое, как она потянула его за собой: - Я устала. Пойдем отсюда. Вытащив себя в свежий холод ночи, Тсуна замер, завороженно глядя на мерцающие огни города, и не сразу понял, что происходит, когда Мами притянула его к себе и поцеловала в губы - медленно, осторожно, очерчивая контур губ языком. До этого дня они не целовались ни разу. Несколько минетов в машине - были, а обо всем остальном Тсуне оставалось лишь мечтать. Чем он, в общем-то, и занимался, но дома. Под душем. Кусая губы, чтоб не орать от собственных фантазий. Со временем мысль о тонком и хлестком теле Энмы, скрытом под женским платьем, стала возбуждать до безобразия. Еще спустя некоторое время Тсуна к этому привык и научился со своими неисполненными желаниями сосуществовать. Но о поцелуях - вот таких, в ночи, нежных и долгих, - он не думал никогда. Тсуна вообще много о чем не думал. Он мог бы сделать какие-то выводы из всего, что видел раньше. Энма никогда не говорил о "сестре" как о себе. Никогда не относился к Тсуне, как к любовнику. Вел себя иначе, мыслил иначе, говорил и улыбался - по-другому. И очень злился, когда его пытались спровоцировать на разговор о Мами. Смотря на фотографию близнецов, совершенно идентичных в своей детской хрупкости тел и мягкости черт, Тсуна хотел орать от чего-то непонятного. Это была... - Я удивлена, честно, - глухо сказала Адель, крутя в руках чашку с остывшим чаем. - Она сама разрешила тебе узнать это. ...боль? - Семь лет назад... у Энмы действительно была сестра. Вся драма осталась запечатленной на фотографиях - какие еще были нужны доказательства? Только неспешный рассказ Адельхейд, сшивавший отдельные кадры в единую ленту. Тсуна смотрел и едва видел, слушал - и вряд ли до конца понимал. Оглушенный, он сжимал альбом в руках и пытался понять - как же оно так? Почему? Разве Энма, тихий и скромный мальчик, чуть колкий на язык - заслужил такое? - Когда детям было по двенадцать, Маги и Мами погибли в автокатастрофе, - накручивая на палец выпавший из прически локон, Адель рассказывала все по порядку, и в ее взгляде снова плескалась тоска. - У него на глазах. Металлическая балка с грузовика соскользнула и влетела прямо в лобовое стекло. Маги умерла мгновенно - ей снесло голову. Мами прожила еще... с полчаса, наверное. Ее практически разрубило напополам. Тсуна осторожно покосился на ту самую фотографию - как выяснилось, последнюю. Высокая, красивая женщина с роскошными черными волосами стояла, положив руки на плечи своим детям, и широко улыбалась. Близнецы улыбались тоже. - Я Энме не сестра. Я тетка по матери. Просто между мной и Маги была разница в пятнадцать лет. Она родила в двадцать, и вот... так и вышло, что я была им скорее сестрой. Всего пять лет разницы же. С каждым годом этот пробел становится все менее важным. Козато Маги на фотографии выглядела более счастливой и женственной версией Адель. Минус невероятные формы, конечно; в этом с ее младшей сестрой сравниться было трудно. - Когда она погибла... я... мне было трудно. Еще и Макото-сан всегда в разъездах, работает за границей... Мы с Энмой остались вдвоем. Тсуна перелистнул страницу и вздрогнул, увидев рядом две разных фотографии. На одной стоял мальчик со шрамом на переносице и растрепанными короткими волосами, сутулый и неуверенный в себе; на другой... сияющая, прекрасная девушка-подросток. - Я не заметила, когда он... когда появилась Мами, - голос Адель задрожал. - Он, кажется, раздобывал все на деньги с подработок. А у меня и так была куча проблем... я виновата, наверное. Или нет. Потому что все началось еще до этой фотографии - ему тут пятнадцать уже ведь... Он стал меняться почти сразу. Но мне сначала сказали, что это все шок и заместительная реакция... Что он пытается заменить своего близнеца собой. - Разве это не было так? - Нет, - прошептала она. - Энма - талантливый мальчик, внимательный и умный, но он не смог бы сымитировать чужую личность настолько точно. Даже если это была его сестра. И что самое главное, с самого начала он отказывался от всего, что делал как "Мами". То есть, он помнил, что происходило с ним в те моменты, но... эта тема вызывала у него раздражение. Как и сейчас. Тсуна задумчиво провел большим пальцем по странице. - Он отрицает, что Мами... это он? Ответом стал тихий и почти истерический смех. - Ты все еще не понял? Это не он. - Голос Адельхейд сорвался. Девушка вскочила с дивана и стала мерить шагами комнату. - Это действительно Козато Мами. Как бы мы ни пытались это отрицать, она в точности копирует ту девочку, которую знали и я, и ее отец. Я ни разу не видела момент переодевания. Я не знаю, когда они подменяют друг друга, честно. Мами появляется не очень часто - в основном, как раз гуляет по всяким странным заведениям... я всегда так волнуюсь за них, - она сжала руки в молчаливой мольбе. - Мне все кажется, что