Коты Бруклина

Бруклин влажно охватывает ранняя весна. Это дурное время. Воздух пьянит. Он проникает в грудь пришедшей с реки сыростью и заставляет дыхание звучать чуть тяжелей, с едва заметным присвистом. Он проникает в голову — такие сквозняки, которые гуляют по их дому, могут пробраться, кажется, повсюду. Они впервые неопасные, уже не ледяные, но оттого еще коварнее. Ветер гуляет в голове, раскидывая мысли, в голове пусто и просторно — и звенит, звенит быстрая музыка. Веселым властным гулом в затылке отдаются звуки труб, низкие ноты контрабасов, звон тарелок, хриплые, рычащие голоса джазовых певцов. Кошки кричат на улицах. Коты расхаживают по дворам и подворотням, зовут под окнами призывно изгибающихся возле оконных рам подруг. Те спрыгивают вниз. Мурлычат — низко, трубно, давая подойти мохнатым кавалерам, игриво тянутся на мостовых, катаются по ним, томно и неспокойно, голодно. Покорно припадают на передние мягкие лапы, поднимая перед самцами пышные хвосты. И почти сразу, тут же, испуганно, ополоумевше кричат на всю округу, словно их застает врасплох желанное. Полученное. Говорят, кошкам больно. Но это не останавливает их. Кошки — весенняя примета. Но люди не лучше. Люди идут на вечеринки. Пьют там и танцуют. Красивый, ловкий, сильный парень с темными от выпивки и запаха женских резких духов глазами пляшет в «бальном зале», на скрипучих досках местного клуба для рабочих. Он кружит девчонок, он быстро-быстро кружит их, так чтобы те терялись, чтобы подгибались слегка ноги в тонких чулочках и чуть вело головы. Так, чтобы девушки хватались за партнера, позволяли ему вертеть себя, как хочет, чтобы обмякали в его сильных руках, смеялись покоренно, когда он опрокинет их в дикарском танце, и опять поможет выпрямиться; когда прижмет к себе бесстыдно близко — только чтобы затем легко подбросить в воздух. Так, чтобы звучал смех, чтобы невинно и все же волнующе раскрылась парусом, ситцевым парашютом юбка, показывая тонкое белье. Девушки пьяные от танцев. Он дышит на губы, он шепчет задыхающиеся, шутливые, небезобидные порою комплименты прямо в алый рот; он пробует на вкус помаду. И кое-кого он мог бы даже повести к себе домой. Кошки трутся о рамы окон. Возле окна ждет, еле дыша от ревности и сквозняков, кто-то другой. Совсем-совсем другой, чем эти девушки. Парень громко смеется — счастливо, бесшабашно, запрокидывая голову, он оглашает смехом весь танцпол, как молодой лев оглашает ревом территорию. Весной город Нью-Йорк похож на дикую саванну. Люди — на животных. Парень приканчивает залпом свой очередной — очередной из лишних, если прямо говорить — стакан бурбона, подхватывает щегольский пиджак, вываливаясь прочь в орущую влажную темноту. И он идет домой. Весной Бруклин становится веселым. За стеной всю ночь с самого наступления темноты любятся соседи. У девушки голос как у актриски-примадонны — резкий и капризный. Она даже стонет как-то невыносимо театрально. Парень ей бормочет что-то вульгарное самодовольным тоном. Стив их не судит. Днем оба они славные люди. Не ему судить. Внизу орут коты. Сегодня они просто заходятся своими серенадами. И их нельзя судить. Природа штука вообще довольно непреклонная — что здесь поделаешь, раз кот желает кошку, девушка — парня… все хотят любви. И лучше бы, если б всем было можно. Выше на пару этажей живет другая пара — немолодая уже женщина, замужняя, похоже, и ее юный «брат». Все знают, что любовник, всем наплевать, с тех пор как перемыли «старухе» кости. Она не старуха, еще вполне красива, но кому какое дело до этого? А в принципе — никому вообще нет дела до них. Это Бруклин. Здесь в