***
Когда он в следующий раз открывает глаза, перед ними на голубом фоне маячит световое пятно. Твик далеко не сразу понимает, что это работающий без звука телевизор – настолько слезятся глаза, что очертания предметов плывут, будто он смотрит на все сквозь залитое дождем стекло. Справа кто-то тяжело и натужно дышит, и у Твика от этого звука волоски на руках встают дыбом. Он хочет повернуть голову, чтобы рассмотреть этого кого-то, и тут же тяжелой волной накатывает дурнота, желудок болезненно сжимается и, кажется, сейчас выскочит через рот прямо ему на колени. Твик начинает ощущать свое тело, медленно просыпаются органы чувств – и все они вопят о том, что ему очень, очень плохо. Лоб покрывается холодным липким потом, уголки губ саднит, в животе противно и больно, будто он наелся битого стекла, на мелко дрожащей руке какой-то белый датчик с проводом. Твик пытается вспомнить, что с ним случилось, и к букету неприятных ощущений добавляется пульсирующая головная боль. Зато он смог сфокусировать зрение и увидеть, что по телеку показывают старый черно-белый фильм – наверное, «Унесенные ветром». Такие телевизоры высоко под потолком бывают в больницах… Ну, конечно, он в больнице! А сопящее нечто рядом – это пациент на соседней койке. Слева скрипнула дверь, и к Твику подходит высокая фигура в белом. Надо думать, врач. – Как себя чувствуете? – Как… раздавленная грузовиком дворняга… – Голос хриплый и скрипучий, будто чужой, горло пересохло. Твик с трудом сглатывает тягучую, противную на вкус слюну. – Неудивительно: после промывания желудка и кишечника все себя так чувствуют. – Пр… промывания? – Когда он пытается привстать на локтях, чувство тошноты усиливается. – Вы пережили попытку самоубийства. Если хотите, вечером к вам зайдет священник… – врач подносит к лицу черную прямоугольную штуковину – планшет, догадывается Твик, – и начинает что-то быстро там строчить. – Но я не хотел... – Обычно когда человек выпивает пузырек снотворного и запивает его половиной бутылки виски, это значит, что он хочет уйти из жизни. Твик еще раз напрягает память – и вспоминает. Все: и разложенные на столе таблетки, и неприятный разговор с Крейгом, и еще более неприятный разговор с Томасом – правда, последнее с большой натяжкой можно назвать цивилизованной беседой двух человек... Становится так паршиво, что он и впрямь не против был бы сейчас умереть. – Я… просто хотел успокоиться… Ему кажется – или он действительно не заикается? Врач пропадает из поля зрения – наверное, подходит к соседу Твика по палате. Пару минут слышится только это пугающее тяжелое дыхание. В конце концов, его все же удостаивают ответом: – Если вы еще раз захотите таким образом успокоиться, мы не сможем вас спасти. В этот раз помогло чудо, но таким количеством лекарств вы угробили сердце. Еще одной попытки оно не выдержит. Удаляющиеся шаги, скрип двери. Твику кажется, что его сосед стал дышать чаще. Он все-таки поворачивает голову вправо и вздрагивает. Тело до самого горла укрыто одеялом, видна только полностью забинтованная голова – как у мумии…***
Проходит две недели. Твик выписался из больницы, прошел курс психотерапии и сегодня идет в школу. Несмотря на то, что все в классе наверняка прознали о случившемся, и на то, что придется встретиться с Крейгом, Твик рад, что не нужно больше сидеть дома и каждые три минуты ловить на себе обеспокоенные взгляды матери. Отец собственноручно вылил все спиртное в раковину, все лекарства, кроме аспирина, отправились в мусорную корзину. Наивные. Неужели они думают, это остановит Твика, если он действительно захочет себя прикончить? Но все дело в том, что он не хочет. По крайней мере, пока. Он открывает дверь в класс и, ни на кого не глядя и ни с кем не здороваясь, проходит к