однажды это не приведет ни к чему хорошему... Тсуна попытался отнестись ко всему этому серьезно. Вышло на удивление легко, и он откинулся на спинку дивана, улыбаясь. - Значит, я подобрал отличную аналогию, - сказал он. - Что?.. - Рапунцель. Рапунцель, заключенная в башне. Может, глупо звучит, но это - именно то, как я воспринимаю Энму. - И при чем тут это? - нахмурилась Адель. - По-твоему, это поможет хоть кому-то в данной ситуации? - Конечно! - теперь уже и Тсуна поднялся на ноги. Подошел к Адель, положил руки ей на плечи и уткнулся лицом в черные кудри: - Все дело в верной интерпретации. Да, ты утверждаешь, что там произошла какая-то неведомая мистическая хрень. Но я хочу и буду рассматривать это иначе. Это действительно вопрос интерпретации: видеть это как неизлечимую одержимость или как невозможность выйти из башни и соединиться со внешним миром. Адельхейд сделала шаг вперед и сбросила его руки со своих плеч. - Не трогай меня так, - сказала она. - Я не знаю, какого ты мнения о них обоих... - Я очарован. - Тогда тем более... если бы Энма увидел нас сейчас, его сердце было бы разбито. Ты первый, кому он открылся так сильно! - И не только он, - ухмыльнулся Тсуна. - По-моему, мне сопутствует удача. - Но что ты можешь сделать?! Что ты хочешь сделать?! Адель могла делать вид, что не верит и не желает верить, но в ее голосе зазвенела надежда. Так лед, подтаяв, со звоном крошится. Так оковы осыпаются песком. - Я выпущу Рапунцель во внешний мир, - сказал Тсуна твердо. - Если ключ потерян, а ведьма давно умерла - остается взломать замок. - Ты мыслишь инфантильно, - Адельхейд покачала головой. - Принцессы, принцы... - Принца нет. Есть вор. Определенно, роль авантюриста из диснеевской версии нравилась Тсуне больше. - Что это? - почти бесцветно спросил Энма, смотря на небрежно брошенные на стол глянцевые карточки. - Билеты, - Тсуне потребовалось усилие, чтобы сдержать беспокойство и широко улыбнуться. - Сходим на концерт вместе? Идея звучала как форменный идиотизм. Давайте совершим чудо. Давайте откроем заржавевший замок и сольем страх и смелость, тьму и свет. Энма боялся не мира - Энма опасался и стеснялся себя самого, но Тсуна вознамерился показать и ему, и Мами, что не видит между ними ни малейшей разницы. Говорить с ними в одном тоне, вытаскивать из дома обоих, быть рядом с ними. Он не был уверен, что справится, но старался не допускать пораженческих мыслей. Опасался лишь, что Мами не только отобрала у брата его "внешний мир", но и стала той самой неживой ведьмой, от которой уже ничего не добиться. Это порядком затруднило бы работу. Тсуна не очень верил в мистику - вернее, он практически жил с ней в обнимку уже много лет. Его лучший друг и по совместительству деловой партнер с наивностью десятилетнего мальчишки увлекался эзотерикой, и как раз это знакомство отбивало всякое желание "изгонять духов" или решать проблему еще каким-то подобным способом. Конфликтовать Тсуна не любил, а попытка избавиться от Мами с помощью ритуала стала бы началом конфликта. Это в случае, если факт одержимости действительно имел место быть. Конечно, мнение Адель оставалось одной из рабочих гипотез - но методы реалистичные и практические Тсуне нравились много больше. Плюс к тому, он слышал, что закрытие гештальтов очень положительно действует на неупокоенные души. - Я не пойду, - Энма с кроткой улыбкой отодвинул билеты. - Я и так на учебе устаю. К тому же, я вижу глазами Мами... в смысле, в определенной степени я там уже был. - Серьезно? Это определенно был прогресс. Энма упомянул о том, что делит с личностью сестры одно тело. - Ну... да?.. - А я думаю, что ты неправ, - Тсуна оперся на стол, нагибаясь над юношей. - Это же не то же самое, как сходить самому, верно? Я буду рядом, так что тебе нечего опасаться. - Я ненавижу клубы. Там темно, шумно... много людей. Они близко... - А когда я близко, тебя же это не пугает? Глаза Энмы распахнулись, щеки вспыхнули багрянцем - Тсуна наклонился предельно низко, так, будто собирался поцеловать. - Т-ты... - юноша попытался отмахнуться дрожащей ладонью, - ты - другое. Я к тебе уже привык. - Так там ближе всех буду я. Подпустишь меня настолько, насколько захочется - хоть совсем-совсем. А вот это было уже вульгарно, никчемное ты создание, - обругал себя Тсуна. Ты бы еще про машину ляпнул, чтобы совсем мальчишку испугать. Но Энма почему-то заметно осмелел и слабо кивнул: - Я... могу попытаться... ты же не разозлишься, если у меня не получится? - Если вдруг что - обязуюсь привезти домой и никогда не упрекать, - улыбнулся Тсуна. Как же это было... глупо. Тсуна ведь знал, на что идет, мысленно сформулировал свою настоящую цель уже давно. Если уж сравнять счет брата и сестры - так по всем фронтам. Но какого черта снизу оказался именно он?! Энма оказался тем еще темным омутом - таща его, нетрезвого и размякшего, в машину, Тсуна думал, что вот сейчас возьмет всю инициативу на себя, а в результате попался сам. Все как в романах - сладкий плен, поди вывернись: Энма лизал ему шею, кусал кожу на ключицах, царапал коротко подстриженными ногтями, а Тсуне совершенно не хотелось прерывать это издевательство - только разве что лечь поудобнее. Горький опыт ранней юности подсказывал, что попытка впустить в себя кого-то в такой позе обойдется слишком дорого, а ведь в идеале кому-то надо было потом еще довезти развратную мелкую пьянь до дома. - П-пожалуйста, прости меня, - всхлипывал Энма, намертво вжимая любовника в сиденье, но, несмотря на все свои извинения, даже не думал останавливаться. Да Тсуна был и не особо против происходящего. Он вообще философски относился ко всему в этом мире, потому что иначе не хватило бы нервов. В машине стало чертовски жарко, так, что стекла запотели; но уж не жарче, чем самому Тсуне. Кожа плавилась под горячими сухими ладонями, нутро обтекало раскаленным стеарином, потому что член внутри двигался мерно и сильно, как поршень. Дышать ровно и не стонать Тсуна уже не пытался - а смысл? Энме должно было быть приятнее встретить живую реакцию на свои действия, а не судорожные попытки сдержаться. - Все в порядке, - Тсуна гладил юношу по алеющей румянцем щеке, целовал в губы и, постепенно заново привыкая к распирающему внутренности члену, раскрывался все сильнее. Под поплывшим, расфокусированным взглядом Энмы это делать было особенно приятно. - Все в порядке... ах. Энма был молчаливым и каким-то жестко, остервенело-нежным, как будто замаливал все свои грехи разом. Оглаживал бедра и бока ладонями, царапал слегка, смотрел, полуприкрыв глаза и облизывая губы - и хотелось податься ближе, принять его глубже; стереть кончиками пальцев горький излом рта и нарисовать что-то хоть немного более похожее на улыбку. Тсуна умирал то ли от нежности, то ли от подступающего оргазма - и стонал, запрокидывая голову, прогибаясь в пояснице и повторяя одними губами одно и то же короткое, певучее имя. Он, наверное, только сейчас понимал, что влюбился окончательно и бесповоротно. Его сердце пробивалось толчками по венам, растворялось во всем теле и сияло-сияло-сияло перед глазами, через крик, через судорогу в бедрах, через горячее и влажное внутри, через... - У нас есть выбор, - будничным тоном сказал Тсуна, кладя руки на руль. - Либо я везу тебя домой, либо ты звонишь Адель, говоришь, что задержишься, и мы едем ко мне. Энма сгорбился на заднем сидении, прислонившись головой к стеклу, и в зеркале отражалось его растерянно-меланхоличное лицо. - Первое, - нараспев ответил он спустя несколько секунд раздумий. - Хватит с тебя самопожертвований. - Хи? Самопожертвований? Радио с шорохом заработало, выплюнуло какую-то посредственную попсу, и Тсуна резко уменьшил громкость. - Не было никакого самопожертвования, Энма, не устраивай драму из ничего. Юноша в отражении беспокойно потер пальцами лоб: - Будто я не понимаю. Ты хочешь мне помочь? - Вам, - мягко поправил Тсуна. - Да безразлично. Зачем тебе это? - Может, потому, что мне так захотелось... - Не ответ же. У тебя есть причины? У тебя определенно должны были быть причины для сегодняшнего. Скажешь, это была не жертва ради того, чтобы мне было как можно лучше? Зачем? Я тебя просил? - Сколько вопросов разом... Слушай, Энма, это снова проблемы интерпретации. Ты видишь, как я вроде как переступаю через свою гордость и все такое. А я вижу, что реагирую на ситуацию и следую за ней, не пытаясь изменить естественное течение дел. - Ты прячешь за своей "интерпретацией" правду. - Ну... - Тсуна улыбнулся, - возможно. Но мы не знаем, какова правда - она где-то посередине. Я предпочитаю толковать ее максимально оптимистично. Зачем воспринимать все как жертву, если можно сойтись на взаимных дарах? - В смысле? - Это не я заставил себя что-то делать, - Тсуна наконец-то начал выворачивать с парковки. - Я просто подарил тебе кое-что - то, что ты сам нашел в сексе со мной, я не могу знать, что ты конкретно от этого получил. Но теперь ты будешь относиться ко мне иначе, и я искренне надеюсь, что более доверительно... Вот они, взаимные дары. - А если нет? - быстро спросил Энма. - А если ты ничего не получишь взамен? - Ну, любой метод дает осечки. - Ты... опять прячешься. - Да? - Конечно же! - воскликнул Энма наконец, выпрямляясь и складывая руки на коленях, как примерный ученик. - Ты позволяешь себя эксплуатировать, потому что не соразмеряешь ни масштабы, ни соотношения этих "даров"! Ты можешь отдать кому-то все свое сердце, а получить от него... пару ночей на сдачу, ты понимаешь это? - Ага. Энма от этого ответа будто бы сдулся - ни дать ни взять воздушный шарик, - ссутулился и резко свернулся клубочком на сиденье. - Я сейчас почти пожалел, что попросил