Не моё задание

— Почти как в Будапеште, — смеётся в рации Клинт. — Не такие высокие ставки. Всего один паршивый инженер, — весело отвечает Наташа. Иранец, вжавшийся в соседнее сиденье, всё равно не понимает ни слова по-английски. — Гремит почти так же, — Клинт шипит и потрескивает, но от того, что Наташа его слышит, вести машину по горной дороге, отрываясь от погони, гораздо легче. Лучшее радио в такой ситуации — голос друга. В зеркале заднего вида на секунду всё заливает оранжевым огнём. — Ой, — Наташа давит на газ со всей дури, еле вписываясь в повороты. Ценный пассажир бледнеет и молится. — Ты был прав. Почти как в Будапеште. Как у вас? — Разобрали засаду, немного поцарапал рожу, — рапортует Клинт. — Хвост не отвалился? Романофф виляет по опасной трассе, и думать об этом ей некогда. Она молниеносно перещёлкивает частоты, чтобы обрисовать Клинту ситуацию, и хмуро кусает губу. — Судя по тому, что их рации не отвечают… — Нат, я навстречу, — бросает Клинт. Он замолкает, и Наташа тихо чертыхается. С его болтовнёй было не так жутко. Сзади кто-то буквально на ходу разбирает последнюю машину конвоя на части, и оторваться сильнее уже тяжело. Свернуть некуда, инженер староват для прыжков с кульбитами из движущихся автомобилей, да ещё и без страховки. Наташа рулит отчаянно, сосредоточенно, думая, что жизнь её уже ничем не удивит и что выбираться получалось и не из таких передряг. Клинт скоро её встретит, за соседним холмом дорога станет ровнее и тогда… Что-то грохочет по крыше и обрывает ход мыслей агента Романофф. «Шаги?!» Девушка выворачивает руль, рискованно и лихо, пытаясь сбросить незваного гостя. Но он методично бьёт чем-то тяжёлым по верху машины, пытается прорваться в салон. Крыша становится ниже и ниже. На принятие решения у Наташи мало времени. Рация Клинта молчит, и посоветоваться не с кем. Она резко сдаёт назад на полной скорости, и что-то чёрное кубарем рушится на капот, покрывая лобовое стекло паутиной трещин. Ещё назад. Никакой агент так быстро не оклемается от удара. Наташа понимает это, и её план прост — переехать нападающего и мчаться к Клинту. Можно, конечно, попробовать подстрелить врага, но руль лучше держать двумя руками. Наташа направляет помятый автомобиль вперёд, как снаряд — и видит, как чёрная призрачная тень, чем-то ослепительно сверкнув, отпрыгивает и уверенно встаёт на две ноги. — Что за… Два выстрела не дают Романофф высказаться. Она даже не успевает рассмотреть наёмника. Оба передних колеса пробиты, и машина летит с обрыва, переворачиваясь. Осколки стёкол пересыпаются в салоне, как бисер. *** Во рту появляется привкус крови. Голова, кажется, разбита. Тело сдавленно ноет. Рёбра и левый локоть болят совсем подозрительно. «Не разлёживайся», — строго командует себе Наташа, как только машина прекращает падать и становится под обрывом на бок, блокируя водительскую дверь. Иранец бессознательно нависает над ней, наёмник наверняка последует за целью, и времени на сантименты нет. Ещё можно попытаться выбраться — не стоит облегчать жизнь этому козлу возможностью взорвать их обоих вместе с автомобилем. Поэтому Наташа рассекает свой ремень безопасности, выбивает покорёженную правую дверь, освобождает «паршивого инженера» и карабкается вверх вместе с ним. Он дышит, но это мало радует Наташу. Попробуй тут побегать с мужиком на руках… Она оттаскивает иранца от машины на безопасное расстояние, прячется в кустах и камнях у подножия холма, и достаёт оружие, уповая на то, что спуск с горы достаточно отвлёк преследователя от её манипуляций. Но очень скоро агент Романофф понимает, что жестоко ошиблась и противник хитрее неё. Она