heavydirtysoul

      Дайки первый раз замечает, что с Кагами что-то не так, на матче. Движения, бывшие плавными и точными ещё в начале игры, внезапно стали смазанными, резкими, броски неточными, а глаза испуганно бегали по полю, тогда Аомине не придал этому особого значения. Мало ли, устал человек или же понял, что все равно проиграет асу Тоуо. Его догадки были далеки от истины. Кагами не собирался халтурить и уж точно не собирался отдавать победу без боя, только вот прямо посреди игры черт его дернул посмотреть на трибуны. Тело бросило в жар, ноги начали подкашиваться, а перед глазами расстилалась алая пелена. В самом первом ряду прямо по центру сидел он и как ни в чем не бывало смотрел своими пронзительно голубыми, почти прозрачными глазами. В тот день они проиграли.       Следующий раз это случилось на дне рождения Куроко. Рыжик пришел чуть раньше, чтобы помочь Момои с готовкой, а Дайки просто пришел с девушкой. На час позже, на час раньше, какая к черту разница, все равно придется идти. Тогда, нарезая овощи для салата и неосторожно повернувшись на визг Сацуки, Тайга поранил Дайки, пытавшегося, никому не мешая, достать с верхней полки тарелку (вот и помогай людям после этого). Из неглубокого пореза сразу же пошла кровь, и в тот самый момент взгляд весельчака Кагами стал таким пугающе-отрешенным и холодным настолько, что Дайки аж вздрогнул. Взгляд появился буквально на мгновение. Аомине даже подумал, что ему показалось, но когда Рыжий в спешке выбежал из кухни, чуть не сбив стол, спокойно стоявший в углу, сослался на боязнь Кагами крови. Мало ли какие у людей тараканы в голове. Не нужно лезть к ним с лишними расспросами, пока этого не требуют обстоятельства. В ту ночь Тайга не мог заснуть. Ему снилась кровь. Ему снился нож. Голос в голове кричал, нет, он орал о том, что Кагами грязный, он причиняет людям только боль и страдания, его мама не заслуживает настолько отвратительного сына, никто не должен общаться с таким отребьем, как Кагами. Ему хотелось разбить себе голову, лишь бы не слышать всех тех отвратительных вещей, что говорил ему голос.       Один раз — случайность, два — совпадение, три — закономерность. Так ведь говорят? И вот, как раз это «три» случилось сегодня. Дайки за несколько месяцев общения сумел поладить с Кагами, даже на матч вот решили сходить вместе. Рыжий, как оказалось, не такой уж и плохой парень. Веселый, интересный он пробуждал в Аомине какое-то странное, давно забытое чувство. Кагами ярко реагировал на все. На шутки, на жизненные истории, на пересказы книг и фильмов. Поддерживал любую тему и по каждому поводу имел своё мнение. Дайки настолько сильно увлекся разглядыванием рыжего, что уже не помнит, кто с кем играл. Впервые кто-то был для него интереснее баскетбола. И если его сейчас спросят, какой был счёт, он лишь пожмет плечами. Час ночи. Редко какая игра заканчивается раньше. Они шли по улице, темной и пустынной. На небе уже давно горели звезды. И все было бы так мило и романтично, но уже почти подходя к дому, он начал дрожать. Рука Аомине оказалась в капкане из его горячих пальцев, они сжимались и разжимались. На встречу им шел мужчина средних лет. — Кагами! Как ты вырос, мальчик мой. А какая у тебя теперь задница, загляденье просто. Скучал по папке? — тот самый мужчина заговорил с ними, с Тайгой. — Нет. — голос был холоден. — А кто это рядом с тобой, сладенький, твой новый ебарь? Что, плохо живется без папкиного члена в заднице? — Этот мужик определенно бесил Дайки. Еще чуть-чуть и он готов ему врезать. И, видимо, не он один. — Ты мне не отец! — голос скорее был похож на рык. Руку Дайки он уже отпустил и сейчас его кулаки нервно сжимались, готовые пойти в ход в любой момент, а венка на шее пульсировала. — Это простая формальность, милый. Что ж, а твой ебарь знает о том, что его ненаглядный — несостоявшийся убийца? — Он ласково провёл рукой по волосам Кагами. Тайга уже было хотел бросился на него, но Дайки его удержал. — Валите отсюда, пока я не помог Кагами прикончить вас и закопать ваш труп где-нибудь в лесу, так что бы вас не нашли, а если бы нашли, то не опознали. У вас пять секунд, отсчет пошел. Дайки пылал изнутри. Но, видимо, два школьника-незнакомца не сильно пугали. Мужчина постоял ещё немного, глядя на вырывающегося Рыжика и медленно ушёл. Бросив на прощание короткое: «До встречи, Тайга.» Через минуту Кагами перестал вырваться. Обмяк в руках и сполз на холодный асфальт. Дайки еле довел ничего не соображающего Кагами до дома.