своей парте и садится. Разговоры умолкают, становится очень тихо – но это буквально на полминуты. Подумаешь: нажрался таблеток и чуть не отдал концы. В городе каждый день случаются гораздо более интересные вещи. Крейга в школе, к счастью, не видно. Твик знает, где он сейчас и с кем, но странно – это знание не вызывает в нем практически никакого эмоционального отклика. Так необычно – он привык волноваться, нервничать и заводиться, думая о Крейге. Быть может, часть Твика, отвечающая за чувства к этой сволочи, умерла, когда он гробил организм седативными препаратами? Не так уж это и плохо, если подумать. Он ведь хотел порвать с ним, раз и навсегда. Проходят дни. Твик ездит на школьном автобусе, сидит на уроках, возвращается вечером домой, где мать после ужина дает ему две коричневые таблетки – слабенькое успокоительное на растительной основе. Два раза в неделю исправно посещает кабинет психолога. Общение с одноклассниками и друзьями сходит на нет, будто его окружила невидимая сфера с прозрачными, но непроницаемыми стенками, сквозь которые все, даже небо и солнце, видится в ровных светло-серых тонах. Заикание и тики чудесным образом прошли – словно вернувшись из-за рубежа, разделяющего жизнь и смерть, он оставил частицу себя там. И стал другим. Твик спокоен, хотя и плохо спит по ночам. Не из-за того, что снится страшное – кошмары оставили его, как и школьные друзья, – просто не идет сон, и он часами лежит в постели с открытыми глазами, рассматривая узор на обоях. Новоприобретенное самообладание не оставляет его даже тогда, когда в классе наконец появляется Крейг. На всякий случай Твик весь день смотрит куда угодно – на доску, на учителя, в пол, потолок – только не в его сторону. Очень боится, что Крейг опять подойдет к нему непозволительно, мучительно близко, будет просить, хватать его за плечи и запястья, трясти, блестеть невменяемыми глазами, материться, говорить сначала, что он, Крейг, без него умрет, и тут же шипеть, что Твик без него никто. Второй раз он такого не вынесет. Однако Крейг, похоже, решил оставить попытки реанимировать их отношения, которые и так последние полгода держались только на терпении, а точнее, бесхарактерности Твика. В конце концов, Томас теперь дает Крейгу все, что тому нужно для счастья, – секс и наркотики. Ну и ладно, думает Твик, переживу. Самое странное, не приходится убеждать себя в этом силой – ему и правда почти все равно. В целом жизнь возвращается в старое русло: бесполезная учеба, вечеринки по пятницам у кого-нибудь дома, на которые Твик теперь не ходит, бессонные ночи, одинаковые дни, скучные тягучие выходные. Впрочем, один случай на пару дней выбивает его из колеи. Он возвращался домой после уроков, и почти у самой калитки к нему подбежал Клайд. Последний месяц Клайд, как и все другие одноклассники, не подходил к Твику на расстояние вытянутой руки. Поэтому выглядело странным, что он вдруг завел веселый разговор – как ни в чем не бывало, будто Твик просто уезжал на каникулы и теперь вернулся. В конце концов, они были старыми друзьями, поэтому Твик слушал, кивал и вставлял реплики по смыслу, временами морщась от сильного запаха алкоголя. Прошло всего минут двадцать после того, как прозвенел звонок, и ему было любопытно, когда Клайд успел так налакаться. Впрочем, в следующий момент все мысли вылетели из головы, потому что одноклассник вдруг шагнул к нему, обхватил руками и стал целовать – мокро, грубо и неумело. Твик даже не успел удивиться такому резкому переходу от слов к действиям. Сразу стало плохо: может, от привкуса дешевой водки, выпитой, как он теперь догадался, для смелости, может, от гадкого ощущения, что чужой язык лезет прямо в горло – точно так же делал Крейг, когда был пьяным или под кайфом, то есть, почти всегда. Твик с силой отпихнул Клайда, потом согнулся пополам и выблевал на снег все, что ел на обед. Похоже, данный инцидент подточил многолетнюю дружбу, потому что с тех пор Клайд с ним даже не здоровался.***
