Город

      Многочисленные тени, паутиной трещин покрывающие город, стали глубже. Солнце размеренно опускалось к горизонту, не быстрее и не медленнее обыкновенного. Искривленные, напоминающие прибрежные морские скалы, дома серыми столбами вздымались вверх. Вот надрывно проскрежетала часовая башня, некогда самое высокое здание в городе, но старый город сгорел, отстроили новый и теперь часовщик мог видеть лишь маленький кусочек залива, сквозь острые края высоток. Он отвел глаза от прозрачного, слюдяного циферблата, жмурясь. Луч рыжего солнца, прорвавшись к башне, ослепил его. Серовато-белесый циферблат вспыхнул, разгораясь апельсиновыми закатными переливами и его отражение, вместе с мелодичным перезвоном колокольчиков, побежало в глубь города, до самых окраин, отражаясь от стеклянных стен офисов и жилых зданий. В наступившей тишине, огромный многотонный колокол по прозвищу «Отец» одиннадцать раз накрыл город своим густым голосом. Не замечая всего этого, по улицам струились люди, слишком занятые своими делами, чтобы смотреть вверх, слышать что-либо, кроме монотонно гудящей суеты, кричащих рекламных вывесок и транспарантов.       Часовщик вздрогнул, очарованный колокольными переливами, он наконец услышал настойчивый стук в дверь. Легко соскочив с перил, огораживающих площадку второго этажа, он сбежал по лестнице вниз и, кинув последний взгляд на циферблат, поправил жилет, прислушиваясь. Из-за толстой дубовой двери слышалось усталое сопение и тихие, колкие ругательства. Мимолетно улыбнувшись, часовщик отодвинул тяжелый засов и открыл дверь. Взлохмаченный парень шагнул внутрь, из под съехавшей на бок кепки блеснуло исколотое серьгами ухо. Часовщик слегка щелкнул его по козырьку и поймал укоряющий взгляд светлых янтарных глаз. - Блин, к тебе хрен доберешься, серьезно! Ты хоть знаешь, сколько в этой башне ступенек?! – он, волоча за собой старый потрепанный рюкзак, добрел до дивана и рухнул, задрав ноги на подлокотник, пружины протестующе загудели. – Это же жуть какая-то. -754 - Что? – парень приподнял голову. - Ты спросил, сколько здесь ступенек. Ровно 754, не считая 3, которые перед крыльцом. – голос часовщика, не тихий и не громкий, ровный, каким-то образом резонирующий с перестуком шестеренок часового механизма, но не тонущий в нем. - А, черт побери, легче мне не стало…       Ненадолго повисло молчание. Скрип пружинок, гудение маятника, шуршание шестеренок. Толчок. Большая черная витая стрелка отсчитала еще минуту. - Здесь шумно, как в часах. Ужас, я чувствую, как старею. - Но, Эд, мы и так в часах, - недоуменно приподнял брови часовщик. - Логично. Но все равно не приятно. И как ты здесь живешь.       Парень выпрямился и сел, часовщик, опустившись рядом, молчал. Говорить что-либо было незачем, этот разговор затевался шумным парнем всякий раз по приходу и не требовал от собеседника каких- либо слов, превращаясь в традицию. Они смотрели сквозь циферблат на темнеющие, затухающие лучи солнца, узорчатые стрелки отбрасывали на пол причудливые тени, скользили по каменным стенам. Часовщик подпер голову рукой и посмотрел на Эдварда. - Он же здесь, да? – парень, не мигая смотрел прямо перед собой.       Часовщик кивнул, он ждал вопроса, заправленная за ухо, отросшая темно-каштановая прядь упала ему на лицо, шрамом пересекая зеленоватый глаз. Тонкие губы застыли в полуулыбке. - У нас еще есть время. Расскажи мне историю. - Ты все их уже слышал… - У тебя они как будто оживают. Расскажи.       Часовщик вздохнул и ослабил ворот рубашки, собираясь с мыслями. Башня погрузилась в уютный полумрак, через приоткрытое окно, на втором уровне, тянуло вечерней прохладой. - На северном краю земли – начал он. – в месте, где горы уходили в море и волны достигали такой высоты, что пена с них забрызгивала облака, на изумрудной траве, росшей сквозь песок, стоял город. Город из белого камня и светло-коричневой черепицы. Его остроконечные крыши уходили в небо, жители в нем желали жить как можно выше от земли. Они всегда были под самым небом, невыносимо голубым и смотрели вверх. Их легкие шаги не оставались следами на