***

      Уже сидя на родной кухне и держа в руках горячую чашку чая, Кагами чувствовал, как дрожь в руках постепенно угасает, а ощущение его рук на теле медленно уходит. Напротив него сидел Дайки. Растрепанный, обеспокоенный, он выглядел совсем по-домашнему. На стене размеренно тикали часы, тихо гудел холодильник в углу, а Дайки выжидающе смотрел на потерпевшего. Но, видимо, поняв, что первый разговор он не начнет, сделав глубокий вдох, все-таки начинает его сам. — И часто с тобой такое происходит? — голос немного дрожит, выдавая неуверенность. На вопрос Тайга лишь легко пожимает плечами. — Бывает. — Он что-то делал с тобой.хм…нехорошее? Что ты так реагируешь на него, и его прикосновения. Бил в детстве? Ругался с матерью? Или может… — Он изнасиловал меня в первый раз, когда мне было восемь. На минуту в кухне повисло неловкое молчание. — Ох, хм, прости… — взгляд Аомине был немного растерянным. — Ты кому-нибудь говорил? Ну, об этом? Они что-нибудь сделали? Дайки с радостью заткнул бы себе рот, но сказанного не воротишь. Он не хотел, чтобы Кагами, перенёсший за сегодня такое потрясение, переживал сейчас ещё больше, рассказывая обо всех ужасах, случившихся с ним. Но Тайга уже начал свой рассказ. — Я говорил матери, но за своей безграничной любовью она не замечала того, что это больше не тот добрый и милый парень, что и пять лет назад. Она говорила «не придумывай глупостей, милый» и «хватит наговаривать на него, дорогой» она была психологом и знала, что многие дети недолюбливают своих отчимов или мачех, и не всегда на это есть объективные причины, многим просто не хочется, чтобы рядом с родным человеком находился кто-то посторонний, чужой, неправильный. Когда умер отец, она была раздавлена, а он буквально поднял ее со дна, заставил поверить в то, что не все потеряно и жизнь продолжается. — Ты рассказывал обо всем этом учителям? Они ведь должны были помочь. Вызвать на совет или что у них там? Разобраться во всем этом, отчитать его, вызвать полицию, сделать хоть что-нибудь? Наверное, это звучало осуждающе, будто бы Кагами виноват в том, что его отчим мудак, но Кагами этого не заметил. — Я говорил. Они даже вызывали его на «серьезные разговоры», но каждый раз завидев его улыбку и набитый банкнотами бумажник меняли свое дурное мнение о нем и отпускали, а на следующий день выговаривали мне, какой я отвратительный и мерзкий, неблагодарный ребенок. — Вот козлы! — Дайки ударил кулаком по столу так, что из его нетронутой чашки выплеснулось немного чая, но он этого, кажется, даже не заметил. В его глазах плясали черти. — Ну, я надеюсь, ты хоть вмазал ему хорошенько? Хоть раз. Давай Тайга, скажи, что вмазал. — Да. Да было такое однажды. Мне тогда только исполнилось пятнадцать. Это был мой день рождения. Тогда мой друг подарил мне выкидной нож, чтобы я стал «настоящим мужчиной», умеющим постоять за себя и за тех, кто мне дорог. Он не знал о моих проблемах. Он думал, что я такой замкнутый, потому что меня обижают во дворе. Но так или иначе, его подарок стал мне хоть каким-то оружием для самозащиты. Я спрятал его под подушкой, и когда вечером он зашел в мою комнату для того, чтобы свершить свое грязное дельце, мое тело в который раз задрожало, перед глазами была словно красная пелена, я чувствовал силу и злость только от одного его появления. Тогда я просто ударил его, повалил и достал нож. Я не понимал, что творю. Тогда я просто обезумел от гнева. Перед глазами все плыло. Я бил его кулаками, пару раз ударил ножом, но он неведомым мне образом уворачивался, и нож проходил по касательной, тем не менее оставляя длинные полосы