Witch.

Мягкая трава приятно щекочет босые ноги. Я всегда подхожу к его дому без обуви, черт его знает, почему. Дань уважения? Вряд ли. Скорее, привычка с того чертового дня. — Ведьма. — зову негромко, зная, что он все равно услышит. Он ведь ждал меня. Всегда ждет, хоть я приезжаю не чаще, чем раз в месяц. — Ян! — выбегает из дома, обнимает меня, целует щеки, скулы. Как всегда, в светло-синих джинсах и без футболки. Ладони перемазаны голубой краской, наверняка, опять рисовал до ночи. Я видел его картины. Всегда пейзажи, ни одного портрета или натюрморта. Интересно, что он нарисовал в этот раз? Хотя, он 100% сейчас мне об этом расскажет. — Я так скучал по тебе, — трется носом о шею, ластится, как кот. Ведьма. Самая настоящая ведьма, даром что парень. — Да, я знаю, — а что я еще могу сказать? Я не скучаю по этому парню, нет. Скорее, он просто засел где-то в моей голове, прочно там обжился и не хочет уходить. Я навещаю его только когда хочу уехать из города или из вежливости. Я вполне могу без него обойтись. — Таблетки пил или как обычно? — у него анемия, а сладкое он не ест. Приходится чуть ли не насильно пичкать его таблетками. Это ни в коем случае не забота. Просто если его не станет, мне уже будет не вырваться из плена сумрачно-серого города. — Ты же знаешь, я не люблю их, — отводит взгляд и смотрит куда-то себе под ноги. Да, не любит, именно поэтому полгода назад выбрал в качестве орудия суицида именно таблетки. Узнал, что у меня есть девушка. Он влюблен в меня чуть ли не с самой первой встречи. И я знаю это. А он знает, что ему ничего не светит. Но все равно вот так радуется каждому моему приезду, виснет на шее, лезет целоваться. Мне не жаль его. Он сам сделал свой выбор. — Ведьма, — говорю строго и твердо, подцепляю его кончиками пальцев за подбородок, заставляя поднять голову и посмотреть мне в глаза. — Ян, я нормально себя чувствую, правда, — смотрит своими синими омутами на меня, хлопая ресницами. Его глаза скорее подошли бы какой-нибудь кукле, я ни разу не видел таких у живых людей, только у дорогих игрушек. Пронзительно-синие, с темным ободком и маленьким пятнышком у нижнего края радужки. Красивые. С эстетической точки зрения, конечно. — Ведьма, — повторяю еще раз, погромче. — Выпей эти чертовы таблетки, и мы закроем тему, — с ним только так и можно. Сухо, твердо, не переступая границу приятельских отношений. Я всего один раз дал себе волю. Это было еще до его попытки самоубийства, около семи или восьми месяцев назад. Мы не так давно познакомились, я случайно набрел на его дом и засиживался здесь до ночи, жалуясь на доставшего меня в край младшего брата и истеричную мамашу, которая может смеяться и улыбаться только во время просмотра очередной имбецильной телевизионной передачи. Он слушал, сочувственно улыбался и обнимал меня. В тот день я был слегка пьян, растерян и не знал, куда себя деть. Он воспользовался этим, и мы переспали. До сих пор помню, как он стонал и выгибался подо мной, цеплялся за мои плечи, раз за разом шептал мое имя, а потом заснул, вцепившись в мое запястье. И вот именно в тот момент до меня дошло, что я натворил. Я тут же собрал вещи и пулей вылетел из дома. И больше никогда не оставался на ночь, как бы он меня об этом не просил. — Пожалуйста, не заставляй… — говорит быстро, наверняка уже приготовил целую речь на тему «Я не хочу пить эти таблетки, отъебись от меня, мудак», но я его прерываю. — Эрик, — в первый раз зову его по имени. — Пожалуйста, выпей. Ради меня, — да, это запрещенный прием. Я в очередной раз даю ему надежду, что у нас может что-то получиться. Но этого не будет. Никогда. Мы живем в слишком разных мирах. Мой — серый, как небо в дождь, наполненный бесконечной рутиной и чувством безысходности. Его же мир состоит из всех оттенков синего, от цвета звездного неба до нежно-голубого, и в нем царит