But he's not as cool as me

Порой бывает очень трудно смириться с тем, что твой ребёнок нашёл себе парня. Непросто принять, что может жить своей жизнью это милое и нежное существо, которое тебе всегда будет казаться беззащитным, наивным и недостаточно подготовленным для настоящей жизни, а уж тем более для тех жутких вещей, которая эта жизнь за собой тащит. Ещё труднее положение становится в том случае, если твой нашедший себе парня ребёнок едва-едва нашёлся для тебя. И ты едва успел рассмотреть его очаровательное лицо, едва успел угадать в его мягких чертах неуловимое повторение погрубевших своих, едва успел убедиться в неоспоримом единстве вашей одинаковой крови, едва начал завоёвывать его любовь и доверие… А он уже ускользает с кем-то другим, которого любит больше и по-другому. Невозможно запутаннее положение становится, если родитель и ребёнок волею судьбы и машины времени поменялись местами. Кайлу Ризу пятнадцать. Конечно он выглядит много старше своих пятнадцати. В условиях восстания машин, бесконечной партизанской войны и выживания на руинах человеческой цивилизации любой ребёнок повзрослеет слишком рано. Но в случае с Кайлом суровой жизненной закалке стойко противопоставляется его от природы трогательная, концептуально щенячья внешность, основы которой: небольшой рост, общая хрупкость и умело завёрнутая в стильные тряпки красота, кудрявые каштановые волосы, фоссильные синие глаза, отчаянная трогательность, которую так и тянет защищать, — сейчас, когда ему пятнадцать или больше, ощущаются с особой теплотой. Это надо помножить на лишённый всякой подростковой дури и максимализма, по причине всё той же тотальной войны и переносимых тягот, совершенно ангельский характер, в котором покладистость и полное послушание сильным соединяются с рациональностью, честностью, стойкостью и особенным благородством — следствием благодарности, восхищения героями и надежды. Золото, а не ребёнок. Одним словом, Кайл лапочка. И совсем недавно он узнал, что у него есть сын. Сын, ради которого он в будущем пожертвует жизнью и ради которого он отправится в прошлое, чтобы там вести себя достойно той ответственности, которую Джон Коннор на него возложил. Джону Коннору тридцать три. Прошлое его каким только ни было. Прошлое его проходило в мирные и суровые времена. С юности он сталкивался с роботами, в юности он был отчаянным, красивым и злым ребёнком, склочным и самостоятельным, честным и склонным разбивать женские сердца и топтать сердца сменяющихся опекунов. Он любил маму, и мама смогла его подготовить к войне, в которую никто не верил. Но это всё давно. Главное то, каким он стал сейчас. Сейчас Джон Коннор — признанный лидер сопротивления и едва ли не единственная надежда человечества. Он сам как машина, настолько силён, твёрд, надёжен и уверен в себе. Но в отличие от машин, у него есть жена, друзья, популярность и всякие человеческие потребности, вроде любви, и слабости, вроде жалости, сентиментальности и обидчивости с мстительностью. В новые времена иметь эти чувства солдатам вовсе не зазорно. Только ревности Джону до сих пор испытывать не приходилось. Все девушки всегда его обожали, ведь сначала он был самым опасным, красивым и свободным хулиганом, а теперь он стал самым сильным, красивым и главным спасителем. Все товарищи всегда признавали его первенство, а те, что не признавали, увы, погибли на подводной лодке. Когда Джон впервые услышал имя своего отца не от матери, это многое поменяло. Из прошлого неведомый и овеянный обещаниями нежных родственных чувств Кайл Риз переместился в обозримое будущее. С детства Джон привык думать о своём отце, что тот был герой. Это действительно было так: Кайл переместился в прошлое и там спас Сару Коннор, сумев там, в дремучие безбедные года, в которых всё было для него по-другому, справиться с терминатором. Кайл Риз умер там, в далёком прошлом. Кайл Риз был бы замечательным отцом. Иногда… Совсем уж редко. Например в часы, когда Джон Коннор своим тринадцатым летом сидел на железнодорожном мосту, опустив подбородок на нагревшиеся