Обратный отсчёт

Пять. - Ах, это так смущает! Новолуние. За окном не видно ни зги. В темноте теряются очертания предметов, и румянец, полыхающий на щёчках милого Тино, совсем не виден. Кетиль любит его. Тихо, без слов и взглядов - обычно молча и только в темноте. Нежно, немного неопытно, совершенно непонятно и всего несколько раз. Тино чужероден здесь, в этом доме - один такой. Он уходит в ночь, он уходит прочь, вслед за крохотной надеждой, в смутном беспокойстве. Он инородный и, оттого, никогда не понятный. Четыре. - Пойдём, прошу. Тонкий месяц растущей луны. Едва-едва просматриваются контуры-намёки. В глазах Бервальда видны лишь неясные блики. Кетиль любит его. Его слова - огромная редкость - растворяются без ответа, как нечто бессмысленное, пустое - безделушка, словно часть прелюдии. Ласково, аккуратно, сдержанно - не слишком часто, но и не слишком редко - тайно, но естественно. Бервальд всегда был камнем, о который разбивались волны - сильным, непоколебимым, холодно-разумным, но заботливым, - а волна точит камень, и это, казалось бы, вполне закономерно. Он уходит в полночь, на волю, под чёрными небесами, с печалью и без страха, больше не со всеми и не с ним, но не один. Он молчаливый и бесстрашный, мягкий при всей своей каменной твёрдости. Три. - Ты мой. Полная луна срывает все покровы, в мёртвом синеватом свете отчётливо видны предметы, лишённые своих цветов. Сердце Хенрика горит, полыхает страстным ревностным огнём, нашедшим отражение в его пронзительных глазах - детищах лунного света. Кетиль любит его. Грубо, неприкрыто, вульгарно, но так отчаянно-искренне - часто, много и необузданно-страстно - постоянно, до, казалось бы, рутинной привычки. Хенрик всегда горел - на поле брани и дома, с врагами и с близкими, в бою или в их единении, словно последнее Солнце в Рагнарёк. Он уходит в бешенстве, с тупой надеждой на возвращение, бегущий от тьмы одиночества, с громкими глупыми обещаниями на устах. Он постоянный в своём непостоянстве, сложный и оттого такой просто понятный, Хаос во плоти. Два. - Братик, не оставляй меня! Умирающая луна ничего не стесняется и лишь слегка покрывает вуалью мир материального, лишь для приличия. Слёзки на личике Халдора поблёскивают драгоценными алмазами на чёрном кружеве. Кетиль любит его. Скромное, доверчивое воплощение невинности в его объятьях - это так естественно, до ненормального. Осторожно, заботливо, боязливо - единожды - в первый и в последний раз. Халдор - хрупкий и неприкосновенный ангел, смягчающий гнев искренностью, неувядающее детство в глазах, сколько бы ни прошло времени. Он уходит вынужденно, на дрожащих ножках - кажется, его сдует малейший порыв ветра, - с постоянным страхом неизведанного за пределами уютного гнёздышка. Он крошечный и совершенно юный, но от того незримо устойчивый и практически бессмертный. Один. Новолуние вновь топит мир в черноте. Одиноко лежащее среди подушек и одеял тело не разглядеть, и ему что-то видеть здесь без надобности. Кетиль один, остался свободным, неприкаянный, одинокий утопленник своей пустоты. Он любил их всех и, в разное время, отдавал им себя полностью, без сожалений. Это было естественно и так упоительно-приятно, так жарко и хорошо - с каждым из них по-разному и каждый раз как впервые, но всегда искренне, потому что под мертвой синевой пульсирует и горит клубок чувств, без надежд и чаяний, в пустоте, но так ярко!.. Кетиль любит их всех, каждого из тех, кто ушёл. И он вовсе не грязный, не пустой, не жертва и не игрушка - он живой под слоем тёмно-синего небытия. Кетиль будет любить их. Он верит, что мир цикличен, что время - это круг, что всё вернётся, чтобы повториться - вновь и вновь. Ожидание под оком луны - непреклонное. Тёмно-синие бездны молчат. Кетиль закрывает глаза и начинает обратный отсчёт.