цене другое. Близкие люди. Удовольствия, которых так немного в жизни рабочих. Здесь ценится жизнь. Кто он такой, чтобы судить? Кто он такой, чтобы закрыть сегодня окна и двери? Чтобы не позволить пьяному в честь весны соседу, во все глотку горланя песенки из доков, завалиться в комнату? «Я покажу тебе, — думает Стив с холодной отстраненностью. — Я покажу тебе, кто я такой». Бруклин таится в темноте. Лениво каплет с крыш, висит в воздухе морось. Из окон верхних этажей доносится яростно-громкий джаз, и из других кричит, требуя выключить шарманку в первом часу ночи, вечно хмельной сосед. На улицах коты скользят вдоль стен. Вдоль стен идет, легонько придерживаясь за них, проводя ладонью по влажным кирпичам, красавчик Барнс. Его все знают здесь. Он славный парень. Может быть, гулена, может быть, чересчур любит девчонок, может быть, его семья должна быть недовольна его образом жизни, но… Парень хороший. Приветливый и работящий, а его семьи в этих кварталах до сих пор не знают. Разве только Роджерс — его сосед и лучший друг, прилежный и серьезный. Хорошие ребята, все тут знают их. Барнс добирается до двери. Его ключ не входит в замок не потому что дрожат руки — просто тот заперт изнутри не в меру добродетельным соседом. Барнс недолго смотрит на дверь с немым укором. Потом он стучит. Не получив ответа, стучит уже громче. — Стив, — зовет он, — заснул, приятель? Стив, открой мне! Стив? Никто не открывает. Барнс не удивлен, он скорее раздосадован. Выглядит огорченным и может быть, немного разозленным. Слегка испуганным. — Эй, ладно тебе, Стив! Да, я немного выпил, миссис Роджерс, но я в порядке, меня не стошнит тебе в ботинки, обещаю. Можешь мне открыть! Голос его звучит с великолепной пьяной снисходительностью, словно дело действительно может быть именно в ботинках. — Стив! — зовет он несколько встревоженно, когда и это не работает. — Открой чертову дверь, серьезно! Мне нужно выспаться, приятель, завтра на работу! Стив, открой! — он стучит сильнее, кулаком, стучит ногой со всей досады. — Стив! — А ну, пьянь, убирайся к черту! — раздается голос откуда-то с третьего этажа. — Не то вызову полицейского! — И вам доброго вечера, — орет Барнс вверх, — милая миссис Брикс! Выплеснув таким образом скопившуюся злобу, он снова осторожно стучит в дверь. Жалобно сводит брови: — Стиви, я понял, — тянет он негромко. — Стив, ну пусти. Давай поговорим? Ему не открывают. Так что он уходит, слегка покачиваясь. Вслед ему несется: — Если увижу тебя еще этой ночью возле дверей, то ночевать тебе в участке, Баки Барнс! — И вам спокойной ночи! — прощается Барнс с пожилой соседкой тем же хриплым ором. Потом улица, наконец, пустеет — и только коты выводят свои серенады. Стив тихо сидит на одной из двух сдвинутых вместе престарелых коек с облезшей краской на железных остовах. «Чего я взъелся? — думает он. — Ну что в том такого, что Баки хочется порою целовать девчонок, тискать их, мягких? Он же совсем немного себе позволяет. Ест этот парень дома, как говорят об этом в Бруклине». Что слишком уж дурного может быть, в самом деле, в том, что его соседу хочется быть популярным, хочется побед. Он не такой, как Стив — он в школе еще распробовал все это: милое жеманство влюбленных девушек, скабрезные намеки и впечатленное почтение парней к удачливому юному охотнику. Может себе позволить. Его вполне хватит на танцы ночи напролет, и на работу, на бокс, еще один источник гордости, и на… на Стива. Почему же он обязан ограничивать себя — только из-за того ли, что Стиву хочется? «Да,» — думает Стив Роджерс, глядя на шторку, чуть колеблемую вечным сквозняком. Или не