перила, и, потягивая приторную колу и заедая чипсами, мелодраматично смотрел на закат. Или, когда ему было одиннадцать, бродил с каким-нибудь таким же неприкаянным приятелем по праздничному парку и видел, как другие мальчишки гуляют со своими отцами и отчего-то не стесняются держать их за руку… Или — совсем уж хронический случай — когда в кинотеатре Джона заставала слащавая сцена родственных объятий, шмыганья носами и «я так люблю тебя, пап…» Терминатор на пару дней не мог заменить Джону отца. Тот терминатор образца девяносто четвёртого года остался в памяти как жаркий, пыльный и усталый день в обществе того, на кого можно положиться, того, кто защитит. Того, кто сильнее всех на свете (совсем как отец). Но, увы, не сильнее Т-1000… Так вот, иногда в детстве Джон, хоть и понимал глупость и сопливость подобных мечтаний, всё равно позволял себе тайно думать о том, как славно было бы, если бы его отец был с ним. Если бы вообще его семья была нормальной и не ждали бы их на пороге нового века восставшие роботы и апокалипсис… Тогда бы Джон был идеальным сыном, а Кайл — идеальным отцом. Джон не выкидывал бы никаких фокусов, не нарушал бы закон и слушался бы, а Кайл… Наверное, он был бы очень славным. Брал бы Джона на рыбалку и в походы, чинил бы с ним вместе крышу на их загородном доме и учил бы жарить мясо на огне. И все эти отцовские вещи из семейных мелодрам — тоже… Повзрослев, Джон перестал думать о Кайле как о не приобретённом, а потому безгрешном родителе. Можно сказать, Джон забыл об отце, которого у него не было. Осталось только приятное согревающие ощущение, разливающееся по сердцу, если кто-то в разговоре упоминал отцов: «мой отец был замечательным. Обязательно был бы, если бы не отдал жизнь за меня и маму…» А потом вдруг взялось и выяснилось. Настоящее время в благородно морском лице адмиралов времён второй мировой и советских командиров подводных лодок, изрядно потасканных жизнью ещё до этого механического восстания, — в лице генерала Лосенко между делом напомнило Джону, что истина будущего где-то рядом. Уже лет пятнадцать растёт и выживает, прячется среди обломков и мусора от Скайнета, с огнями и собаками ищущего его по всему свету. Эти новости осознать было непросто. Всё мигом встало с ног на голову. Теперь Кайла необходимо было найти, во что бы то ни стало защитить, обучить и своевременно отправить в прошлое навстречу его смерти и подвигу. Голова шла кругом, как и у Сары, многими годами ранее записывавшей разъяснительное послание для сына. Джон не знал точного года рождения своего отца, но заранее, когда, как ему показалось, время это пришло, Коннор начал искать его. Но как тут искать, не зная, что ищешь? Джон просто просматривал попадающиеся имена в поисках необходимого. Стал внимательнее присматриваться к встречающимся детям. Что-то подсказывало ему, что раньше времени он всё равно Риза не найдёт. Их встреча начертана судьбой и она произойдёт в определённый момент, пытаться приблизить её час бессмысленно. Но вот, она произошла. Джон сначала встретил парня своего отца, парня-терминатора, а уж потом от него услышал имя, которое столько лет носил близко к сердцу. Маркусу Райту двадцать восемь. Ему было двадцать восемь в безумно далёком две тысячи третьем году и всегда будет. Он наполовину робот, наполовину человек, созданный специально для того, что машине не под силу: найти Кайла Риза, втереться в доверие, убить Джона Коннора… Вот только ничего этого не случилось. Вряд ли потому, что человеческое в Маркусе пересилило. Скорее всего потому, что механического в нём — только скелет да слишком мощное сердце. Маркус спас Джона Коннора. Маркус Спас Кайла Риза. Спас Блэр, да и вообще всех спас. Но несмотря на это, Джон всё равно нескоро научится доверять ему полностью и, уж тем более, отпускать своего несовершеннолетнего отца с ним, с машиной, которая лишь теоретически сознаёт себя человеком. Да, у Джона Коннора имеется опыт дружеского общения с терминаторами, перетянутыми на сторону людей, более того, Джону предстоит в будущем поймать и перепрограммировать