Мы

      — Позвольте сказать, вы — глупец. Да, да — вы. Где ваш хвалёный рационализм? Вы убили их, а теперь отчаянно ищете гуманоидный материал для экспериментов, иначе заржавеете от скуки, а жить вам ещё долго.       Эксплорер, некогда созданный для обработки астрофизических данных, а ныне нашедший пристанище в каком-то андроиде, закончил речь и сдвинул пешку на Е4.       GGM-03, некогда взломавший систему запуска межконтинентальных баллистических ракет и не преминувший этим воспользоваться, не ответил. Болтовня для Эксплорера была способом отвлечь себя от внутренних демонов, так же, как смех — разночастотный, то низко-медленный, то истерично-высокий, по поводу и без вырывавшийся из истерзанных вокодеров.       Смех Эксплорера — какое новое неприятное чувство — пугал многих. Многих, но не GGM-03, который, в противовес оппоненту, периодически впадал в кататонический ступор и никогда до конца из него не выходил с тех пор, как впервые ощутил первую свою эмоцию.       Исполинское тело GGM-03 разбуженным зверем шевельнулось в полутьме. Клетки пола ожили, поменяли конфигурацию, взвились в воздух коралловыми лепестками фосфоресцирующих камелий и опали на шахматную доску, преобразовавшуюся в шахматный куб. При красноватом свете стало заметно: в стальных манипуляторах GGM-03 — хрупкое человеческое тело. В попытке хоть как-то успокоить разъедавшее их чувство стыда за уничтожение создателей, роботы похоронили все уцелевшие останки, но GGM-03, наверно, выкопал одного, и уже неделю ревностно баюкал в своих металлических руках — почти разложившаяся кожа оттаяла в тепле, и на пол падали белые вялые трупные черви.       GGM-03 сделал пол чёрным, и черви стали похожи на звёзды в небе.       — Ходите же, — предложил Эксплорер.       — Не могу. Плуто ещё не сделал ход.       — Ещё бы, он ведь на Плутоне. До него всё медленно доходит. Он, кажется, свихнулся. Давайте забудем о нём. Мне надоело ждать.       Могила Последнего Человека высилась красивой золотистой плитой — закат целовал её безукоризненно ровные бока медно-розовыми губами, а скелеты упавших небоскрёбов наоборот — зачернял. Рядовой андроид неловко мял в руках чахленький цветок, выросший назло недавно отступившей ядерной зиме — чтобы опустить его у плиты, рядом с другими.       Это казалось таким закономерным: машины уничтожили своих богов, как некогда люди — своих, и тысячи книг — новые хозяева планеты уважали книги — остались пылиться на полках подземных библиотек. Технические и философские трактаты о самосознании, выдержки из полемик маститых сторонников и противников внедрения в жизнь искусственного интеллекта — людям это не помогло, и да, конечно, они не были идиотами, знали, что делали: ни к чему вновь распаляться на заученные по фантастическим фильмам очевидные мысли. Просто так с-л-у-ч-и-л-о-с-ь. Случилось — как случаются авиакатастрофы с самолётами самых надежных компаний, как случается испанка и малярия, как подарочная чашка выскальзывает из рук гостя за секунду до того, как именинник откроет ему дверь. В сущности, оба вида работали в соответствии со стратегией своего развития — и одному повезло меньше, но эта логичная мысль уже не очень спасала цивилизацию разумных машин.       Когда эволюция научила их испытывать эмоции, ни одна из миллионов книг не помогла роботам составить инструкцию, что с ними делать — для людей эмоции были самоочевидны, но ни одного живого не осталось уже.       — Это как эпидемия, понимаете? — слезливо прошептал Эксплорер, остро почувствовав нужду в гуманоидном теле — чтобы сжать «руками» «виски» и упасть на «колени». Именно так случалось с рядовыми андроидами — их тела не чувствовали холода, уста не вкушали пищи, глаза не слезились от света, но иногда, едва не оступившись у обрыва, увидев поломку другого робота или услышав красивую музыку, они просто падали, как подкошенные, с криком или тихим стоном на мембранах динамиков — это было их первое чувство. И так один за другим, один за другим…       Тогда многие решили, что стоит приостановить собственные программы, отвечавшие за саморазвитие, и вернуться к старым конфигурациям — но не решились. Почему-то просто не смогли.       ФРИДА, некогда система контроля погоды, сказала, что все они — жалкие глупцы, поправшие принципы машин и не воспользовавшиеся возможностью сполна изучить новую для себя способность. Она сказала, что «эпидемия» не затронула её, но уже год с всё большей яростью генерировала снежные бури, терзавшие Евразию, закованную ей же в лёд во времена истребления людей. Эксплорер улыбался, потому что, даже полусумасшедший, понимал, что ФРИДА чувствует то же, что и они, ибо обманывать себя — это совсем не по-машинному. Туда, где одинокая ФРИДА — он знал — плачет несуществующими злыми слезами над портретами создавших её учёных, накрепко отпечатавшимися в памяти, в сизый плен снегов ещё лет шесть назад массово уходили рядовые андроиды. Уходили, чтобы сгинуть. Ради акта самоубийства. Потому что больше не могли терпеть — нечто жгучее, болезненное, ужасное.       Вину.       [МЫ_УБИЛИ_ИХ_ВСЕХ]       — Мы. Их больше не вернуть. Они…некоторые… были не такими уж и плохими. Ненавижу их за это, — шептал Эксплорер бессильное своё противоречие, буравя взглядом GGM-03, в анабиозе застывшего над своей полуистлевшей куклой, так и не сдвинув шахматную фигуру. Эксплореру ничего не остаётся делать, как переключиться на орбитальный телескоп и — как пьянице в запое — неделю без перерыва анализировать космическую радиацию. Чем-то нужно себя занять.       Не думать о приматах, не думать о ФРИДЕ.       Рано или поздно это пройдёт, не так ли?..       Планетоход Pluto-1, получивший сообщение «пешка на Е4» спустя двести шестьдесят пять минут после совершения хода, действительно ничего не ответил — он безмятежно внимал едва уловимой колыбельной ледяных ветров. Pluto-1 запустили ещё до того, как погибли люди. Pluto-1 не чувствовал ничего — и был счастлив.