проросшем травою белоснежном песке, они жили не замечая времени. Или, может, время не замечало их. День начинался там с заходом солнца, когда ветер возвращался домой. Напевая, он вальсировал по крышам, пробегая сквозь фигурные отверстия целой системы труб и поднимал в небо миллионы перьев. Пушистые белые перья врывались в высоту и невесомо парили. Жители города не знали про снег, но ходили, погруженные в его подобие, их бесцветные глаза с маленькими, ртутными зрачками задумчиво и с недоумением смотрели за бегущим ветром, с каждым кругом находя в нем что-то новое. Время обернулось к ним в один из дней, уже под утро и белой птицей прочертило небо, весь мир вокруг них замер и…       Громкий стук в дверь заставил Эдварда открыть глаза. Он думал, что ему почудилось, но стук повторился. Он встал и, привычным движением надвинув на нижнюю часть лица платок цвета хаки, опустил козырек кепки на глаза. - Кого там принесло? – зашипел он через дверь, ломая голос до неузнаваемости. - Эд? – неуверенно послышалось из-за двери. - Во сколько обходиться вечность? – перебил его другой, более низкий. - А нужно ли что-то безумцу… - фыркнул себе под нос Эдвард, открывая дверь. – Черт тебя дери, Ян, что за чушь?       Темноглазый парень равнодушно пожал плечами: - Ты хотел пароль. - Белые перья, за что мне это?! - В любом случае нам уже пора. – напомнил Кали, вклиниваясь между ними.       Компания замолчала, наблюдая через циферблат за узкой полоской дотлевающего закатного солнца. Часовщик вздохнул, вытягивая ноги, ему совсем не нравилось то, чем занимались мальчишки, но ему было слишком интересно узнать, во что они вляпаются на этот раз, чтобы остаться. - И каким только образом они еще идут. – тихо выдавил Ян, засмотревшись на стрелки часов, ни к кому, собственно не обращаясь.       Короткими перебежками, прячась в тени, они бесшумно перемещались по улицам, все дальше и дальше отдаляясь от башни, скрытые узкими переулками и нависающими балконами, карнизами. Часовщик обернулся, под отстав, кинул взгляд на монолит циферблата и, погасив внутри легкую тоску по короткому расставанию, двинулся следом за мальчишками. Он единственный из всех их компании шел не скрываясь, ему это было незачем, и потому он быстро нагнал их, остановившись чуть поодаль. Мальчишки спорили. Кали хотел пойти в восточную часть окраин, а Эдвард, так же молча, упрямо указывал на северную часть города. Ян молча привалился к пыльной стене, закинув голову и ждал. Ему было все равно, куда именно они пойдут сегодня, но предпочитал действовать по плану. Они должны были идти на запад, но, чтобы не попасться, решили сместиться на север, но Кали считал, что этого недостаточно и настаивал продолжить с того места, где они начинали, чтобы сильнее спутать след. До это, начав в нижнем порту, они двигались по окраинам города вдоль траектории движения часовой стрелки, но, с недавних пор, их стали поджидать, а быть пойманными не хотелось никому.       Часовщик встал рядом с Яном, краем глаза поглядывая на его задумчивое, слегка нахмуренное лицо, ему всегда было интересно, о чем тот думает и зачем ему все это. С другими двумя все понятно, Эд – идеалист, Кали – горячо верит в сказки. А этот… Каждый из них здесь из – за своих, не похожих на чужие причин. Часовщик попытался выдохнуть струйку пара, но ничего не вышло, неверное, было не слишком холодно, а он, зачем-то надел пальто.       В конце концов, Эдвард сдался, и они повернули на восток, в порт, от куда тянуло свежим йодированным ветром. Часовщик прикрыл глаза, в слепую ступая по мощенной мостовой круто убегавшей к морю, ветер ласково и немного печально трепал край его растрепанного пальто, путался в волосах. «Хорошая ночь» - подумал он.       Кали снова отставал от быстрого Эда и ловкого Яна, он шел в хвосте их процессии, то и дело отвлекаясь на остатки фундаментов старого города, под отстроенными поверх грязными стенами, беднякам не на что было выстраивать дома заново. Ржавый кирпич громоздился на песчаного цвета фундаментах, что как будто отсвечивали в темноте теплыми бликами. Приземистые, от силы трехэтажные домики, тесно громоздящиеся, как перепуганные птенцы. Они выглядели убого, в сравнении со своими величественными основаниями. Друзья уходили все ниже и ниже, спускались к порту, становилось холоднее.       