Потом… потом он все-таки ломается, не выдерживает. Твик знает, что его напускное спокойствие – просто броня, психологическая защита, которая рано или поздно даст трещину, он давно ждет этого момента и почти не боится. Он ведь долбаный невротик и все равно не смог бы сдерживаться вечность. И в один прекрасный январский день везение от него отворачивается. Идет последний урок – биология, Твик отпрашивается в туалет, думая посидеть там минут пятнадцать на подоконнике, понаблюдать, как носится по нерасчищенному полю для бейсбола малышня, играя в снежки. Не судьба. Первое, что он видит, когда открывает дверь, – Томас, стоящий спиной к кафельной стене со спущенными штанами. Взгляд вниз… Крейг тоже здесь – на полу, на коленях. Не нужно быть гением, чтобы понять, что здесь происходит. Пропуск дежурного по коридорам гулко ударяется о черно-белый кафель. Твою мать. Твик без раздумий отдал бы пять лет своей жизни, чтобы никогда этого не увидеть. – Э, мудила! Дверь закр… – Крейг оборачивается и осекается, увидев Твика в дверях. С трудом поднимается на ноги: похоже, он уже под кайфом. Даже невооруженным глазом видно, как сильно он изменился в худшую сторону: тусклые волосы сосульками падают на бледное, землистое лицо, глаза наоборот горят лихорадочным огнем. Как у вампира. Твик обнимает себя руками и сжимает зубы. Он не покажет, как ему плохо, – только не на глазах у Томми, который смотрит на него, ухмыляясь, даже не удосужившись заправить в трусы свой причиндал и застегнуть ширинку. Крейг приближается, говорит что-то, язык заплетается, но по определенной интонации можно понять, что он пытается все объяснить, извиниться. О нет. Нет, нет, нет, нет. Только не это. Не снова. Не здесь. В этом сортире любые, самые искренние извинения прозвучали бы как насмешка, как издевательство. Всего этого с Твика уже хватит. Он зажимает руками уши и, глухо застонав, выбегает наружу, в коридор, едва не упав. Еще успевает услышать веселое: «Эй, Крейг, ты куда? А расплатиться?» - и начинает бежать быстрее – через коридор к двери на улицу, мимо спортплощадки, ворот, остановки, магазина – все дальше и дальше, за железную дорогу. Останавливается только тогда, когда заканчиваются силы и дыхание. Оглядевшись по сторонам, Твик видит, что оказался на окраине города, в неблагополучном районе. Смешно: весь их город – один большой неблагополучный район. Твик дрожит и судорожно хватает ртом воздух, ему нужно сделать что-то – поорать, подраться, броситься под поезд – что угодно, иначе голова взорвется, иначе он окончательно сойдет с ума прямо здесь. Из магазина на противоположной стороне улицы выходит бомж, пряча за пазухой бутылку. Ноги сами несут Твика туда. Спустя десять минут он уже сидит за этим же магазином и дрожащими пальцами отвинчивает пробку. Бутылка обошлась ему в двадцатку – чаевые за всю неделю, но Твику все равно. Он зальет это жаляще-режущее чувство, он успокоится, забудется. И плевать на врачей, психолога, школу, родителей – вообще на все плевать. Он уже собирается хорошенько приложиться, и тут за спиной звучит странно знакомое «Привет». Обернувшись, он видит Кенни, прислонившегося плечом к кирпичной стене. Нос одноклассника заклеен широким куском белого пластыря. Твик вспоминает, что Кенни живет неподалеку, в том самом неблагополучном районе за железкой. Нужно что-то сказать – просто чтобы сделать вид, что все в порядке. Ну да, он же практически каждый день шляется по злачным местам Саус Парка в одной рубашке и с бутылкой дешевого пойла в руке. В любом случае, мама учила