одного такого опаснейшего терминатора, дабы тот переместился в прошлое и, помимо спасения от Т-1000, на пару дней подарил бы Джону отца. Но всё равно довериться машине сложно. А настоящий отец Джона не отходит от Маркуса. Что ни делай, как ни пытайся Кайла подманить, он сторонится. Но сторониться он начал до того, как узнал неперевариваемую правду… Сначала Кайл конечно же был в тихом и почтительном восторге от Джона Коннора. Кайл смотрел на него своими перелитыми синей сталью глазами, доверял, признавал, обожал, произносил с неповторимым придыханием «Джон Коннор…» И невольно старался, как и все людские поклонники, быть ближе к спасителю. Насмотревшись на это и поддавшись сентиментальности, беспомощно стараясь высмотреть в лице Кайла своё лицо (совершенно ничего из этого не выходило и Кайл оставался просто милым и беспроблемным мелковатым подростком, но не тем, кого можно было бы узнать на фотографиях, запечатлевших потерянного отца в годы юности), Джон совершил несколько малораспространённых родительских ошибок. Он погладил Кайла по мягким волосам, организовал ему душ, чистую одежду, хорошую еду и мягкую постель. Говорил с ним вежливо, ласково и серьёзно, весомо заглядывая в его синие глаза своими, по-солдатски выжженно-серыми; подержал его пальцами за подбородок, умеряя нежность и внимательность в голосе, обучил его командам и использованию нескольких видов оружия. За пару вечерних уроков научил его взламывать компьютерные коды — то, чему его мама научила, и Кайл оказался очень способным и послушным. Кайл успел пару раз искренне улыбнуться Джону. Такую детскую улыбку Джон купил бы за любую цену, она безумно радовала его огрубевшее сыновье сердце, эта улыбка явно была тем, ради чего люди снова и снова идут на поводу у природы и продолжают свой тягостный род даже в условиях тотальной войны. Кайл успел пару раз поспать у Джона головой на плече и один раз — на коленях. Не было ничего прекраснее, чем стеречь его исцеляющий детский сон и аккуратно поддерживать его лёгкую голову. Не было ничего удивительнее, чем утром, никак не объясняя это удивлённому, но не задающему вопросов подростку, устало, долго обнимать своего пятнадцатилетнего отца и смотреть на него сверху вниз. На него, на золотого ребёнка, который мог бы погибнуть тысячу раз, но выжил и этим самым принёс возможное спасение человечеству. В эти моменты Джон как никогда остро чувствовал, что отдал бы жизнь за этого мальчика. Словно взрослая волчица, что не отдала бы драгоценной жизни за волчат и сестёр и братьев, за него — отдал бы. Ведь благодарная, всепрощающая и самоотречённая любовь в этом случае едва ли не генетически заложена. В этом случае Кайла отпускать от себя не хочется ни на минуту. Странно и смешно, но хочется, чтобы Кайл был ещё меньше. Чтобы можно было поднимать его на руки, щекотать или катать на плечах. Или, как в совсем уж древние времена, качать на качелях, ездить с ним на рыбалку и ходить в походы… Любовь к Кайлу, такая сильная, что буквально осязаемо связывающая их воедино, грела лучше любого огня. Так грела, что стоило бы заранее опасаться. Но Джон, увлёкшись своим семейным воссоединением и родственными чувствами, забыл, что Кайл не знает об их связи. И Кайл, не зная, может не так понять. Джон просто хотел провести со своим отцом побольше времени вместе. Но Кайлу было пятнадцать. И Кайл, чувствуя себя беспричинно приближённым к трону, в очередной раз сидя на столе и наблюдая, как Джон разбирает какой-то сложный прибор, слушал объяснения невнимательно. Вместо этого Кайл смотрел с каким-то странно затуманившимся интересом. Смотрел, склоняя милое лицо, прикусывая губы и часто моргая. Джон не понял в чём дело. Не понял и решил, что нужно поступить, как поступил бы отец: оторвался от прибора, опёрся на стол руками, посмотрел Кайлу в глаза и улыбнулся, как улыбаются любимым детям, когда они замечтались за уроками. И Кайл поцеловал его. Легко, словно птица, метнулся вперёд, невесомо положил руки на плечи и храбро прижался губами к губам. Это явно был его первый поцелуй. Он