тягучая меланхолия с редкими проблесками чего-то яркого. Нам не быть вместе. Плюс меня дома ждет моя девушка, с которой я познакомился через пару дней после той самой ночи и воспринял это как знак, надоедливый Майк — мой младший братишка — и еще куча каждодневных обязанностей, отказаться от которых я не могу или не хочу. А он свободен. У него нет ни нормальной работы (я не считаю перевод текстов на заказ работой), ни семьи, ни близких друзей. Он может в любой момент уехать и начать новую жизнь где-нибудь в другой стране. Но не уезжает. Из-за меня. И за это я ненавижу себя. — Хорошо, — вздыхает и улыбается краешком губ. Достаю из кармана толстовки упаковку таблеток — ярко-синих, но даже они чуть светлее, чем его глаза — и протягиваю две штуки ему на ладони. Берет. Губами, невесомо поцеловав мою ладонь. Думает, я не замечу. Глупый. Если я не говорю тебе об этом, то это не значит, что я не замечаю. Но это сейчас не главное. Он выпил таблетки, а значит, протянет до следующего моего приезда. — Пошли, расскажешь мне о своей новой картине, — беру его за запястье и веду к дому. Никогда не брать за руку — еще один мой принцип. За руки держатся влюбленные или близкие люди. Он для меня не является ни тем, ни другим. Он тоже это знает. Но все равно светится изнутри каждый раз, когда я к нему прикасаюсь. Ненавижу себя. Но все равно приезжаю к нему, пичкаю таблетками и мандаринами и дарю ложную надежду. И я не могу перестать. Слишком привык. В следующий раз я приезжаю через полтора месяца. Обновленный. Как всегда скидываю кеды, как всегда негромко зову его. — Ян, я уж думал, ты… Ты покрасился? — в его глазах восхищение, удивление и влюбленность смешались в один причудливый клубок. Не перестаю удивляться. Как может простое изменение цвета волос вызвать столько эмоций? Он всегда слишком эмоционален. А я уже почти ничего не испытываю, увязнув по уши в серой липкой массе. Там нет места чувствам. Только холодность, расчетливость и бесстрастность помогут тебе выжить в городе. Те, кто не согласен, становятся либо известными творцами, либо клиентами дурдома, либо отшельниками, как ведьма. И, честно, я испытываю некую радость от осознания того, что он не принадлежит ни к одной из первых категорий. — Да. Надеюсь, не слишком мрачно, — я знаю, что он сейчас скажет. Начнет рассыпаться в комплиментах моим волосам и моей внешности, а потом добавит, что я нравлюсь ему любым. То же самое он говорил, когда у меня был период изнурительных голодовок. Никак не мог понять, глупый, что голодаю я не ради красивого тела, а ради эмоций, которые вызывает отказ от еды. И что я приезжаю к нему ради этого же. Он — одна большая ходячая эмоция, и иногда кусочек этих чувств перепадает и мне. — Эй, что ты говоришь, тебе очень идет! — несильно толкает меня в бок, пряча улыбку. Раньше он кусался за такие слова, и, надо заметить, больно кусался — синяки от его зубов сходили минимум через неделю. Перестал после того, как я чуть его не ударил. Почему не смог — не знаю. Не из жалости же. Хотя выглядел он действительно жалко в тот момент — сжавшийся в комок и забившийся в угол худощавый парень, взглядом больше всего напоминающий кота из «Шрэка». Любой другой на моем месте бы растаял. Я же только раздраженно фыркнул. Но руку все-таки опустил. — Иначе и быть не могло, — я еле слышно вздыхаю. Уголки его рта на секунду опускаются. Да, он всегда грустит из-за подобных моих слов, но что я могу ответить? «Спасибо, мне приятно»? Это не так. Я просто привык к этому, так же как привык к тому, что нужно привозить ему таблетки и снимать обувь прежде чем подойти к его дому. Но почему-то эти своеобразные маленькие ритуалы не стали частью рутины, как, например, чистка зубов или ежеутренний поцелуй в щеку от Саши. Это рутина. А то, что происходит у нас с ведьмой, — традиция, которую я не хочу нарушать. В