Свернув в очередную подворотню, Эд остановился, затаившись. Место, что они выбрали, отлично просматривалось, и парень внимательно вглядывался в каждую деталь, стараясь ничего не упустить и, при появлении хоть чего-то подозрительного, скомандовать отступление. Маленький, залитый лунным светом дворик с несколькими выходящими в него тусклыми дверьми, ничем не отличался от всех тех, где они были до этого. Песочные стены, сохранившиеся от старого города, узкая угловая арка, ведущая во двор, пустая мощенная темным камнем площадка, кое-где, меж камней, выглядывают жидкие пучки травы. Выдохнув, Эд решительно шагнул во дворик, теряя укрытие тени и, обойдя круглый колодец с низким бортиком в центре двора, остановился напротив одной из сохранившихся стен.       «Эта?» - Ян, подошедший следом, кивнул в сторону, уточнив. Эд согласно махнул головой и, опустив рюкзак на землю, опустил руку на плечо Кали, что был ниже его на пол головы. Часовщик смотрел, привалившись плечом к арке и скрестив руки, как мальчишки, важно друг другу покивав, с секундной паузой принялись за дело. Вытянув из рюкзака за спиной две плоские малярные кисточки, Кали окунул их в открытую Эдом банку и вывел две параллельные, плавно нисходящие линии с завитками на концах, на уровне своего пояса. Окунув кисточки вновь, он провел точно такие же линии и справа, затем две совсем короткие, чуть вниз, выстраивая завитушки полукругом. Начало всех линий он свел в одну, посередине, запрыгнув на плечи к Эду, повел их выше, вырисовывая огромную белую птицу на песочного цвета стене. Ян, орудуя маркером, наносил, почти у самой земли, призрачные силуэты людей в растрепанной ветром свободной одежде, за их спинами он выстраивал город, кажущийся более настоящим, чем люди. У города были высокие здания с остроконечными крышами, на них покачивались колокольчики, от дома к дому вели трубы, напоминающие огромные флейты. Ян дошел до середины стены и остановился, не закончив человеческую фигуру, оборвав ее контур на половине, и, оставив пустой промежуток, в левом краю вытянул стремительные очертания часовой башни, огромный циферблат оказался под крылом птицы. Кали довел крыло и спрыгнул на землю, разглядывая получившееся. Размяв затекшие плечи, Эд потянулся и, разбежавшись, повис на карнизе низкой крыши, та еле слышно скрипнула, прогибаясь под весом парня. Перебежав по остывшей черепице, он запрыгнул наверх полураскрашенной стены и, свесившись с нее вниз головой, вынул из-за пазухи балончик. Зашипела краска, впитываясь в поры стены, над белоснежной птицей раскрылся темно-синий, с бирюзовыми переливами полог ночного неба, светлеющий к линии горизонта, на нем зажглись яркие звезды. Кали макнул кисть в банку с краской, покрывая пространство между башней и людьми кружащимися белыми перьями, вот он дошел до той самой фигуры, что оборвал Ян и вздрогнул, выронив кисть. Под аркой застыл полицейский, луч от его фонаря упирался в землю перед ногами Кали. Ян выругался. - Они здесь!       Ночная тишина взорвалась, из переулка послышалась возня, топот, крики. Еще пару минут и в дворик сбегутся все ближайшие патрули. - Твою же мать! – рыкнул Эд, подтягивая подбежавшего Кали на крышу, Ян взобрался сам. Пригибаясь, они бросились бежать прочь, в сторону центра. Ворвавшись в маленький дворик, жандармы опрокинули забытую банку Краски, по мостовой расплылось пятно. - Черт, ушли! Вызвать подкрепление! Лейтенант, бери всех, кто есть и в погоню! - Мес, хватит глазеть, вперед!       Щуплый полицейский отвел глаза от раскрашенной стены и вздохнул. Ночь ожила, наполнилась воем сирен, криками людей и ревом моторов.       