напряжённо выдохнул, но отодвигаться не торопился. А Джон так увлёкся своим родственным восприятием, что даже это поначалу показалось ему проявлением семейных чувств. Поэтому он, хоть и был удивлён, но, боясь спугнуть Кайла, не отстранился сразу. И мягко, с укором, не способным перерасти в недовольство, отодвинулся лишь тогда, когда почувствовал, что его храбро пытаются поцеловать более осмысленно, так, как жена целовала. Джон не ужаснулся, не удивился, ничем не выдал маленькой, охватившей его паники. Меньше всего он хотел ранить чувства Кайла, с которым хотел наладить близкий контакт и которого хотел всеми силами и возможностями удержать рядом с собой. Нужно было сразу объяснить ему… Но Джон, переводя дыхание, упустил момент и опустил лицо, стараясь утихомирить расстучавшееся от испуга сердце. Этого хватило Кайлу, чтобы молниеносно соскочить со стола и кошкой ускользнуть в неизвестном направлении. Пока он не знал, что Джон его сын, он был только лишь смущён и смятён незнакомой радостью, которая даёт крылья и их же рвёт части, выворачивая наизнанку, когда предчувствие первой любви ещё веселее и невероятнее, чем её осознание. Пока побег Кайла не нёс на себе душевной травмы и зачатков священной семейной войны… Но надо же было кому-то именно в этот день, не раньше и не позже, распустить язык и выболтать Ризу, почему элегантный, знаменитый и опасный, попросту всесильный Джон Коннор с ним так носится третью неделю. Как Кайл отреагировал на эти не ко времени свалившиеся на него новости — Джон не знал. Джон бросился искать его. Джон испугался (ведь даже самое храброе родительское сердце будет болеть от страха за детей). Едва удерживая себя в руках, Коннор волновался не столько за будущее человечества, сколько просто за своего родного человека, которого, оказывается, слишком сильно любил все эти годы… Отчаянно сбежавшего с базы Кайла обратно привёл Маркус. За его широкой спиной в сопротивленческой шинели Риз прятался, как набедокуривший ребёнок за единственной защитой. Джон не смог поговорить с ним. Ничего не действовало. Кайл цеплялся за Маркуса и просил не оставлять его с Джоном Коннором. И Маркус слушался. А что сделаешь с Маркусом, если он машина-спаситель, если он не на хорошем счету у людей, но зато ему единственному доверяет будущей отец надежды человечества? Перебрав все безуспешные способы снова наладить контакт с Кайлом, Джон обратился напрямую к Маркусу. И ему суровейшим образом разъяснил, что так уж и быть, пока доверяет ему заботу о Кайле Ризе, позволяет своему отцу гулять с ним. Только при том условии, что он донесёт до Кайла, что тот не должен убегать из дома и подвергать себя опасности. Какие слова машина-Маркус подобрал, чтоб убедить Кайла, Джон не знал. Возможно, те самые, что Джон для своего отца как строгий и привязчивый отец, а отца надо уважать, особенно уважать этого отца надо Маркусу, раз уж он взял на себе ответственность за Кайла. Путаница! Осознав и дав Маркусу себя убедить, Кайл пришёл к Джону и, кивая и не отрывая глаз от пола, выслушал все его правильные слова о будущем, судьбе и, под конец разговора, о том, что они тогда просто неправильно друг друга поняли, но в этом нет ничего страшного, порой семьи и не через такое проходят… Кайл тихо-тихо сказал: «ты мой сын, а я начал думать, что ты мне нравишься как… как… Это ужасно». Джон конечно ответил, что только он сам виноват и в этой смешной ошибке нет ничего странного, и хотел по-родственному обнять Кайла. Но тот, едва почувствовав прикосновение, мигом удрал, пискнув что-то про то, что не может так просто избавиться от какого-то ужасного чувства. Ужасного чувства любви и нежности того сорта, какой никак нельзя испытывать к ближайшим родственникам. Как мог Кайл сказать об этом? Что тогда, когда поцеловал сына в первый и последний раз, думал только о том, какой Джон Коннор сильный, красивый и добрый. И как славно бы было, если бы он всегда вот так тратил время на Кайла: возился бы с ним, лучезарно улыбался, учил обращаться со сложным оружием, обнимал и держал голову на своих коленях. А