слышит шаги с другой стороны, не с той, с которой стал бы спускаться любой нормальный человек, не желающий переломать ноги. Мир двоится, плывёт пятнами, и ей стоит больших усилий оценить обстановку. Сейчас он её заметит. Главное — успеть подстрелить его первой. Наташа облизывает губы и задерживает дыхание. Автомобиль взрывается очень некстати и, скорее всего, не сам; вокруг становится слишком жарко, звуки глохнут и все до единого превращаются в болезненный комариный писк. — Клинт, внизу, — на удачу шепчет она, не слыша, есть ли на том конце отклик. Бросает рацию в траву. Присаживается на одно колено за камнем, чтобы иметь опору для нетвёрдой руки и загородить собой бессознательного инженера. Противник действительно хитрее. Он, невидимый, неуловимый, словно призрак, стреляет в неё чуть сбоку. Горячая и тяжёлая пуля наискось влетает слева в самый низ живота, и Наташа удивлённо приоткрывает рот, ловя воздух. «Когда успел?» Пуля проходит насквозь, рвёт и сминает мягкую плоть, прорывается — и настигает лежащего за ней инженера. Комариный писк внезапно сам взрывается оглушительным звоном и грохотом. Глаза застилает багровая пелена. Наташа стреляет в стремительно надвигающуюся тень, повернув голову и хватаясь левой рукой за камни. Она готова поклясться, что попала, попала как минимум один раз, но шаги тени уверенны и четки. Обойма заканчивается, силы тоже, а убийца движется к ней неколебимой скалой. — Клинт, — выдавливает Наташа, заваливаясь назад, на хрипящего иранца, и нажимая кнопку рации на ощупь. — Прощай, чёртов медленный Бартон. Она не думает, что её кто-то слышит, и отчаянно пытается собраться с силами. Это трудно. Очень трудно. Кровь заливает бедро, живот разворочен, зрение изменяет ей и превращает мир в полотно нервного импрессиониста. Не то чтобы она так сильно жалела о своей смерти, но Бартон точно расстроится, да и Фьюри она подвела. «А тебя я заберу с собой», — мстительно думает Наташа в адрес своего палача, падая на иранца со вторым пистолетом в руке и зажмуриваясь, чтобы унять перед глазами хаотичную пляску тёмных и светлых пятен. За стихающим набором фантомных звуков Романофф слышит тяжёлые шаги. Они замирают над ней. Наташа резко распахивает ресницы — и видит над собой вытянутую правую руку с пистолетом. Она хочет вскинуть свой и пустить пулю киллеру между глаз, но стоит ей сфокусироваться на цели… *** Во рту — вкус железа и соли. Его так много, что невозможно что-то произнести. А произнести что-то надо. Наташа видит в своей размытой уходящей реальности склонённую голову, неухоженные сальные тёмные патлы, размазанную по лицу над полумаской чёрную краску. И глаза. Холодные пустые светлые глаза. Глаза Зимнего Солдата. «Это ты заберёшь меня с собой», — думает она, зажимая ноющей левой рукой противно-склизкую горячую рану на животе. И ей вдруг становится очень холодно, будто она лежит не на траве под Одессой, а где-то на снегу, и над ней веет пурга. Наташа больше ничего не слышала о нём после Будапешта. Если бы Клинт не твердил, что тоже видел человека с железной рукой, она была бы уверена, что рехнулась. Или что их чуть не убил призрак. Он ведь действительно может быть только призраком, судя по той бредятине про Вторую Мировую, которую смог нарыть для неё Ник. Да и потом… Она сама убила его. Ведь так?.. Наташа медленно поворачивает голову вбок и выталкивает из уголка губ скопившуюся во рту кровь. Она даже не реагирует на выстрел, который раскраивает череп иранского инженера в полуметре от её уха, и на летящие на неё брызги. Солдат почему-то опускает пистолет. Только теперь он смотрит на Наташу своим пустым механическим взглядом, и