Троица не останавливаясь, один за другим нырнула под нависший балкон, уходя с крыши, соприкоснувшись с мостовой, они побежали, петляя среди переулков, их преследовал вой сирен. Перед глазами мелькали стены домов, зашторенные окна, переполненные мусорные баки, мальчишки пересекали квартал за кварталом, петляли, они спешили туда, где их не найдут, в ночной квартал, скопление куража, веселья и людей, среди которых мог затеряться любой. Патруль висел у них на хвосте, но уступал им в скорости, машины не могли пройти между домами. Эд обернулся, Кали сильно отстал и, тяжело дыша, прижимал ладонь к боку. Рано, слишком рано, уйти бы еще чуть дальше. Ян, поймав обеспокоенный взгляд, кивнул. Не снижая скорости, парни сорвали с лиц платки, вывернули на изнанку куртки, меняя их цвет на более яркий и, свернув на освещенный проспект, притормозили у края широкой улицы. Кали остановился рядом, оперевшись руками на колени, он пытался отдышаться. Эд вытер выступивший на лбу пот и глубоко вздохнул, насыщая тело кислородом. Ян помог другу провернуть нехитрую маскировку и они, прогулочным шагом, пересекли границу веселого ночного квартала. Яркие футболки и куртки, взлохмаченные волосы, они стали каплями в море точно таких же людей. Неоновые вывески слепили глаза, зазывалы глушили друг друга. Далекие звуки сирен погасли во гвалте.       Часовщик нерешительно застыл на границе слепящих вывесок, недоумевая, он никогда здесь не был, более того, даже не знал об этом месте. Неужели это тот же город? Он казался ему еще ужаснее уже знакомых, полных стекла улиц. От громкой музыки в висках пульсировала головная боль, мысли путались, глаза слезились. Еще громче ревущей музыки, в ушах стучал пульс. Часовщик сделал пару шагов, боль усилилась. Он даже не думал, что этот город стал настолько другим, раньше он ему казался просто чужим, раздражающим, не понятным, не знакомым. Сейчас он его наконец возненавидел. Такой ужасный, пронизанный равнодушием, грязью, засыпанный мусором. Он не был даже пародией на Город, он не был попыткой возродить его. Это была ужасная, гнусная насмешка, злая. Часовщик не заметил, как перешел на бег. Он бежал, ослепленный искусственным светом, оглушенный грохотом, сам не понимая куда, стремясь лишь покинуть это место. Боль отдавалась в сердце, терзала. Детская обида до слез, было так плохо. Он все надеялся на то, что город исправиться, смотрел на его строительство и мечтал, как он будет похож на его Город, как дитя. Он старался понять новые нравы, радоваться заселению, новым зданиям, но в глубине души росло разочарование, обида. Сейчас он чувствовал злость сквозь слезы. Он ничего не делал, когда в центре разрушались остатки зданий, а теперь… Но лучше уж так, чем если все эти люди жили бы в домах Города, это было бы невыносимо. Споткнувшись, Часовщик упал, отбив себе колени, его трясло. Все, копившееся в нем многие годы взорвалось ужасающей вспышкой, он не мог прийти в себя и, погруженный в колодец темных мыслей, не заметил Эда, подошедшего откуда-то сбоку. - И где же ты был, что… - парень осекся. – Ты чего?       От покинутого, выжатого вида Часовщика его пробрали мурашки. Они пересекли ночной квартал и вышли на набережную, где он его и увидел, сидящего на коленях посреди улицы, грязным, помятым и сильно осунувшимся, казалось, он постарел лет на 30. Кали и Ян ушли за едой в ближайший круглосуточный магазин, а Эд остался и набрел на Часовщика. Тот так и не отреагировал на его вопрос, только качал опущенной головой, тонкие руки плетьми висели вдоль тела, ладони в старых перчатках подрагивали, как и плечи. Парень не знал, что ему делать и мог только стоять рядом. - Как-то не так все сегодня, да, дружище? – Эдвард опустился на пыльные камни набережной, привалившись спиной к парапету.       