его всегда оставаться вежливым, даже если хочется, чтобы весь мир провалился в ад. – Привет, Кенни. Почему в школу не ходишь? – Ну вот, даже с дрожью в голосе почти удается совладать. – Я вроде как на больничном, – Кенни подходит и становится прямо перед Твиком, который смущенно прячет бутылку между колен. – А ты как сюда забрел? – Д-да убежал. – Убежал? Из школы? – Ну да. Прогулял биологию, – Твик почти спокоен. Может, это потому что Кенни тоже спокоен? Наверное, это объясняет и то, почему он так долго и отчаянно цеплялся за отношения с Крейгом – невозмутимость Такера, граничащая с полным безразличием ко всему и всем, всегда вызывала у него чувство, близкое к восхищению… и даже зависти. Для него, дерганного параноика, страдающего фобиями и тиками, это было недостижимо… до недавнего времени. – Раз уж ты здесь – пошли ко мне. – Говоря это, Кенни наклоняется, так, что его лицо оказывается в дюйме от лица Твика, берет бутылку и швыряет ее куда-то себе за спину. Звенит стекло. И внутри Твика как будто щелкает невидимый тумблер. Может, Кенни обладает навыками гипноза? Чушь, конечно, но он не удивился бы, если бы это оказалось правдой. Как бы то ни было, Твик соглашается. Кивает, поднимется на ноги и позволяет Кенни вести себя по лабиринту узких переулков к своему дому – зеленому обшарпанному строению с красной крышей. В коридоре темно, и Твик уже готов запаниковать и рвануть обратно, на улицу, но Кенни вдруг берет его ладонь своей – грубой, шершавой, но теплой – и ведет в свою комнату. Твик никогда здесь не был, что неудивительно, и чувствует себя неловко. В отличие от Кенни, который, похоже, даже не думал о том, чтобы предложить своему гостю чашечку кофе. Едва закрыв дверь, он без лишних слов и резких движений подходит к нему вплотную, кладет руку на затылок и целует. Сердце Твика отбивает в груди неистовую чечетку, но краем уплывающего сознания он отмечает, что почти не испуган. Скорее, удивлен, но не слишком. А когда язык Кенни с его губ переключается на шею, заготовленные слова протеста, просьбы прекратить застревают в горле, и наружу вырывается только предательский полувздох-полустон. Его давно никто не касался так… настойчиво, но без грубости. Чужие ловкие руки уже забрались под рубашку – он даже не заметил, когда это произошло, – и гладят спину, бока, живот. Только сейчас Твик осознает, что замерз, бегая по улицам Саус Парка, что зубы у него стучат, а кожа покрылась мурашками и от этого стала очень чувствительной. Каждое прикосновение словно посылает быстрый и щекотный разряд тока вверх по позвоночнику… и это неожиданно так приятно, что Твик закрывает глаза, чуть запрокидывая голову, давая Кенни больше возможностей для маневров, чем тот незамедлительно пользуется. Пол внезапно перестает быть горизонтальным, и он вынужден вцепиться в оранжевую ткань парки, прохладную, пахнущую сигаретным дымом и почему-то ладаном. В следующее мгновение Твик уже лежит на кровати, а Кенни сосредоточенно избавляет его от одежды – медленно расстегивает пуговицы тонкой рубашки, вытягивает из петель ремень и отбрасывает его куда-то в сторону, стягивает джинсы вместе с трусами. Твик понимает, что происходит что-то… неправильное, что он совершает ошибку, о которой будет потом долго жалеть, что переступает какую-то невидимую черту, отделяющую нормальный привычный мир от хаоса. Он не тот, кто сможет выбить клин клином, для него это слишком сложно, слишком волнительно, слишком много противоречивых мыслей будет метаться у него в голове, он не сможет уследить за всеми… Крейг, Томас, Клайд, а теперь еще и Кенни… Он не справится. Он запутался. У него нет ключа к этой головоломке. Твик уже хочет прекратить все, сейчас же, вскочить и уйти, убежать подальше, домой, забиться в свою