шрамов. Я чувствовал себя неуловимым. Его кровь была везде. На моих руках, на полу, на стенах. И когда мое наваждение прошло, я увидел все, что сделал. Это был переломный момент моей жизни. Тогда я очень сильно испугался. Я думал, что убил его. Думал, что меня посадят. Ноги подкашивались. Когда мама пришла домой и застала меня сидящего рядом с избитым отчимом, она сказала, что я худший в мире сын, и что лучше бы она сделала аборт. Тогда я первый раз сбежал из дома. Хотел повеситься или наглотаться таблеток. — Дайки нахмурился. — Думаю, тогда во мне взыграл подростковый максимализм. Я ходил по друзьям, долго гулял по городу, а когда все-таки вернулся домой, то мама предложила мне сделку: она присылает мне деньги на все самое необходимое, звонит по праздникам, приезжает два раза в год, а я улетаю назад в Японию и не мешаю строить ей семью. Голос Тайги почти не дрожал, он рассказывал все это уже много раз пустоте своей комнаты. От этого становилось легче. Это успокаивало. Правда ненадолго. — И ты согласился? — это был скорее ответ, чем вопрос. — И я согласился, да. А что мне оставалось делать? Возвращаться к насильнику? Терпеть все это? — Кагами неопределенно взмахнул руками, напугав бедного кота. — Уж лучше жить без матери, чем с ней и этим мудаком. Рано или поздно он бы просто убил меня, замучил бы или я бы сам… — В начале фразы в голосе звучали истеричные нотки, но к концу он почти перешел на шепот. Дайки нашёл ногу Кагами под столом и аккуратно погладил ступней по щиколотке. Это должно было успокоить. Хоть как-то. Если не Тайга, сейчас жадно глотающего воздух, то Дайки, отчаянно желающего убить того мудака. — Тише, Кагами. Успокойся. Сделай глубокий вдох. Как он к тебе приставал, ну, с чего все это началось? Если ты не готов или не хочешь, то не рассказывай. Я пойму. — Аомине хотел знать, хотел помочь, хотя бы просто выслушать, потому что копить эмоции в себе, чувства, воспоминания нереально. Когда ты говоришь, а тебе не верят. Ты теряешь доверие к людям. Ты становишься бомбой замедленного действия. — Нет, нет, все нормально. Я всегда замечал его странные взгляды: когда я ел мороженое, когда переодевался и так далее. Стандартное педофильское клише, ничего нового. Когда это произошло в самый первый раз, мама ушла на работу, а я сидел один в своей комнате. Он зашел в нее и подошел со спины. Начал массировать, поглаживать спину, потом его руки перешли на грудь и массируя спустились вниз, я откровенно не понимал, что происходит. Он развернул мое кресло и предложил поиграть с ним, на что я яростно замотал головой. Не приняв отказа, он стянул с меня домашние шорты, трусы и взяв мой половой орган в рот, начал сосать. Прости, я не очень хорошо помню тот день, тогда я был очень напуган. Думал, он мне что-нибудь откусит. После всего этого он сказал мне, что так делают все взрослые дяди и, что, если я ему настоящий друг, то никому не расскажу. Следующая наша с ним встреча прошла иначе. Он зашел и быстро раздев, поставил меня раком, от него сильно пахло алкоголем и сигаретами, он стал вставлять мне туда пальцы на сухую. Я кричал, но никто меня не слышал. Мне было больно, а он все шептал, чтобы я был хорошим мальчиком и за каждый крик больно бил рукой по заднице. Я пытался сопротивляться, а он лишь ухмылялся. Но что я мог сделать? Мне восемь, ему тридцать с хвостиком. Силы были не равны. Так проходил год за годом. С каждым разом он заходил все дальше и дальше, и если сначала он был хоть каплю аккуратным, то к моему тринадцатилетию он брал меня жестко, не обращая внимания на крики и сопротивление, придумывал все более