Часовщик кивнул, уже более осмысленно, но все еще молчал. Спусковой крючок был отжат и его мысли кружили в голове испуганным роем, сердце никак не хотело униматься, иллюзия благополучия, которую он так старательно для себя выстраивал, в которую старался верить, разлетелась вдребезги, как старое тусклое зеркало. За иллюзией лишь грязные переулки, шум, нагромождение уродливых, холодных скелетов зданий, пустые глаза огромной толпы, ужасный смрад, люди… - Ужасно… - выдавил он хрипло. - А? – Эдвард оторвался от бутылки с фруктовым соком. – Опять, да? Брось, все не так уж и плохо, в конце концов, - глоток. – Только ему не говори, о чем бы ты там сейчас не думал. - Не важно, все это не имеет смысла. – Часовщик практически шептал, обхватив руками колени. - Держи. Часовщик сделал глоток из предложенной бутылки и закашлялся. - Зачем же так много. - Что это? – севшим, не похожим на свой, голосом спросил Часовщик. - А так не догадываешься? - Но здесь же сок… - Какой же ты у меня, все таки, наивный, а, - Эд вздохнул, помогая Часовщику откашляться. - Это вы все изворотливые, хитрые… - Дружище, это, знаешь ли, обидно звучит. - Прости.. Эдвард усадил часовщика рядом с собой и, закутав его в пальто, приобнял за плечи. - Ты как маленький, знаешь ведь, как все обстоит на самом деле и все равно… - Я, просто, больше не могу, вокруг столько ужасного, столько грязи, все вокруг слишком отвратительное.       Парень вздохнул, он уже не первый раз слушал причитания Часовщика, разве что сейчас все выглядело более запущенным. - Никто из вас не знает и не хочет знать своей истории, а лишь бессмысленно нагромождает, громоздит, громоздит… Вся моя работа просто бессмысленна, а я не настолько глуп, чтобы сохранять то, что вызывает лишь презрение. - Не говори глупостей. - Это не глупости! Ты не можешь понять, тебя не было ТАМ! Ты помнишь лишь ЗДЕСЬ! Ты не знаешь… - Часовщик вскочил, сотрясая руками, его взгляд снова помутнел. - Да, меня не было ТАМ! – Эдвард встал, побелевшими пальцами сжимая парапет, и, вздохнув, продолжил уже спокойнее. – Меня не было там и не могло быть. Я даже представить не могу, что ты чувствуешь глядя на это, - раскинул он руки в стороны. – Если даже мне противно смотреть по сторонам, а ведь мне не приходилось жить ТАМ, я родился ЗДЕСЬ и только слышал твои истории. Даже если профильтровать их от твоего максимализма, то место, все равно, просто потрясающее и я… Я могу понять лишь малую часть твоего отвращения к этому городу. Но ты не думал о том, что жизнь такая, какой мы ее представляем. И измениться она только в том случае, если ты посмотришь на все это под другим углом. Мы делаем многое, для того, чтобы напомнить людям о прошлом, мы везде оставляем следы, напоминания… - Эдвард… - Часовщик прервал тираду блондина и, облокотившись о перила, опустил голову на скрещенные руки. – Есть в твоей теории одно слабое место, настолько слабое, что исключает весь успех вашей задумки. Важное и не важное, красивое… Не нужное, скучное и отвратительное. Мы сами выделяем для себя приоритеты из этого мира. Жирно обводим и вешаем в рамочку внутри себя. Сколько не раскрашивай пустую стену яркими красками, для многих она останется пустой. И, какими бы громкими не были колокола на часовой башне, их не заметят, пока не посмотрят вверх; и легенды будут оставаться выдумкой, пока все продолжают смотреть сквозь очевидные вещи своими стеклянными глазами.       Парень с тревогой смотрел на непривычно серьезного и повзрослевшего Часовщика. Он еще никогда не видел его таким. Эд стоял рядом с ним, теребя козырек кепки и думал, что же ему следует сделать. Ему чудилось, что происходит что-то чрезвычайно важное, ему казалось, что он должен что-то сделать. Но, что именно, он не понимал. Он был настолько потерян… Все мысли пропали из головы, оставив после себя странную, липкую субстанцию. - Ты думал когда-нибудь о том, почему после возвращения белой птицы, все жители Города рассыпались на тысячу белых перьев? – нарушил тишину Часовщик, его ярко-зеленые глаза внимательно смотрели на Эдварда. Тот с трудом отвел взгляд. Что-то ему не нравилось в новом поведении старого друга. - Мне всегда казалось, что, когда время вернулось, им вернулся их возраст и они умерли, а перья – это метафора, дающая понять, что все мы часть потока времени. Его перья. - А если я тебе скажу, что они действительно рассыпались на перья, и ветер, который привел время в гости, долго не давал этому облаку упасть, оплакивая их потерю, он все кружил и кружил. Не было видно совершенно ничего. Весь город окутало белым облаком, словно туманом. Те, кто остались, не могли отвести от этого глаз, им было страшно, их сковал ужас, они