комнату, чтобы обдумать все в покое и одиночестве. Но руки и ноги вдруг перестают ему подчиняться, когда голый Кенни – когда он, черт подери, успел раздеться? – ложится на него сверху, прижимает к холодной простыне тяжестью своего тела. Удушливой волной поднимается страх. О боже, сейчас произойдет… это, а Твик даже не уверен, что хочет. Возможно, ему не хватает близости… но он совсем не уверен, что готов, что прошло достаточно времени, чтобы забыть, что сможет почувствовать такое с кем-то, кроме Крейга. Черт. Твик болезненно морщится. Зачем, зачем он про него вспомнил? Ну за… Все, сопротивляться и бежать поздно. Где-то в глубине души он даже чувствует облегчение – ведь Кенни облегчил ему задачу, сделав выбор за них обоих. Твик готовится к тому, что будет больно или противно – прямо как с Клайдом – но, на самом деле, не чувствует ничего. Вообще. Запрокинув голову, изучает трещины на грязно-белом потолке, слушает, как скрипит под ними старая расшатанная кровать, чувствует, как шею обжигает рваное горячее дыхание Кенни. Когда движения становятся резче и быстрее, Твик по привычке вцепляется в простынь и сжимает зубы. Закрывает глаза. Но даже когда Кенни с силой вжимает его в матрас, кончая, он ничего не ощущает, кроме усталости. Кажется, требуется неимоверное усилие, чтобы пошевелить хотя бы пальцем. Поэтому Твик, не отпуская простынь, не дождавшись даже, пока Кенни с него слезет, отключается, нырнув в серую зыбкую мглу. Без кошмаров и видений. Просыпается он от звуков ругани и бьющейся посуды. Тело ноет и болит, но это ощущение нельзя однозначно назвать неприятным. У окна на стуле сидит Кенни, уже одетый. Абажур включенной настольной лампы опущен так, что лица одноклассника ему не видно. – Прости. Предки каждый вечер так развлекаются. – Сколько времени я спал? – Твик приподнимается, смахивает с плеча большое мягкое черное перо. Кенни смотрит на наручные часы. – Шесть часов. Как убитый, – он усмехается, мягко, беззлобно. – Жалко было тебя будить. Шесть часов… Значит, сейчас около девяти вечера. Родители, наверное, с ума сходят. Рюкзак, учебники, куртка – все осталось в школе. – Мне пора. Еще в школу нужно зайти… Ой, – Твик резко садится в постели и морщится, хватаясь за низ живота. – Не нужно. – Только тут Твик замечает, что у шкафа стоит его рюкзак, а на ручке висит темно-бордовая куртка. Получается, пока он спал, Кенни сходил в школу и забрал его вещи и одежду… Твик не был бы собой, если бы это его не насторожило. Лучше поскорее убраться отсюда. Непослушными дрожащими руками он кое-как натягивает на себя одежду и, стараясь не смотреть на Кенни, идет к выходу. Он уже думает, что уйдет вот так, не сказав почти ни слова, но в самый последний момент его догоняет вопрос: – Все нормально? – Да… Просто уже довольно поздно, мне пора быть дома. – А еще ему нужно подумать над тем, что он натворил. – Ясно, – в подтверждение этого факта Кенни кивает и выдает совсем уж непонятное, – Легче? Твик решает не уточнять, что он имеет в виду, поэтому тоже кивает и выходит, наконец, из спальни, тихо проходит темную гостиную, в коридоре наощупь отыскивает свою обувь, быстро обувается и выскакивает на улицу, пока родители Кенни, увлеченно грызущиеся на кухне, его не заметили.***