извращенные пытки для меня. Он заставлял меня сосать ему, пару раз приводил своих дружков, он насиловал меня бутылкой, вставлял игрушки, заставляя ходить с ними целый день, связывал, но он никогда не оставлял на мне следов. Я чувствовал себя испорченным, грязным. Я никак не мог доказать матери то, что ее любимый мужчина каждый раз, когда она уходит на работу или с подругами в магазин, насилует ее родного сына. Кагами горько ухмыльнулся. И эта ухмылка отозвалась болью в сердце Дайки. — И ты нигде не прятался от него? — Прятался, конечно. Раньше у меня была дверь с замком, за которой прятался от него, но мое счастье было не долгим. Он сказал матери, что я отдаляюсь от них, что закрываюсь не из-за того, что боюсь его, а из-за того, что у меня суицидальные наклонности. Суицидальные наклонности у восьмилетнего мальчишки, как по мне, так это даже звучит глупо, но мама, как психолог, восприняла это слишком серьёзно и меньше, чем через неделю с моей двери сняли замок, лишив меня последней надежды на спокойную жизнь. Я прятался в туалете, но он просек фишку и убрал щеколду и там. Аргументируя это тем, что там я мог сделать с собой что-то плохое. Я уходил на долго к друзьям, но он , поговорив с матерью уверил её в том, что все мои друзья малолетние бандиты и будущие наркоманы, и ничему хорошему они меня не научат, и меня перестали отпускать к ним на долго. Единственное моё спасение — это была секция баскетбола, благодаря которой я смог подольше оставаться в школе и поменьше видится с ним. Через год она закрылась. Кагами дрожал. Дайки сначала показалось, что это снова приступ, но глаза Тайги были все ещё ясными, а сжимаемая рука не вырывалась. Адреналин ушел из крови и Кагами стало стыдно. Стыдно за свои слова и поступки. Дайки не должен был знать его настоящего. Того, с кем он каждый день борется, скрывая за яркой маской добродушия. Дайки не должен был узнать о его детстве. Не так. Вдруг он не примет, вдруг испугается. Не нужно было соглашаться идти на матч. Тогда бы они не встретили его, не было бы глупых домогательств, грязных слов и приступа, начавшегося при посторонних. Хотя, после всего сказанного Дайки сомнительно подходит на роль постороннего. Видимо, заметив внутренние метания Дайки. — Иди сюда, Тайга. — Аомине разводит руки в приглашающем жесте. Кагами нужна поддержка. Ему нужна опора и нежность. И Аомине был готов ему это дать. Кагами неуверенно подошел, будто боясь, что его ударят, но Дайки лишь обнял, согревая своим теплом, успокаивая. Ничего пошлого. Ни намека на близость. — Кагами. Кагами, ты меня слушаешь? — Угу. — дыхание куда-то в ключицу. Сейчас он кажется таким несчастным и беззащитным. — Прости меня. Ну, за то, что заставил рассказать, полез в душу. Я не хочу, чтобы ты мучался. Послушай меня. Все будет хорошо. Ты веришь мне? — он мягко потерся носом об бестолковую рыжую макушку.   — Ага. — от недавней злости Дайки не осталось и следа. Лишь мягкость и нежность. Такая непривычная, но такая необходимая. Дайки хочется просто быть рядом, даже без секса, даже без баскетбола, просто обнимать своего балбеса всю ночь, переживать с ним ту боль, то все черное, что таилось в уголках его светлой души, помочь принять себя настоящего, того маленького испуганного мальчика от безысходности, избивающего отчима и обиженного на целый мир, того мальчика, которому пришлось рано повзрослеть и понять, что жизнь штука несправедливая. Дайки любит его, и то, что в четыре утра Дайки просто стоит и обнимает его, успокаивая, поглаживая пальцами обманчиво сильное тело и шепча на ухо всякую романтическую чепуху, чертовски доказывает это.