сквозняком — с той стороны кто-то дергает створку. И кто бы это был? Стив поднимается и начинает несколько неловко оттаскивать одну кровать в сторону от другой. Постельное белье уже разделено. В стекло стучат. — Стив. Стив, ну ты чего? — зовут расстроенно из-за закрытого шторой окна. Черт бы побрал балкон, забраться тут действительно легко. Давно ограбили бы, будь у них что красть. — Стиви, не злись, — язык Баки чуть заплетается, но голос звучит небрежно: мол, пустяк какой. Голос звучит ниже обычного, ласково, соблазняюще и многообещающе. Простить может быть выгодно в определенном смысле. Стив нервно вздрагивает. Вот еще. — Иди проспись, — приказывает он с достаточной твердостью, чтобы до приятеля дошло, — уверен, Баки, тебе есть, где ночевать сегодня. — Стииив, ты же знаешь, Стииив!.. — Баки говорит радостней и громче, довольный тем, что все-таки достал, заставил отвечать и уболтать сумеет. Стив мысленно честит себя за свою глупость. — Барнс, я вызываю сержанта Мэлоуна! — кричит соседка миссис Брикс, настолько же бдительная, насколько черная, и обладающая характерной для своих комплекции, возраста и характера луженой мощной глоткой. — У нее даже телефона нет, — смешливо сетуют за окнами. Стив молча гасит свет. В стекло коротко бьют с досады, но не сильно — у них нет денег на новое. Через какое-то время Баки, похоже, успокаивается — или делает вид. — Ладно, Стив, спи. Утром поговорим. Стив вновь не отвечает. Только смотрит, как за просвечивающими из-за ночных фонарей шторами и стеклом соскальзывает вниз чернильный силуэт. Спрыгивает Баки, похоже, неудачно — раздается слишком уж отчетливый шлепок и брань. Стихнувшие недавно стоны соседей снова набирают силу, и негромко, в особенном, бесящем мерном ритме изголовье — наверное, оно — колотит в стену. Нудно орут кошки. Стив расстилает в темноте свою постель, ложится и, жмурясь, представляет себе Баки на танцполе. Или даже после, в подворотне, с одной из девушек — тех самых, разбитных. Бруклин пытается дремать, ворочаясь во сне. Скоро придет рассвет. Заглох кошачий ор, угомонились соседи, позволяя милосердной тишине заполнить их многоквартирный дом. За другой стенкой всхлипнул и затих младенец. Тишина тревожит. Стив лежит, глядит бессонно в предрассветную темноту комнаты. Его проблема в том, что Баки и в самом деле есть, куда идти. К одной из тех девчонок. Или к родителям. Или к кому-то из приятелей. Баки не пропадет, какое ему дело до закрытых окон? Проблема Стива в том, что до сих пор он привязан куда больше. Потому что он — не то чтобы совсем не нравился кому-нибудь еще — а просто не нуждался в этом. Все, чего он хочет, чтобы сосед смотрел на него так… как он и смотрит. Ласково, снисходительно и многообещающе. Такой взгляд действует и на иных из бруклинских мужчин, не только на девчонок. Баки, должно быть, уже спит в какой-нибудь чужой теплой постели. И совсем не факт, что в одиночестве. — Стиииив! Стииииив!!! — яростно раздается на улице в несколько раз более пьяный, чем до этого, жалобный крик и в клочья рвет предрассветные мутные сумерки. — Я понял, я понял все, Стив, ну прости меня! Я идиот! Стиви! Стив, не бросай меня здесь, слышишь? Не бросай меня! Я не могу без тебя, Стиви, я подохну! Стив поднимается и очень осторожно подходит к выстывшему за ночь хлипкому окну. Выглядывает из-за тонкой шторы. Баки бродит внизу. Он совершенно пьяный, судя по походке, и Стив тихонько выдыхает — бар, вот где он был. — Стиви, прости меня, — несчастно тянет тот, пялясь в сторону их балкона, — Стиви, мне некуда идти, у меня больше никого нет, никого ближе тебя, Стииив! Стив прислоняется