Крейга ломает. Он лежит на топчане в комнате Томаса, комкая тонкое одеяло и стуча зубами. Сам Томас отправился на вечеринку в соседнем городке – сбывать товар. Где его мамаша, Крейг не представляет: за все время своего здесь пребывания он ни разу ее не видел. Вроде она снова сошлась с папашей Томаса, который живет в Колорадо-Спрингс. На самом деле, Крейгу глубоко насрать на мамашу Томми и на то, с каким мужиком она на данный момент трахается, но в таком состоянии лучше думать о чем угодно, о любой чуши, только не о новой дозе. Черт, где же он? Бег времени перестает быть линейным, Крейг без понятия, сколько часов прошло с тех пор, как его новый дружок ушел: один или пять. Если Томми не придет через полчаса максимум, Крейг сдохнет. Может, он специально не возвращается так долго, чтобы его помучить? С этой сволочи станется. Он постоянно держит его в напряжении, в вечном недокайфе, наблюдая, как одна за другой рушатся стены выдержки, методично ломая все то, что тот считает своей личностью, все то, что тот считает в себе неизменным. Раньше Крейг бесился, но теперь все это в прошлом. Он подчинился. Он, черт возьми, крепко сидит на крючке. И то, что вначале казалось знаком особой расположенности – более качественные, более дорогие пилюли, больше удовольствия – теперь обернулось своей оборотной, отвратительной стороной. Крейг никуда не уйдет, он будет, обливаясь потом, валяться на этом топчане, послушно ожидая возвращения Томаса и снисходительного решения прекратить его мучения. Он ненавидит своего друга, по совместительству дилера, прекрасно осознавая, что все так задумано с самого начала, но это очень, очень слабое чувство по сравнению с жаждой, диким, болезненным желанием кайфа. Внизу хлопает дверь. Ну наконец-то. Медленные, очень медленные шаги по лестнице. Чего он там копается? Кажется, от боли у Крейга темнеет перед глазами, голова разваливается на раскаленные куски, руки непроизвольно царапают полотняную обивку топчана. Он на грани, а этот ублюдок медлит. Дверь в комнату распахивается, шаги приближаются. Ну, давай, давай, скажи какую-нибудь гадость, смешай меня с дерьмом – только прекрати это, выдерни меня из кошмара хотя бы на пятнадцать минут, я в долгу не останусь, ты же знаешь, - думает Крейг, закрывая глаза и ощущая боком тепло: значит, Томас присел на краешек топчана. Вдруг Крейг чувствует на лице и шее прикосновение ладоней – маленьких и прохладных, и это так неожиданно приятно, что он даже забывает на долю мгновения о новой дозе. Его обнимают и успокаивающе гладят по голове, совсем как… Томас никогда не станет так делать. Крейг открывает глаза и видит Твика. Он улыбается и смотрит нежно и немного смущенно, совсем как полгода назад, когда все только начиналось и потому было чудесным, как в сказке. Пространство вокруг Твика сияет и мягко вибрирует, как мираж, но Крейг знает, он уверен, что Твик здесь - взаправду. Он простил его, простил Крейга. Теперь все будет хорошо. Крейг тянется навстречу источнику света и тепла, заключает в объятия хрупкое тело, проводит ладонью по вечно торчащим во все стороны волосам, уткнувшись пылающим лбом в шею, пряча лицо в так знакомо пахнущей рубашке. Хочется расплакаться. От счастья. Ему не кажется, нет – Твик рядом, он вернулся, он не бросил его умирать. А это значит, что все изменится к лучшему. Очень скоро. Вернувшийся час спустя Томас обнаруживает Крейга лежащим в позе эмбриона на топчане. Он обнимает руками скомканное одеяло, улыбается и шепчет имя Твика. Томас сжимает кулаки так сильно, что белеют костяшки. Редкий случай, когда он почти рад, что не может сдерживаться. Он выкрикивает грязные ругательства в гулкую тишину комнаты, не без удовольствия наблюдая, как тает выражение счастья на лице Крейга.***
Кенни обходит разоренную постель и достает из кармана парки початую пачку сигарет. Берет одну, открывает форточку, чиркает спичкой. Сизый дымок ползет в морозный вечер, сквозняк приятно холодит разгоряченное лицо – наверное, Твик неплотно закрыл дверь, когда уходил. Подумав пару минут, Кенни берет со стола мобильный телефон и начинает печатать смс. Получатель – Томас. В смс всего два слова. «Я победил». Победил. И это было до смешного просто. Томас наверняка ему не поверит. Ведь встреча Кенни с Твиком абсолютно случайна, он не ожидал натолкнуться на него в своем районе, не строил никаких планов. Честно говоря, он вообще напрочь забыл о странном споре, который имел место недели три назад у Томаса дома.***