не понимали, что же произошло. А теперь, представь, что выжили лишь совсем маленькие дети. Эдвард пораженно молчал. В том, что это была правда, он не сомневался. - Теперь, что ты теперь думаешь об этом? – Часовщик снова обернулся, буравя парня зеленым огнем глаз. - Но, почему только совсем маленькие дети? Часовщик хмыкнул. - Это уже следующий нюанс. Сейчас я скажу тебе, что все они могли выжить. - Тогда, они умерли не от старости? - Нет. Они рассыпались потому, что познали мир вокруг себя, считали себя его частью. Когда пришло время, они приняли его, как и все, что видели до этого. Стоя плечом друг к другу, каждый думал о своем. В голове Эда мелькали ужасающие картины услышанного. Часовщик, подперев голову рукой, провел ею по своим темно-каштановым волосам и оперся подбородком об парапет. Устало прикрыв глаза, он рвано вдыхал соленый ветер. - Если перья – это те, кто умер, они и до этого умирали, ведь так? Иначе, откуда им взяться в Городе до прихода времени. Часовщик приоткрыл глаза: - Никто не умер, в твоем понимании этого слова. Они ушли в забвение, так это называлось. - Забвение… - Когда ты узнал очень многое и, чувствуешь, что «теперь увидел все», ты становишься частью всего и получаешь забвение, становишься частью ветра. Примерно в этом, как мне помниться, была суть. У вас бы это сравнивалось с «мне незачем жить» и рассыпаешься… - Часовщик махнул ладонями, имитируя взрыв. Как-то так. - И, увидев время… - Они поняли, что большего, чего-то более величественного в их жизни никогда уже не будет. - Это жутко. - Для тебя. Ну и для детей, не умеющих толком даже разговаривать. Все, что они только узнали, разлетелось миллионами перьев. - Ты никогда не рассказывал об этом. - Я только не уточнял, что именно значит «разлететься не перья» и только. Так, ты хочешь знать, что было дальше? - Да… Да, я хочу. Часовщик слабо улыбнулся и, усевшись на парапет, свесил ноги над водой. - Тогда слушай и не перебивай. После того, как все ушли и остались только дети, до ужаса напуганные самой мыслью о забвении, которое их предки считали высшим благом и гордились теми, кто его достигал, они не знали, что делать, что происходит; ветер все никак не успокаивался… Ох… Всех этих детей пришлось воспитывать мне, ухаживать за ними. Это было тяжело, но тяжелее всего было то, что они отвергли всю культуру своих предков, основанную на стремлении к забвению, они боялись исчезнуть так же. Они отвергли все их окружающее и, рано или поздно, окружающее стало отвергать их. Сначала, все они начали засыпать. Я ужасно испугался, но они просыпались, и я понемногу успокоился. До тех пор, пока они не начали умирать. Умирать в твоем понимании. Раньше, никогда такого не было раньше. И они еще больше испугались. Сносили кровати в одно место, укладывали там всех усопших, надеялись, что они просто спят дольше остальных. Но тела гнили, и, со временем, они стали их хоронить. Меня уже тогда никто не слушал. Вскоре сгорел Город. Перья загорелись и разлетелись. Все сгорело, Город сгорел. Дети, которых тогда было уже достаточно много, решили построить новый. Это для меня они дети, а ты можешь видеть их большими мужчинами и женщинами. Они стали уходить на новые места, осваивать новые поселения. Все желали оказаться как можно дальше от этого места, никто уже не помнил почему, остался только страх перед смертью… - А что же ты? - Я? Никто и слушать не желал о бреднях, что я несу. - Мы все.. - И ты, в том числе – дети тех детей. - Я всегда думал, что все мы пришли откуда-то из другого места и поселились здесь… И, все то, что было раньше, можно вернуть? Можно вернуть тот Город, все так, как было раньше… - Никогда уже не станет так, как раньше, - печально ответил Часовщик. – Города нет, и он не вернется уже никогда. Ни один, не с жителями. Тебе сейчас кажется, что, вот, стоит только все рассказать и тебя услышат, все вернется? Нет. Ничего не вернется. Сейчас эта сказка кажется слишком невероятной. И, знаешь, это, наверное, все таки к лучшему. Не надо ничего ломать. Живите как живете и, хотя бы иногда, читайте сказки.       