она заходится — должно быть, от этого — мучительным кашлем. Кровь льётся сквозь дрожащую ладонь на траву, пропитывает костюм. Кажется, если она разожмёт пальцы, из неё что-то вывалится, как синтепон из рваной мягкой игрушки. Наташа зачем-то вспоминает повесть «А зори здесь тихие» и чувствует себя Ритой Осяниной. Нужно что-то сказать. И Наташа выговаривает побелевшими окровавленными губами: — Может, добьёшь? *** Зимний Солдат смотрит ей в глаза. В его зрачках — абсолютная космическая пустота. От этого Наташе становится ещё дурнее, и она зла, что он медлит, и чёрная краска на его лице начинает сливаться с маской и спутанными прядями волос… — Ты — не моё задание, — говорит неживой голос. Он делает шаг назад. Ещё один шаг. И снова исчезает, сливаясь с наступившей душной темнотой. *** — Нат, дыши. Нат, не закрывай глаза. «Это Клинт». Наташа честно пытается открыть глаза, но не видит его. Только два ярких красных пятна. На его лице и на руках. Все руки — сплошное красное пятно. — Бартон, я всё… Губы немеют и еле шевелятся. — Нет, жить будешь. Вот бикини носить — уже нет. Наверное, он шутит. Клинт всегда шутит, он такой. Только голос очень дрожит. Сознание срывается в никуда, но Наташе нужно сказать очень важное, и она говорит, почти умоляет: — Клинт… Поймай его. Иди и поймай его. Брось… — Дура что ли?! Я тебя не брошу. — Поймай… — Зимнего Солдата? — Джеймса. *** Клинт замирает. В его голове наконец решается шарада, привезённая из Будапешта, но думать об этом он сейчас не может. Он не может думать даже об осколке, торчащем в собственной скуле. Дыхание Наташи слабое-слабое, но оно пока есть, и он будет бороться. Бартон кое-как останавливает кровь, берёт подругу на руки и тащит наверх. Там уже воет сирена реанимации. Вопреки уговорам врачей Клинт отказывается от помощи и напрашивается в фургон. Пока машина с горестным воплем летит по трассе в Одессу, он неотрывно смотрит на белую, как мел, Наташу, вслушиваясь в неровное попискивание приборов. Она слишком долго гналась за своим Джеймсом, но Джеймс догнал её первым. *** — Бартон, опять ты?.. Клинт вздрагивает и просыпается. Чуткий сон слетает с него в четверть секунды. Опутанная трубками Наташа смотрит на него непонимающе. — А кто ещё, — ворчит Клинт. — Очнулась. Он достаёт телефон и набирает Фьюри. Тот просил известить его сразу же, как агент Романофф придёт в себя. — Что там насчёт бикини? — еле слышно интересуется Наташа. — Ты это помнишь? — с опаской спрашивает Клинт, но улыбается. Широкий пластырь на щеке морщится. — Я был прав. Выглядит не очень. — Разглядывал, старый извращенец? Клинт строит умильное лицо и широко улыбается, не желая признаваться, что торчал у окна операционной тринадцать часов, пока Наташу собирали и сшивали заново. Она слабо улыбается в ответ, и Бартон выдыхает с облегчением. Должно быть, Романофф не помнит, что ещё выболтала на кровавой одесской траве, и это к лучшему. Когда в палату входит Фьюри в наброшенном на плечи белом халате, Клинту вдруг очень хочется попить кофе, и он тактично отлучается. *** — Никаких новостей, значит, — разочарованно произносит Наташа. Трубки ей мешаются. Хочется выдрать их поскорее, но Ник запрещает и требует полежать под капельницами хотя бы сутки. — И пусть их лучше не будет. Фьюри серьёзен, как никогда, и от этого ещё сильнее хочется выдрать трубки, сесть на постели и напрямую встретиться с директором взглядом. — Он ведь не убил меня, — тихо и упрямо говорит Наташа. — Возможно, он меня вспомнил. Возможно, его код снова дал сбой. Ник Фьюри отворачивается к окну и закладывает руки за спину. — Просто ты не была его заданием, Романофф.