*** - Ставлю сто баксов – жопа! – что тебе не светит завалить нашу несчастную блондиночку, Клайд, - Томас выпускает изо рта густую струю дыма прямо в лицо Клайду, тот начинает махать руками и кашлять. - Эй, Томми, ты не мог бы говорить потише, - Клайд нервно хихикает, опасливо поглядывая на лестницу на второй этаж. Томас следит за направлением его взгляда. - Не ссы, дружище. Крейг спит. Ну так что, поспорим?.. Педрила сраный! Жопа! – это я не тебе. Давай, не ломайся как целка. Томас протягивает Клайду ладонь, в золотых глазах пляшут хитрые искорки. - Томми… слушай, - Клайд улыбается, плотно затягивается халявным косяком, так, что щеки прилипают к зубам. – А тебе-то какой интерес? - Да просто любопытно, что вы все в нем нашли. Обсосок! Дерьмо! – Томас поджимает колени к подбородку, обнимает себя руками, копируя привычную позу Твика, передразнивая его манеру говорить – заикаясь и вскрикивая без повода, - Гос-споди! Какой стресс! Это кальсонные гномы, Крейг! Им не нужны мои трусы – жопа! – теперь они хотят затащить меня в свое логово и отыметь всей артелью! Крейг, ты должен лишить меня девственности раньше них!.. Дурдом ходячий… Клайд давится дымом и валится на бок, хохоча и всхлипывая. Разворачивает пепельницу на ковер, за что тут же получает втык от хозяина дома. - Ну так спроси у Крейга, мужик. Кому, как не ему, это знать. – Клайд поднимается и идет, пошатываясь, к креслу, где валяется его куртка. Начинает шарить по карманам в поисках зажигалки, не видя, что она лежит тут же, на ковре. Томас качает головой, поднимает ее и бросает другу, который даже и не думает ее ловить. Зажигалка летит прямо под диван, на котором мирно спит Кенни. Ну и черт с ней. Томас вытаскивает из кармана джинсов коробок спичек. - Спроси у Крейга… Гребаный отсос! Я и спросил. Потом две недели пугал клиентов избитой рожей. - Ничего себе. – Клайд заново прикуривает погасший косяк. - Да уж… Ну так что, споришь? - Да знаешь… я тут слышал, что Твик вроде вены себе порезал или таблеток нажрался… - Ну и? - Ну… как-то это… жестоко, что ли. - Да ладно! Жопа! Думаешь, я не знаю, кто капал Твику про нас с Крейгом? Так что не строй из себя святого, Клайд, лицемерное твое ебало – и это не Туретт. Клайд смотрит на приятеля с плохо скрываемой злобой. Дауну ясно – Томас хочет отыграться на Твике и сделать это намерен чужими руками. Манипулятор хренов. По большому счету, Клайд ничего не теряет, в случае выигрыша он не только получит живой переходящий приз, которого добивался долго и не совсем честно – тут Томас прав – но и сто баксов наликом. Вот только… Томас ведь не удержится и как пить дать расскажет все Крейгу. А иметь дело с разъяренным и, к тому же, обдолбанным по самое не могу Такером Клайду совсем не хочется. Еще Томас сможет потом шантажировать его, грозить рассказать об их маленькой сделке Твику, попутно вытягивая бабло для своих темных делишек. Клайд готов поставить на второй вариант, он уверен – ради этого и затевался весь этот долбаный спор. Все-таки выручка всегда стояла у Томаса на первом месте. Даже Крейг, из-за которого у него окончательно поехала крыша, не смог отодвинуть ее на второй план. Нет уж, он пас. - Я так и так его трахну. Неинтересный получается спор, Томми. Томас смотрит на него долго, потом встает – так резко, что Клайд против воли вздрагивает, - проходится вальяжно по комнате, достает из холодильника банку пива. - Какая уверенность. Но ты прав – дерьмо! – как-то неспортивно получается. Сейчас организуем тебе интересный спор. Томас подходит к дивану и начинает расталкивать Кенни.