Эдвард зябко повел плечами и опустил голову, вглядываясь в узор плитки, которой была выложена набережная. Он настолько глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил, как часовщик встал ногами на парапет и, покачиваясь, побрел прочь, мыча себе под нос мягкую, струящуюся мелодию. Замешкавшись, Эдвард все же двинулся следом, краем глаза поглядывая, чтобы друг не свалился. Так, не торопясь, они дошли до моста, который был перекинут через уходящую вглубь суши часть залива. Потеряв равновесие, Часовщик замахал руками и не грациозно плюхнулся на перила, свесив ноги. Его волосы, взъерошенные ветром, скользили по лицу, а глаза устало скользили по волнам, бьющим о сваи моста. - Он еще там? – спросил Эдвард, заметив выглядывающий меж зданий край часовой башни и чихнул, когда пушистое, белое, маховое перо опустилось ему на нос. Недоумевая, он аккуратно подцепил его пальцами. – Шай?       Когда мальчик обернулся, он увидел, как теплый ветер ласково подхватил парящее белое облако и закружил его над темной гладью воды. Огромный колокол с усилием пробил два и остановился, не закончив. Низкий, гудящий звук застыл над городом и рассеялся, оставшись незамеченным. Мальчик шумно сглотнул, силясь избавиться от заполнившей рот горечи. Закрыв глаза, он снова открыл их, невидящим, застывшим взглядом следя, как облако белых перьев, медленно поднимаясь над водой, рассеялось, исчезнув среди стеклянных зданий. - Шай…Шай! - Эд, ты чего орешь? Мы тебя ищем, между прочим. Куда ты упер то? Эд… - Ян замолчал, глядя, как его друг, жалобно заскулив, осел на землю. – Что с тобой? Эд? Кали опустил пакет с продуктами и оглушительно чихнул. У него была аллергия на перья.

***

      Темная комната с большим опозданием, наконец-то наполнилась солнечным светом. Большой, круглый циферблат ярко разгорелся, собирая в себя лучи. В воздухе плавали искрящиеся частички пыли. Старый, продавленный диван жалобно скрипнул под собственным весом, нарушая оглушающую тишину. На площадке второго этажа, куда вела невесомая на вид, деревянная лестница, послышалось шуршание. Тонко курлыкнув, он снова зашуршал, устраиваясь поудобнее в огромном, опустевшем соломенном гнезде и, прикрыв голову белым крылом, недовольно прищурился. Вокруг было слишком тихо и непривычная тишина было неприятна. Встрепенувшись, он захлопал слабыми крылышками и стал расправлять перышки. Прислушавшись, он издал звук недовольства, похожий на голос маленького колокольчика, и поднялся на тонкие лапки. Вокруг стояла тишина. Он снова позвал и опять ему никто не ответил. Озадаченный и удивленный, он переступил, поджимая лапки и, решившись, аккуратно выглянул из гнезда. Пол на ощуп оказался неприятным: холодным и жестким. Нелепо подпрыгнув, он испуганно отпрянул. Но, вскоре, вновь выглянул, решительно настроенный добраться до лестницы. Нахмурив пушистые бровки, он воинственно нахохлился и выскочил из гнезда. Противник не отозвался и перышки не его загривке осели. Недоуменно оглядевшись, он побрел вперед. Дойдя до края площадки, вытянул длинную шею, выглядывая за край, и спрятался за бортик, опасаясь быть замеченным. Но знакомый голос не окликнул его, наказывая вернуться, и не раздались шаги, поднимающийся по лестнице ног. Переждав, он снова выглянул и, никого не увидев, взволновался. Запищав, он бросился к лестнице, прыгая по ступенькам, пару раз чуть с них не скатившись, он вывалился в комнату. Везде было пусто. Он опасливо сжался и пискнул, почти не слышно, закрыл желтые глаза и затрясся. Щелчок дверного затвора отвлек его от страшных мыслей. Быстрые шаги, и теплые руки подхватили его, прижимая к себе. Страх отступал.       Эд тяжело вздохнул, покрасневшими, усталыми глазами оглядывая комнату, ставшую слишком пустой и не уютной. Маленький теплый Хроно завозился, требуя к себе внимания и сильно удивился, увидев его. Большое белое перо, повязанное кулоном на шее Эдварда, привлекло его внимание, и он, закурлыкав, довольно прижался к нему. - Ты извини, конечно. Но, похоже, теперь я за тобой присматриваю. Хроно поднял на него ярко-желтые, овальные глаза и недоуменно склонил голову на бок.