этот раз я остаюсь до наступления темноты. Мы молча сидим во дворе и любуемся закатом. Точнее, он сидит, а я лежу, положив голову ему на колени. Тонкие пальцы перебирают пряди моих волос, выкрашенных в серо-пепельный цвет. Я часть серого мира. И я не собираюсь это скрывать. Я еще пару раз приезжал к нему летом и в начале осени, но буквально на пару часов — отдать таблетки, пожаловаться на всех, кто меня окружает и уехать. Нормально вырваться за город у меня получилось только в ноябре, благодаря моей девушке, которая устроила сцену и заявила, что я могу катиться на все четыре стороны. Вот я и покатился. Правда, не на четыре, а на одну вполне себе определенную сторону. К нему. К ведьме. Мне сейчас нужен был кто-то, кто перемыл бы со мной косточки этой стерве, выпил со мной минимум две бутылки виски и просто не вел бы себя как мудак. Я надеялся, что он будет именно таким человеком. Но я ошибался. Вместо того, чтобы посочувствовать мне, он повис у меня на шее, как только услышал о моем разрыве с Сашей. — Ян, это же значит, что мы можем быть вместе! — в его глазах плескался неподдельный восторг. В любое другое время я бы снисходительно улыбнулся, но сейчас это не вызывало во мне ничего, кроме раздражения. Да как он может вообще об этом думать в ту минуту, когда мне хочется лезть на стенку?! Я не был уже так сильно влюблен в Сашу, как это было в начале, более того, я не могу сказать, что я вообще был в нее влюблен последние пару месяцев, но я привык к ней. Я привык к тому, что она есть в моей жизни. И ее уход выбил меня из колеи. — Нет! Не можем, ясно?! — с силой отталкиваю его, ведьма, не успев сгруппироваться, падает на землю. Беспомощно смотрит на меня снизу вверх, чуть ли не плача. Как же бесит! — И хватит об этом! Ты безответственный, жалкий, инфантильный раздолбай, неужели ты и вправду думаешь, что можешь быть нужным мне?! — слова сами слетают с языка, я даже не понимаю, что говорю. А хотя, какая разница? Он сам виноват. — Но я думал, что… — в уголках его глаз скапливаются слезы. Господи, почему он не может просто заткнуться?! Сейчас его слезы только усиливают раздражение. Он больше походит не на парня, а на 14-летнюю девчонку, объект воздыхания которой ушел к ее лучшей подружке. Всегда раздражали такие особи женского пола. — Что? Что я не могу быть с тобой только потому, что у меня есть девушка? — наклоняюсь и шепчу практически ему в губы. — Я не могу быть с тобой потому, что ты не нужен мне. И вытри уже слезы, бесишь, — резко отстраняюсь и выхожу, по пути пнув ногой стоявший недалеко от калитки мольберт. Краски, стоявшие на специальной подставке, падают в траву, открытая синяя растекается бесформенным пятном. Символично. Ничего, я справлюсь и без него. Легко и непринужденно. Да пошел он ко всем чертям! Захлопываю за собой калитку и уже садясь в машину слышу за собой прерывистый, истошный крик. Ничего, переживет. Прощай. А в следующий раз я приехал к нему через неделю. И это был, пожалуй, самый необдуманный поступок из всех, что я совершал. Вечером предыдущего дня я просто лег в кровать и не смог уснуть. Всю ночь я думал об этом чертовом парне. О его потрясающих глазах, таких грустных в нашу последнюю встречу. О тонких и длинных пальцах, всегда так нежно прикасающихся к моей коже. Об изумительно очерченных губах. И о том, что в его кухонном шкафчике все еще лежит пачка снотворного. Вот после этой мысли я и подскочил, как ужаленный. На часах было пять утра, а за окном все еще было темно. И как бы я не уговаривал себя лечь и подождать хотя бы до рассвета, у меня это не вышло, так что я встал, выпил две чашки крепкого кофе и вышел из дома, прекрасно зная, что я скажу ему и что сделаю. А он как обычно откликнется, выбежит из дома и обнимет меня. И все будет хорошо. Но этого ничего не было. Он не отозвался и не пришел даже после того, как я