отвезти меня домой... - жалобно сказал он. - Я тебя не понимаю. А хотел бы. - Нет-нет, ты все сделал правильно, - Тсуна легко спрятал улыбку в уголках губ, - слушай свое сердце самую чуточку чаще. Есть вещи, которые должны немного подождать. Он был всецело доволен собой: поставленная задача стать еще ближе к Энме оказалась выполнена блестяще. Даже лучше, чем предполагалось, потому что Козато теперь тоже заинтересовался. Чтобы вытащить Рапунцель из башни, надо было сначала попасть наверх, и, похоже, у Тсуны начинало получаться. Доехали они в полном молчании. Энма сидел и гипнотизировал взглядом вид за окном, и было очень трудно не отвлекаться от дороги на его лицо. Меланхолия ему шла; но Тсуна точно знал, что всем всегда больше идет улыбка, чем грусть. И очень боялся, что все-таки сделал что-то не так. Только к следующим выходным он уверился, что все в порядке - Энма его не избегал; наоборот, чуть спокойнее стал относиться к прикосновениям и чуть больше позволять себе в разговоре, и Тсуна очередной раз оказался очарован, как и каждый раз, когда он обнаруживал очередную тонкую грань личности этого юноши. Энма был непрочитанной книгой на ста языках разом. Его до невозможности хотелось понять, узнать, как самого себя, и это превратилось в сладкую одержимость, из тех, когда ты засыпаешь с мыслью о человеке и просыпаешься с нею же. Тсуна был счастлив - и, видимо, не он один, потому что Адель однажды поймала его за рукав, когда он уже собирался уходить, и спросила: - Что ты сделал с Энмой? И стылая тоска в ее глазах шла звонкими, блестящими трещинами. - Не знаю, - Тсуна ласково улыбнулся. - А я что-то сделал? - Он... светится. Он уже много лет так не улыбался! - зашептала Адель. Потом переменилась в лице, нахмурилась и прошипела, как кошка: - Только попробуй... только попробуй теперь сделать ему больно! Я... Она не договорила, но Тсуна внутренне содрогнулся - почему-то очень хорошо представил себе, как эта девушка с неумелой жестокостью загоняет ему нож под ребра. Впрочем, он надеялся: когда продуманная стратегия себя истощит, Энма не будет уже таким хрупким. Что тому, перед кем раскрывается целая вселенная, до одного-единственного человека? Тсуна хотел показать Энме внешний мир, прекрасный и отвратительный. Он сам выучил краски города - радугу, смешивавшуюся в бесконечную серую грязь; он знал оттенки эмоций, рождаемых сближением с людьми. Энма - нет. Энме был ведом лишь свой собственный кроваво-красный мирок внутри воображаемой башни. Что должен был чувствовать мальчик, вокруг которого плескался образ крови близких ему людей? Алые волосы, алые глаза, алое... все. Иногда Тсуне казалось, что один-единственный сильный ливень просто смоет все это и оставит непорочную белизну. Тогда он касался Энмы особенно нежно, так, чтобы не сломать и не осквернить. Было так хорошо стать для кого-то проводником и спасителем, тем, кому с надеждой смотрят в глаза, - Тсуна и эту краску знал отлично. Ему было не впервой. Он всегда, со школы еще, брал на себя слишком много. Волок на себе людей, которые иначе сдались бы и сошли с дистанции. Но ради кого он это делал? Теперь перед ним было два взаимоотражения: ослепительно-яркая Мами и Энма, теплый и мягкий, как пламя свечи. На самом деле, если отринуть вопросы пола, разницы между ними Тсуна не видел и все еще верил, что их можно слить воедино. И продолжал твердить себе что-то про интерпретации, повторяя свою любимую отговорку. Ему она вообще очень сильно помогала, а уж сколько раз удержала на дистанции жизни и его, и других - и не счесть. Помнится, во вторую их встречу Мами спросила у него, что же в мире вечно. И только теперь он, возможно, начинал понимать, почему она задала этот вопрос. Ее время - настоящее продолженное время двенадцатилетней девочки, - тянуло на самую настоящую и оттого противоестественную вечность. Тсуна не был жесток, но все больше хотел разбить застывшее мгновение. Мами мешала, как Рапунцель мешали бы ее многометровые волосы - всегда и везде. Заслужил ли Тсуна сомнительную честь отрезать их ко всем чертям? - Это что, свидание? - чуть насмешливо спросил Энма. Тсуна позвонил ему внезапно, предложил пройтись вместе, а теперь просто таскал его за собой по улицам и нес какую-то веселую чушь. У этого, как и у всего предыдущего, была цель, о которой Энме знать не стоило. По мнению Тсуны, такое общение должно было сблизить их еще сильней. - Нет-нет, как ты можешь так думать! - Тогда что? - Просто встреча, - Тсуна пытался спрятать шалую улыбку и не слишком явно радоваться непринужденной легкости диалога. - Я слишком сильно захотел с тобой увидеться. Ты же не против? - По-моему, уже поздновато спрашивать. Это оказалось еще одной стороной характера Энмы: мягкая, беззлобная ироничность. Возможно, она проистекала от его замкнутости и необщительности - вроде защитной реакции, - но Тсуну сводила с ума. Она делала разговоры на грани откровенности еще острее, еще рискованней. - Правда? - Тсуна приобнял юношу за плечи и горячо шепнул ему в ухо: - Зря ты так. Мне ты всегда можешь сказать, что ты думаешь. Энма покраснел быстро и ярко, как все рыжие, и отстранился. - Н-нас могут увидеть... - Что? Разве мы делаем что-то предосудительное? - Ох, слушай, это невозможно выдать за дружеские объятия. Даже не пытайся меня убедить. - Прости, - Тсуна улыбнулся. - Мне, знаешь ли, не хватает тебя во всех смыслах. - Прямо вот... во всех? - на секунду Энма сощурился, глянул цепко, будто принимая правила фривольной и распущенной игры. - Тогда почему мы здесь, а не где-то в более подходящем месте? - Потому что я не собираюсь ничего решать за тебя. Тсуна действительно так думал. Не было смысла пытаться изменить Энму, делая каждый выбор за него. В конце концов... как он сам сказал? Любой метод дает осечки? Да, определенно. Так и надо думать... и дальше. - Даже не знаю, что сказать, - вдруг фыркнул Энма. - Это еще один шанс, и теперь молчать и ждать будет просто глупо? Его слова походили больше на мысли вслух, но Тсуна все-таки рискнул ответить: - Как пожелаешь. - А вдруг я скажу "давай поедем к тебе и будем разговаривать обо всем на свете, пока Адель не оборвет мне мобильный"? - Ты думаешь, я буду против? И тогда Энма улыбнулся так, что сердце Тсуны подскочило куда-то к горлу и рассыпалось фонтаном искр. - В таком случае я действительно это тебе предлагаю. Впервые за очень долгое время не возникало чувства, что он - ведомый, из которого решения надо вытаскивать клещами. Энма вел себя как человек, полностью контролирующий ситуацию, и вот эта его новая грань характера была не менее будоражащей, чем предыдущие. Тсуна даже опасался, что не удержится, полезет с поцелуями или чем похуже, потому что от сжатых в твердой полуулыбке губ не хотелось отрываться ни на миг, - ни взглядом, ни ртом. Но все обошлось. Оставалось поставить себе "зачет" по самоконтролю, потому что единственным промахом оказалась выскользнувшая из пальцев и разбившаяся вдребезги чашка. - Ну, говорят, бить посуду - к счастью, - застенчиво улыбнулся Тсуна, собирая осколки. Энма посмотрел на него из-под ресниц и вернул улыбку в ответ. - Сказал бы, что у тебя есть кот - я бы к тебе еще раньше приехал. Он сидел, поджав ноги, и гладил наглого рыжего перса, сам едва не мурлыкая вместе с ним. Натс впервые на памяти хозяина так льнул к руке незнакомца. На секунду Тсуна замер, завороженно наблюдая за тем, как длинные алебастрово-белые пальцы утопают в золотой шерсти, и чуть не прикончил еще одну чашку. - Ты любишь кошек? - наконец спросил он обманчиво спокойно. - Хм, да. - Почему тогда не заведешь себе? - У Адель аллергия, - Энма поерзал, устраиваясь поудобнее. - Ну и ничего. Зато я под мостом кошек прикармливаю. Каждый раз, когда иду домой с учебы. Их там уже шестеро собирается. Тсуна впервые слышал об этом и теперь с замиранием сердца наблюдал за тем, как взгляд Энмы теплеет, а губы раздвигаются в слабой и нежной улыбке. - Я им завидую. - Хм? Почему? - А, ну... у меня это вслух вырвалось? - растерянно переспросил Тсуна. - Тогда извини. Просто... ты ведь очень привязан к ним, верно? Ответом стал легкий кивок. Энма безмятежно улыбался и гладил кота, урчавшего под его руками, как хороший мощный мотор; оторваться от этого зрелища казалось невозможным. Неловкую паузу прервал свисток таймера, и Тсуна с радостью переключился на чай. Пока он возился, постоянно рискуя разбить и разлить все, что можно, на кухне было все так же тихо и уютно. Потом паузу разбил тихий, робкий вопрос: - Ты же никогда не интересовался, привязан ли я к тебе? - А... - Тсуна от изумления дернул рукой и брызнул себе кипятком на пальцы. - А-ай, черт! Тебе не кажется, что задавать такие вопросы было бы не очень верно? - Если бы ты не спросил сейчас, я бы никогда не узнал, что тебя волнует мое к тебе отношение, - Энма разжал руки, выпуская кота, и Натс с неохотой соскользнул на пол. - Э-э... Ну... я действительно опасался лишний раз поднимать эту тему. А что, можно было? - Конечно. Я же не экстрасенс, чтобы понять, чего ты там в молчанку хочешь. Кажется, на несколько минут они поменялись ролями. Теперь тем, кто по-дурацки все усложнял, оказался Тсуна. - Т-тогда, - он сделал паузу и сглотнул, пытаясь избавиться от спазма в горле, - тогда, скажи мне... - Я, кажется, влюблен в тебя. Густая, пушистая тишина опрокинулась на них обоих. Тсуна обернулся, встретился глазами с Энмой и оцепенел, видя бесконечно мягкое выражение его лица. Сколько таких взоров он упустил, думая о своей стратегии? Сколько раз он не замечал, как его ласкают взглядом? - Энма... "Я тоже". Нет, неправильно. "Я без ума от тебя." И это тоже неверно. Тсуна никогда и никому