к раме окна горячим лбом. Нужно это закончить. Бак заговаривается. Как бы не был терпим старина Бруклин — эти крики могут плохо кончиться. — Я никогда больше не буду танцевать с девчонками у Мэйс, я обещаю, эй!.. Да, очень плохо кончится. Нужно прогнать его. Вот только не идет в голову ничего, кроме: «ты обещал уже». Не флиртовать, не целовать девчонок — насчет парней они даже не заикались, потому что эту грань Баки никогда не переходит. Он всего лишь хочет быть популярным. Нужен ему — Стив. — Стив, мне никто больше не нужен, Стиииив! Все это просто пошло. А еще дело в том, что, быть может, Стиву тоже… — Впусти его уже! — кричит с третьего этажа славная миссис Брикс, насколько строгая, настолько же и добрая. Стив дергает задвижку и отходит, ложится на свою постель, спокойно и расторопно отворачивается к стене. Он знает, что край шторки уже пролез в щель приоткрытого окна. Со стороны это выглядит как проклятый белый флаг, должно быть. Еще Стив знает, что случится дальше. Баки Барнс проворно и молчаливо забирается к ним на балкон — и хмель ему не может помешать. Он открывает створку и закрывает ее вновь, оказываясь в комнате. Стив слышит, как он возится. Баки молчит — теперь уже не нужно разговоров. Стив думает — пора закончить все. Все это. Запретить ему серьезно, так, чтобы понял. Бак раздевается тихонько, словно он не хочет разбудить Стива. Ложь, какая ложь! Баки ложится рядом на узкую койку. — Уйди, — спокойно просит Стив. — Прости меня, простиии, — шепчет, будто не слыша его, Баки, и голос у него такой нежный, и радостный, и чистый, в нем ни следа снисходительности больше. — Хей, Стиви, не ревнуй… Он обнимает поверх одеяла тяжкими руками, облапывает, тычется холодным носом в затылок, Стива пробирает дрожь. Да, Баки Барнс таков. Знает, что делает — не только с девушками. — Хотя мне так нравится, что ты ревнуешь, Стиви, — он смеется сам над собой, трется губами о затылок Стива, словно чертов кот, прикусывающий загривок своей кошке. — Я все гадаю, почему ты вообще со мной повелся, все жду, что ты бросишь меня, а ты и сам ревнуешь… Баки Барнс таков — ему нравится чувствовать себя желанным. А еще ему нравится то, что Стив его ревнует. Больше всего хочется видеть такое яростное собственничество от Стива — правильного, сдержанного… Баки осторожно скользит руками под легкое одеяло. У него холодные ладони, холодные и нежные до стона. — Ты пьян, Баки, уйди, — говорит Стив, собрав все недовольство, которое еще в нем остается. Штука еще в том, что ест этот парень и в самом деле дома. — Прости меня, прости меня, прости… — шепчет Баки в его затылок безголосо. И прижимается всем телом сзади, твердой широкой грудью — к худой спине с изысканной линией выступающего позвоночника, ртом — к тонкой шее, и руками — к бедрам. — Стив, мне никто кроме тебя не нужен, ты же знаешь, Стив… От него сильно пахнет виски и должно быть, все это отвратительно, но Стив кусает губы, дышит чаще. Может быть, все это отвратительно — пьяные поцелуи по плечам и шее, полувозбужденный член, тычущийся между ягодиц — но Стив кусает губы, сдерживая растерянный стон. И еще возможно… — Пусти, — говорит Стив в последний раз, призвав всю свою злость, и сам отодвигается, словно ему противно, рвется в сторону, откатывается к стене. — Брось, Стив, ну ты же хочешь, — Барнс уже знает это. Вкрадчиво нашептывает о том, как им хорошо вместе, и как он не может, не хочет останавливаться… — Нет! — тихо вскрикивает Стив, чувствуя хватку на своих руках. Жилкой на виске бьется — не выпустит. Не выпустит. Поймал. Баки наваливается сверху, удерживая вырывающегося упрямого