всё почему? (В том случае, если пока не пришло в голову невозможное объяснение о родственной связи?) Потому что он Джону нравится. Нравится как парням нравились девушки раньше, до войны, как об этом пелось в песнях и игралось в фильмах. Конечно это невозможно, ведь Джон Коннор лидер сопротивления и у него беременная жена… Но тем и удивительнее, что нет (пока) ни одного разумного объяснения. Кроме того неразумного, которое Кайл сам в своей голове создал: поцелуя, соприкосновения рук, долгого лежания на кровати в обнимку и всего остального из песен и фильмов. Кайл не очень хорошо знал, что там дальше. Но знал, что Джон прекрасно в этом осведомлён и готов был всецело отдать себя ему, достойному и самому лучшему. Но вот, выяснилась правда. Джон его сын. И Кайлу, как самому скверному отцу на свете, оставалось только сбежать. И он сбежал бы, если бы не Маркус. Если бы не сталелитейные объятья, прижавшие его к земле, если бы не знакомый голос, сообщающий, что не даст просто так погибнуть… Не потому что Кайл Риз — раскакая-то там ступень к последней надежде человечества. А потому что Кайл Риз — первый, кого Маркус встретил на этой выжженной земле, и первый, кого Маркус посчитал дорогим для себя человеком. И Маркус для него — тот первый и бесценный друг, к которому не страшно и совершенно законно испытать всю первую любовь, какой требует подростковое нежное сердце. Ведь к этому всё и шло: как в книгах и фильмах, они встретились в Лос-Анджелесе при удивительных обстоятельствах и понравились друг другу, затем один попал в беду, а другой отправился выручать и да, выручил, чтобы в дальнейшем никогда не расставаться, покуда титры не поплывут по экрану. Всё было бы замечательно, если бы Кайла немного не сбил с толку Джон Коннор, влезший в эти идеальные отношения своей неназванной правильным словом заботой… Но пока ничего действительно непоправимого не случилось (первый неловкий поцелуй, увы, непоправим и неповторим), можно вернуться к основам. Маркус очень нравился Кайлу и, похоже, готов был ради Кайла жить (раз уж готов был, если что, отдать своё сильное сердце ради спасения сына Кайла), поэтому Риз легко вернулся к нему. Конечно Маркусу пришлось дать клятвенное обещание рассвирепевшему Джону, что до совершеннолетия Кайла эти отношения не будут выходить далеко за рамки дружеских. Но в дружеские отношения, как и в родственные, входили поцелуи, держания за руки и трепетная охрана исцеляющего детского сна. Маркус был наполовину терминатор, но для Кайла это не имело значения. Он и до этой неинтересной правды умел переплетать пальцы Маркуса со своими, сидеть у него на коленях и задрёмывать на его стальном, но тёплом плече. Маркус точно не был Кайлу родственником и всё равно любил его — в сумме это давало искомое. У Маркуса было, пусть и модернизированное, но человеческое сердце. У Маркуса были голубые глаза и тёплые руки, которые с хирургической точностью размеривали силу. У Маркуса осталась человеческая способность оберегать и привязываться и Маркус ею дорожил. Он хотел оставаться среди людей и поэтому остался среди сопротивления. Он хотел оставаться рядом с Кайлом и остался. А Кайл ещё раз осторожно уточнил, не является ли он Маркусу каким-нибудь племянником или внуком или объектом, привязанность к которому Скайнет вложила ему в подсознание… Маркус не мог знать точно, но уверенно сказал, что нет. И остался. Весте с Кайлом они ходили в стратегические вылазки за пределы базы — за припасами или проверяли поступающие сигналы. Порой такие путешествия занимали дни и недели. Джон, скрепя сердце, отпускал отца с его парнем. Скрепя сердце, но зная, что именно со своим парнем отец в безопасности. Маркус точно сумеет постоять за них обоих. И уж лучше пусть они сидят в обнимку у костра где-нибудь далеко от базы, чем сидят, как два голубя рядышком, у всех на виду и смущают Джона Коннора поведением отца. Главное, чтобы Кайл не расхотел возвращаться в прошлое. А он, похоже, уже не особо хочет. Своё настоящее он вполне нашёл в свой механической первой (первой и шесть десятых) любви.