еще не признавался в любви. Наверное, он даже не фантазировал никогда, как это - говорить такое. Поэтому он прошептал, краснея неистово и жарко: - Будешь со мной встречаться? Энма оказался позади почти мгновенно, одним длинным шагом, - заставил запрокинуть голову, сдвинул ворот футболки и поцеловал в открывшееся плечо. По телу прошла колючая и сладкая волна. Ответное движение далось Тсуне нелегко: голова кружилась, словно спьяну, колени подгибались, но он все-таки развернулся, заключая гибкое тело в объятия. Энма тут же покорно склонил голову ему на плечо и расслабился. Это походило на провокацию, на которую Тсуна купился с радостью, подхватывая юношу и сажая на край стола. Тощие жесткие колени остервенело стиснули бедра, пальцы впились в плечи - Энма опять был готов кусаться и царапаться. Потом он отвлекся, задирая футболку так, чтобы Тсуна мог свободно коснуться его. Худое и хлесткое, с выступающими ребрами тело оказалось горячим, как огонь, и податливым, подобно воску: почти каждое прикосновение, мягкое и решительное, вызывало у Энмы прерывистый вздох. - Дай угадаю, - хрипло простонал Козато, обвивая руками шею Тсуны, - сегодня ты отыграешься за прошлый раз? - Только если ты захочешь. - Я... кажется, не против, - пальцы на плечах сжались сильней. - У меня уже стоит, знаешь ли... поздно отказываться, правда?.. Тсуна сглотнул, положил ладонь на то, что торчало под тканью. - Д-да, - простонал он, теряя голову от самой сути происходящего. - Ты, главное, не бойся и не напрягайся, хорошо? Он расстегнул молнию и медленно стал стягивать с Энмы джинсы. От вида крупного, сочащегося смазкой члена собственные яйца поджались, окатывая внутренности кипятком. Тсуна наклонился, опираясь руками на стол, и дотронулся языком и губами до головки, обжегся чужим пульсом, бьющимся прямо под кожей. Энма прерывисто вздохнул и развел ноги. Глаза у него были темные и шальные. Мягким движением Тсуна подался еще ближе, сунул ему пальцы в рот. Энма принялся их облизывать - с азартом, обхватывая губами и щекоча языком перепонки, - а потом сам приподнял бедра, раскрываясь. - Давай, - севшим голосом произнес он. - Осторожно только. Он терпел молча, кусая губы и изредка вздыхая. В его узкий, пульсирующий зад с трудом вмещалось три пальца, и мысль о том, чтобы трахнуть его, и пугала, и сводила с ума одновременно. Тсуна завелся еще сильнее, нервничая, стал действовать жестче; а уж когда почувствовал, что Энма попривык и расслабился... прижался решительно и смиренно, не сопротивляясь, постанывая явно не от боли - оказалось очень просто раздвинуть ему ноги, подхватывая под колени и приподнимая, расстегнуть на себе брюки и приставить напряженный до боли член к влажному от слюны проходу. Первое же движение, медленное и осторожное, выбило из Энмы весь воздух. Козато вскинулся, напрягаясь всем телом, всхлипнул, и Тсуна, наклонившись, прижался щекой к его щеке. - Тс-с, спокойно, - прошептал он. - Все хорошо. Возможно, они поспешили. Возможно, стоило быть терпеливей и аккуратнее - но мысли, особенно разумные, таяли с каждым толчком, оставляя лишь жар и умопомрачительную, жаркую узость тела. Как сквозь дымку, Тсуна все еще слышал и ощущал - тяжелые вдохи-выдохи, влажные поцелуи, тихие звуки соприкосновения тел, - и постепенно терял контроль. Энма все чаще срывался на стоны. Его затуманенный взгляд был устремлен куда-то через плечо Тсуны, в пустоту; на верхней губе выступили капли пота, а глаза влажно блестели. - Быстрее, - наконец хрипло взмолился он. Его тело еще слегка расслабилось, и Тсуна рискнул войти полностью, на всю длину; влажный блеск в узорчатых багряных глазах обратился в острую яркую вспышку. - Ах, Тсуна!.. Услышать свое имя из его уст - между прочим, чуть ли не впервые! - оказалось безумно приятно, так, что кровь вскипела и ударила в голову не хуже вина. Тсуна медленно и упорно вдалбливался в гибкое тело, слушая прерывистые стоны, и теперь сорвался, начав двигаться резче. Энма судорожно глотнул воздуха, изогнулся и прикусил губу. Не нужно было спрашивать, чтобы понять, что ему хорошо. - Еще!.. Они оба почти забылись; Тсуна двигался все быстрее и резче, а Энма раскрывался, тянулся навстречу руками, губами, всем телом. Их языки сплетались в мокрых и медленных поцелуях, а воздух стал так горяч, что, казалось, прикасаться друг к другу уже было не нужно: дыхание плавило кожу и добиралось до самого сердца, чтобы растопить и его самого, и мир вместе с ним. В какой-то момент Тсуна потерял чувство равновесия, пространства и вообще всего, кроме жара и сладкого напряжения. В плечи вновь впились жесткие пальцы, внизу живота бешено билась кровь. Энма вытянулся в судороге оргазма, сжимая член внутри себя, запрокинул голову и с тихим рычанием кончил, несколькими долгими толчками выплеснув сперму себе на живот. От этого зрелища