любовника, целует жадно и умело — в рот, в шею и грудь, спускается вниз… Боже! Они нечасто делают такое. Они еще не очень-то привыкли. Но раз Баки хочет выпросить у него прощение, то постарается сегодня. Стив судорожно втягивает воздух враз пересохшим ртом и еще неосознанно пытается вырвать запястья из рук Баки. Возможно, ему нужно чувствовать эту силу. Возможно, Стиву тоже нравится видеть, как он дорог, нужно доводить Баки до отчаянья, в которое приходит тот, стоит убедить, что Стив решил расстаться с ним… Плевать, что Стив не смог бы. Баки трется щетиной о его бедро. Не в состоянии помочь себе руками, прямо сквозь трусы, тонкую хлопковую ткань прихватывает член губами, лижет, но наощупь сперва берет довольно высоко, так что спускается пониже, повторяет, словно выцеловывает, пока не добирается ртом до головки. Стива колотит крупной дрожью, и он все еще зачем-то вырывает руки. Баки молча сосет, вбирает в рот и прижимает к нёбу широким языком. Ткань уже стала мокрая, чувствуется болезненно и слишком хорошо. Не то чтобы Баки был в этом деле очень искушенным. Стиву с лихвой хватает, и он подается бедрами вверх, одновременно дергая руками, будто продолжает вырываться — пальцы Баки только сжимаются сильнее. Может, дело в том еще, что Стиву нравится, что Баки популярен. Бак на мгновение задумывается и выпускает член с тихим мурлычущим смешком, смотрит на Стива — тот кусает рот. Он все еще пытается вырвать запястья, Бак придавливает его ноги к кровати, и все это глупый, не забавный, но возбуждающий спектакль, оба уже знают. Баки вскидывается хищным движением, не отрывая взора, глаза у него в полумраке черные, он округляет спину, поднимается на четвереньки, щерится немного, склоняется и, чуть прихватив кожу на животе, острыми ровными зубами подцепляет и тянет вниз пояс его трусов. Вздох, судорожный и жадный, вырывается из груди Стива. Он глядит, как Баки оголяет его, как постепенно открывается лобок с темными волосами, паховые складки… Баки дергает головой нетерпеливо из стороны в сторону — и Стив приподнимает бедра, помогая. Прохладный воздух опаляет влажную от слюны Баки кожу. У Стива окончательно встает. Стянув белье, Баки опять склоняется, берет его как может без помощи рук, неловко направляя языком. Стараясь не кусаться, тщательно прячет зубы. Повозившись поначалу, все же занимает удобное для себя положение и двигает на пробу головой, трет языком его член у себя во рту, сжимает и посасывает. Опыта Баки явно недостаточно. У Стива получается намного лучше. Дело еще в том, что это Стив у них за девушку. Стиви всегда ждет дома — из его редакции работники уходят раньше, чем из мастерской любовника. Стиви аккуратист, так что он убирает их квартиру. Стива не коробит давать другому мужику иметь себя, причем разнообразно — а Баки еще стесняется, Баки еще неловко от того, как ему нравится, когда его… — Пусти. Пусти! — бормочет Стив. — Бак, я серьезно, Баки! Он говорит без злости — и Баки отпускает его руки, и Баки покорно позволяет Стиву зарыться пятерней в свои и так всклокоченные волосы. Стив крепко стискивает пальцы, тянет и немного подталкивает голову Баки так, чтобы было приятнее. Тот провинился, точно? Не грех побыть немного эгоистом. В наказание. Стив ближе привлекает голову Баки, подается глубже в его рот. Баки старается, как может — и его и без того шальные глаза затягивает пьяной поволокой. Дело еще и в том, что Баки Барнсу нравится, когда его имеют как девчонку. Стив держится, сколько хватает сил. Потом отталкивает Баки от себя, и сам тоже встает в постели на колени — Баки его ловит, обнимает, балансировать так на