позвал его в пятый раз. Во дворе его не было. В моем сердце зарождались страшные предчувствия. Я бережно положил купленный по дороге букет из ярко-синих ирисов на заднее сиденье машины и кинулся в дом. В голове стучала всего одна мысль: «Хоть бы он был жив». — Ведьма! — я первым делом проверил тот самый шкафчик и ту самую пачку. Не открытая. Уже что-то. Но ведь остаются лезвия, веревка, машина, под которую можно бросится, в конце концов. — Ведьма, черт возьми, где ты… — я открыл дверь в его комнату и остолбенел. Он лежал на кровати, вцепившись в одеяло, на его коже блестели капельки пота, а дыхание было тяжелым и неровным. Словно в оцепенении подхожу ближе и кладу ладонь на его лоб. Горячий. Губы бессвязно шепчут что-то, я пару раз услышал свое имя. Мне хочется разрыдаться, но я волевым усилием беру себя в руки. Ему сейчас нужны лекарства и нормальный уход, а не мои истерики. И я должен хоть раз по-настоящему помочь ему. — Ведьма, ты только дождись меня, — касаюсь губами его виска, несколько раз провожу тыльной стороной ладони по щеке. Он неосознанно тянется за лаской, бессвязно лепечет что-то. Прости меня, слышишь? Прости. Это ведь я виноват… так, Ян, спокойно. Антибиотики. Водка для обтираний. Ягодный, лучше всего из клюквы, морс. Ему это сейчас нужно. И ты единственный, кто может ему это дать. В последний раз целую его в щеку и выхожу из дома. Мне страшно оставлять его одного. Но по-другому никак. У меня уходит два часа на то, чтобы достать все необходимое. Особенно я порадовал аптекаря, когда вломился внутрь и, проигнорировав очередь, попросил ведро различных лекарств от гриппа, протягивая дрожащей рукой стодолларовую купюру. Сначала меня приняли за алкоголика (опухшие, красные глаза, трясущиеся руки и бутылка водки в пакете), но потом, когда я сбивчиво разъяснил ситуацию, суровый аптекарь надо мной сжалился и пропустил без очереди. Обратно я ехал на максимальной скорости, какую только мог выжать из своей колымаги. И плевать на то, что мне выпишут огромное количество штрафов, плевать на все. Мой мир сузился до одного загородного домика и лежащего в нем больного парня. К счастью, за время моего отсутствия ничего страшного не успело произойти. Я позволил себе всего на минутку задержаться рядом с ним и еще раз поцеловать в щеку, а затем встряхнул головой и принялся за выполнение ранее намеченного плана. План, правда, летел ко всем чертям. Одного обтирания не хватило, пришлось повторить эту процедуру еще раза два или три. И не то что бы мне неприятно было видеть его голым, скорее, наоборот, просто он в эти моменты жалобно скулил и пытался увернуться от моих рук. Постоянно пиная меня ногами. Похоже, у этого парня мания оставлять на мне синяки. Антибиотики он, кстати, пить тоже не хотел, мне приходилось заставлять его проглатывать таблетки и микстуру чуть ли не силой. Я так промучился с ним до темноты. И только когда он успокоился, и дыхание вновь стало нормальным, я позволил себе передохнуть и рухнуть рядом с ним на кровать. И вовремя. Он открыл глаза. Больные, тусклые, но разумные. Я ожидал, что он спросит, какого хрена я тут делаю, но я снова ошибся. Он молчал. Нашарив и крепко сжав мою ладонь. И это говорит больше, чем все слова мира. Если я хочу уехать, то мне лучше сделать это сейчас. Тишину нарушает оповещение о входящем сообщении. Беру с тумбочки телефон и смотрю на дисплей. Саша. Извиняется и просит меня вернуться. — Ведьма, — зову, как всегда, негромко. И не по имени. Сейчас я не могу произнести его имя. Я слишком виноват. Слишком много всякого дерьма случилось с ним по моей вине. — Да? — смотрит на меня, доверчиво и словно умоляя о чем-то. Он знает, от кого сообщение. И думает, что знает, что именно я ответил. Но на этот раз ошибается он. Приподнимаюсь и целую его в пересохшие и потрескавшиеся губы. — Ты нужен мне. И я остаюсь.