и от того, как умопомрачительно тесно стало внутри Энмы, перед глазами у Тсуны все потемнело. Кажется, это можно было назвать оргазмом, хотя походило больше на обморок. Учитывая, что Тсуна вообще легко терял сознание - он и впрямь успел испугаться, что сейчас опять упадет. На счастье, обошлось. Энма плавным движением стек со стола на пол, будто ноги его не держали; провел ладонью по перепачканному животу и внезапно вздрогнул. - Я... - он уставился на свою руку, легонько ее лизнул. Поморщился. - Не, зря я это. Он выглядел озадаченным и сбитым с толку. - Ты не дал мне ответ, - напомнил Тсуна. - Разве он не очевиден? - Энма улыбнулся, и взгляд его был темным и теплым. - Когда-нибудь я съеду от Адель и наконец заведу себе кошку. Тсуна подул на горячий чай и из-под челки посмотрел на Энму; тот сидел на табуретке, поджав ноги и тиская кота. - И будет это дикое создание орать по ночам и драть всю мебель... как вот этот джентльмен. - Не-а. Я же спокойный, в принципе. - Значит, кот позаимствует черты характера у твоей сестренки. Она тянет на твою полную противоположность. - Поверь, я знаю, - усмехнулся Энма. - Я все еще не понял, почему ты не сбегаешь от всего этого. - Потому что я оптимистичный идиот? - Тсуна поставил чашку на стол и накрыл ладонями. Давешнее полуобморочное состояние оставило ему озноб и ледяные пальцы. - Черт, замерзаю. Будешь меня сейчас отогревать? - Еще раз? Я пока с прошлого не отошел. - Вообще-то я подразумевал объятия, а не что-то еще, - фыркнул Тсуна. - Хотя, если тебе очень хочется... Энма явно собрался что-то ответить, но в этот момент обжег язык чаем и зашипел, морщась. Он вообще сейчас выглядел очень живым, близким и... каким-то домашним, как большой и пушистый кот. - Давай сюда, - отплевавшись, сказал он и протянул руки к Тсуне. - Будешь греться об меня и Натса. Они придвинули табуретки поближе и оказались совсем рядом, так, что прижались друг к другу плечами, сужая мир до узкого кольца тепла и прикосновений. - Ты и впрямь какой-то холодный... - Энма ожег ладонями через одежду, тесно прижался, утыкаясь в место между шеей и плечом. - Все в порядке? - В полном. Полузакрыв глаза, Тсуна наслаждался моментом. Он хорошо знал, что все в мире имеет свойство заканчиваться; а в Энме и вовсе было что-то такое... эфемерное. Словно неосторожное движение развеет его по ветру. Может, дело было в его внешности или взгляде - Тсуна не знал, но содрогался при мысли, что все это не вечно. Но есть ли что-то вечное в этом мире? - Знаешь, - прошептал он наконец, - наверное, опять дело в том, как все интерпретировать. Как себе объяснишь, так и жить будешь... - Опять ты за свое? - с ласковым упреком спросил Энма. - Ты хоть понимаешь, что перевирать все и вся бесполезно? - Вовсе нет. Меня это часто спасало... особенно раньше, - Тсуна вздохнул. - Когда я был мальчишкой, и неуверенность мне продыху не давала. Все, что я делал... казалось мне бессмысленным. И тогда я придумал, как при помощи слов подслащивать себе все свои поражения. А потом я привык... Он чувствовал чужое теплое дыхание на своей шее, и его несло неудержимо. Энма оказался первым за много лет человеком, которому хотелось сказать правду. Веселого и оптимистичного Савады Тсунаеши просто не существовало. Уверенного в себе и никогда не теряющего самообладания - тоже. Были слова, слова, слова, бесконечное разнообразие интерпретаций. И двадцатишестилетний авантюрист с нечитаемым взглядом - там, в зеркале, где слова не помогали. - А знаешь... Я мог бы сейчас сказать себе, что это все химия. Что я просто свихнулся от одиночества и чего-то ищу... в тебе. Что я опекаю тебя, потому что мне не о ком заботиться, - он запустил пальцы в алые волосы и развернул Энму лицом к себе. - Это бы помогло мне закрыть дверь за тобой и за всем, что тебя сопровождает. Просто интерпретировать все удобным образом... но я... я не хочу. Краснея, юноша отвел взгляд: - Хватит, Тсуна. Я не уверен, что мне стоит это все слышать. - Почему? Ты не хочешь знать, как все обстоит на самом деле? Определенно, скажи он "да", Тсуна бы понял. Вряд ли кому-то захочется знать, что личность, ставшая ему опорой - лишь тонко прорисованная маска, за которой скрывается страх пустоты пополам с комплексами. Но Энма ответил иначе. - Скорее... Просто слишком много откровений за такое короткое время. А мне нечего дать тебе взамен. У меня нет слов, настолько же важных, - он пожал плечами. - Есть парочка постыдных секретов, но, боюсь, ты скоро и сам в этом разберешься. Потом замер на миг и шепнул: - Если только... - Если только что? - напряженно спросил Тсуна. Что-то в этих словах прозвучало такое... больное, надтреснутое. - Хочешь знать, почему нас с Мами все еще двое? Почему она не бросила меня? Глаза Энмы лихорадочно заблестели, он слегка склонился и прикоснулся лбом ко лбу