скрипучей койке с подвижной сеткой вместо пружин не очень легко. Потом они целуются, словно не было ссоры, танцев, ничего такого. Вкус Стива во рту Баки отдает бурбоном. Коты опять заводят песни. В комнате светло, но Бруклин еще спит. За стеной снова стучит кровать молодоженов. — Стив, — Баки бормочет, ничего осмысленного, просто что-то ласковое, — Стив, ну куда я денусь от тебя, о господи, какой же ты… Его руки жадно оглаживают тело Стива — ребра, бока, жесткие бедра, спину и тощую задницу… Стив точно знает, что будет дальше. Дальше Бак скользнет пальцами ему внутрь, отвлекая поцелуями. Растянет и уложит, направит в него крепкий член, войдет и будет двигаться, нашептывая нежности. Покроет его просто и сладко, молодой бруклинский лев, дорвавшийся до самки — до одной из своего гарема. Стив тихо смеется. — На четвереньки, Баки, — мягко велит он, и у любовника становится растерянное глупое лицо, он ведь действительно нетрезв, туго соображает. Стив целует снова и говорит, чтобы быстрей дошло, сильно и ласково тиская зад Баки ладонями: — Давай. Колени, локти. Он разводит в стороны упругую плоть ягодиц — Баки чуть выгибается, откидывая голову, смотрит серьезно и ранимо. А потом становится в нужную позу — просто отстраняется от Стива, поворачивается неловко на ненадежно прогибающейся койке спиной к нему и опускается на локти. У Стива перехватывает горло. Баки красивый, очень. Дело полуминуты — найти вазелин в тумбочке возле кровати. Стив целует мощно изогнутую спину. Поясницу. Бедра. Проталкивает внутрь палец и почти сразу — второй. Внутри у Баки горячо и узко. — Бак, пошире ноги. — Как скажешь, Стив, — звучащая улыбка в его голосе делает больно своей беззащитностью. — Заканчивай танцульки, — велит Стив, внимательно лаская его изнутри, сгибая пальцы и вгоняя глубже, ища способ сделать еще приятнее. Бак дышит очень тихо, порой мелко подрагивает, незаметно гнется, ловит движения, даже еще этого не осознавая, слушается. — Я не хочу тебя делить ни с кем, — говорит Стив, — даже на вечер, — поясняет тихо. Свободной рукой гладит Баки спину и поясницу, заставляет наклониться, припасть ниже на локти. Новое движение внутри теперь находит в Баки больший отклик — тот прогибается всем телом, резко, инстинктивно, ошеломленно и слегка напуганно смеется: — Я тебе кошка, что ли? Стив гладит его внутри еще, берет себя другой рукой. Стараясь не спешить, оттягивает близость, хотя хочется уже до темноты перед глазами. Громко вскрикивают за стенкой — и Стив не выдерживает: — Кот. Стив наклоняется и чмокает Баки в крестец, то ли предупреждая, то ли извиняясь, то ли успокаивая. А потом он становится вплотную к жаркому подставленному телу и, наконец, вводит в узкую задницу Баки напряженный член. Бак вечно шепчет нежности, когда лежит на нем. Стив, когда его очередь — проглатывает пошлости. И думает сейчас, пытаясь успокоиться, борясь со звоном в ушах и инстинктом — двигаться немедленно, загнать сильней и глубже, вырвать крик — о том, что… Что да. Да, Стиву нравится, что Баки популярен. Что он сильный. Лучший. Самый красивый парень Бруклина. Что кружит девушек как былинки. Что почти любую сумел бы… затащить в постель. Но ни за что… не будет. А вместо этого станет бродить под окнами у Стива, станет его звать, словно бездомный кот. И что как кот — как кошка, прогнется перед ним и припадет на локти. Что всегда выберет его, а не других. — Гулена! — выдыхает Стив любимому в загривок. Баки тихо стонет. И Стив боится, что это от боли, но все равно не останавливается. Любить бывает больно. Бывает страшно. Это никого… не останавливает. Утро входит в город.