***
Палец замирает на кнопке «отправить». Зачем он это сделал? Нет, Твик ему не нравится, никогда не нравился. Но там, за магазином, он явно был не в себе, и Кенни просто должен был сделать что-то, чтобы его отвлечь. Он никогда не считал себя мастером вести душеспасительные беседы. Если уж быть до конца честным, то он не видел причин, из-за которых Твику стоило так убиваться. Кенни мог бы рассказать ему, что такое настоящая боль, настоящее одиночество, настоящее предательство… Мог бы, но не стал. Потому что наверняка свою порцию нравоучений Твик получает у мозгоправа, и нужно ему было совсем не это. Кенни сам не понимает, зачем согласился на тот дурацкий спор. Его довольно легко вовлечь в какую-нибудь авантюру, особенно, если замешаны деньги, – половина Саус Парка об этом знает и беззастенчиво пользуется этим знанием в своих целях. Да и с Томасом не особенно поспоришь, особенно когда он одержим идеей. Почему-то просто развалить отношения Крейга и Твика ему казалось недостаточным. Кенни это не касалось, поэтому ему было все равно. До сегодняшнего вечера. Мир жесток, в нем правит закон джунглей: побеждает сильнейший, кто успел – то и съел. И в этом мире такие, как Твик или, к примеру, Пип, – добыча, жертва, еда для более сильных и выносливых физически и морально. Они приходят к финишу последними, сдаются и ломаются первыми. Слабаки, лузеры. Кенни в целом устраивает такое положение вещей, не в последнюю очередь потому, что сам он стоит в начале пищевой цепочки, как и Томас. Но за свои неполные восемнадцать лет жизни ему пришлось немало натерпеться боли и страданий. Поэтому для него издеваться над кем-то лишь потому, что тот не сможет дать сдачи, это как-то… не по-пацански. Гадко, подло. В духе Картмана, которого Кенни ненавидит всеми фибрами своей бессмертной души. Пока он не был в этом замешан, он мог закрывать глаза, но теперь… Больнее всего, когда тебя предает тот, кто сначала помог, поддержал в трудную минуту. Кенни нутром чует: если он отправит эту смс, произойдет что-то очень нехорошее. Что-то… непоправимое. А интуиция его редко обманывает. Он не собирается в этом участвовать. Нажав красную кнопку, Кенни удаляет сообщение, бросает телефон на стол и падает спиной на кровать, на измятые простыни, которые еще пахнут его неожиданным гостем.***
Дверь открыта нараспашку, поэтому в темных комнатах свободно гуляет ветер, в прихожей намело целый сугроб. Томас матерится, переступая через него и нащупывая на стене выключатель. Сейчас прольется чья-то кровь… Опять Крейг, этот укурок долбаный, потерял ключи. Наверняка валяется наверху в отключке, и ему плевать, что в доме отрицательная температура. Ей богу, сейчас он стащит Такера вниз и макнет рожей в этот самый сугроб в прихожей… Но спальня на втором этаже оказывается пустой. Томас заглядывает в туалет – иногда Крейг вырубается прямо там, в обнимку с унитазом, - никого. Спустившись по лестнице, он проверяет кухню, гостиную, даже кладовку… и тут замечает, что что-то изменилось. Поселившись у него, Такер заполнил собой не только беспокойные мысли Томаса, но и его дом. Шмотками, проводами, запчастями от старенького Вольво – Томас уверен, что, загляни он сейчас в гараж, этой дышащей на ладан развалюхи там тоже не окажется, - клеткой для морской свинки (бедный Страйпи сдох почти сразу после переезда), забойным музлом, на которое уже два раза жаловались соседи, книгами, названия которых вводили Томаса в ступор. Все это исчезло. Томас бесился, когда его друг, по совместительству любовник, устраивал в доме беспорядок, что случалось довольно часто. Теперь же, без Крейга и сопровождающего его бардака, дом кажется таким пустым и неуютным, что Томасу хочется развернуться и уйти, только бы не ночевать здесь одному.