Тсуны. - Я сам ей предложил. В какой-то момент их поза опять стала чертовски провокационной: Тсуна оказался сидящим меж раздвинутых ног Энмы и почти вжался в его тело. Единственным, что разделяло их - и придавало ситуации определенную ироничность, - был кот. - Она так хотела встретить принца, - с тоской в голосе уронил Энма. - Она так просила дать ей пожить еще немного... Но все, кого она находит, всегда сбегают. Все, кроме тебя. - Я не принц, - Тсуна обнял Энму за плечи. - Пусть Мами простит меня за это. В сказке, которую он разыгрывал, места принцу не нашлось. - Мой братец так душераздирающе болтлив... В мерцающих огнях клуба лицо Мами казалось неподвижным и загадочным, как древняя маска. Тсуна сидел, опираясь на локти, чуть подавшись вперед, и вглядывался в нее до рези в глазах. - Ну или ты мастерски его разговорил. - Тебе не нравится? - Мне нравишься ты, - сказала она, проводя холодным бокалом по щеке Тсуны. - Это, честно говоря - главное. Интересно, Энма и впрямь так глубоко любит тебя, как говорит? Хотя бы так же глубоко, как ты трахал его вчера? Иногда Мами была нестерпима. По-детски жестокая и бесцеремонная, безжалостная к людям и их чувствам, как и положено той, кто отняла у родного брата нормальную жизнь ради себя. Прелестная, бесконечно привлекательная эгоистка, такая же блистающая и лишняя, как волосы Рапунцель. - Ты завидуешь? - Нет, - бокал вновь ткнулся в его щеку. - Я просто думаю, что ты мог бы уделить мне внимание. - Хоть сейчас, - усмехнулся Тсуна. - Прямо здесь или в машину пойдем? Мами выскользнула из туфель и положила ноги ему на колени. - Начнем здесь. Ее ноги, грубо очерченные, с тонкими щиколотками, выглядели слишком привлекательно, чтобы Тсуна стал спорить. Он наклонился, обвел кончиками пальцев яркие ногти и выступающие костяшки. Мами сощурилась, глядя с явным чувством собственного превосходства. - Знаешь, - сказала она насмешливым тоном, болезненно контрастировавшим с ее словами, - из-за тебя я жалею о том, что со мной случилось, вдесятеро против обычного. Тсуна осторожно массировал ее ступни и старался не смотреть ей в глаза, но слушал внимательно. - Мой брат всегда был жалостливым и хрупким. Знаешь, как он плакал в детстве, когда увидел сбитого машиной котенка? И сам был всегда как мокрый котенок, которого топят, а он все выплывает зачем-то... раз за разом. И меня он приютил потому, что очень сильно пожалел. Она неожиданно опустила ноги на пол, надела туфли и встала. - Пошли, выйдем... здесь шумно. В душной августовской ночи Мами выглядела вырезанным из бархатной бумаги силуэтом. Тсуна силился рассмотреть ее глаза, но никак не мог. - Он так боялся себя, меня и мира все это время. Ее голос звучал хрипло и куда ниже обычного. - Ты сумасшедший или святой. Из-за тебя Энма улыбается и снова вспоминает, что такое принимать решения самому. - Я дурной на голову авантюрист. - И это есть... - Мами усмехнулась и плюхнулась на парапет, отделявший двор клуба от улицы. - Давай прямо здесь. - Так захотелось зрителей? - криво улыбнулся Тсуна, опускаясь на колени и задирая на ней юбку. Потом отцепил чулки, потянул их вниз, касаясь белоснежной кожи - всегда чуточку более холодной, чем у Энмы. Эти двое всегда были разными. Как Тсуна мог когда-то считать их одним человеком? Он стоял на коленях на декоративной плитке двора и лизал прохладные пальцы, обрисовывая языком вены на верхней стороне стопы, а Мами, - прямая, строгая, - сидела и смотрела на него. - И что ты еще сделаешь ради Энмы? - наконец спросила она. Тсуна резко поднял голову. - Почему сразу "ради него"? - Потому что мне между вами давно не место, - вздохнула девушка. - Это же реальный мир. В нем нельзя быть мертвым и одновременно жить. Кто-то вырулил с парковки. Холодный свет фар на миг озарил лицо Мами - бледное, неживое, с пустыми темными глазами, и тогда Тсуна не вытерпел. Поднялся, обнял худое гибкое тело: - Это вовсе не так. Все началось благодаря тебе. Фары погасли. Тсуна погладил Мами по волосам, уткнувшись в них лицом, и прошептал: -Я люблю вас обоих. Вы оба, и Энма, и ты... нужны мне. - Спасибо. - Голос ее стал по-детски чистым и звонким. Незнакомым. - Спасибо тебе, Тсуна. На его спине сомкнулось кольцо ледяных тонких рук. Фары вспыхнули опять, и в их свете яркие пряди парика соскользнули с головы Мами, просочились сквозь пальцы, теряя естественность и превращаясь в блестящую синтетику другого, в общем-то, оттенка... - Я люблю тебя. ...голос стал низким, бархатистым и мягким. И тогда человек, которого Тсуна сжимал в объятиях, спросил: - Скажи, что в этом мире является чудом? Тсуна выпрямился, глядя Энме прямо в глаза, и сказал: - Ну, думаю, это явно не персиковое дерево. На самом деле, конечно же, чудом была судьбоносная встреча. Правда, не с принцем. Но Рапунцель нуждалась именно в авантюристе, не так ли?