Родственные чувства

Питер замечает его в толпе: Эрик стоит у витрины и смотрит телевизор, выглядит совершенно обычно, костюм, пальто, шляпа, — и Питер идет к нему, собирая в памяти все, что он об Эрике знает. Их разговор с матерью тогда вышел неприятным: «Сынок, этот псих в телевизоре — твой отец», — «Мам, я вытащил его из сверхсекретной тюрьмы в Пентагоне, и, кажется, очень зря». Его отец чокнутый расист; его зовут Эрик, но мама знает его исключительно как Макса; он обрезан и хорошо трахается (вот что Питер предпочел бы вовсе не знать); он хочет уничтожить все человечество, убил Кеннеди и знаком с бородатым хиппи-профессором, и Питер не очень хочет знать, что между ними происходит. — Привет, — он встает рядом с отцом — ужасно странно так о нем думать — и тоже пялится в телевизор. Идет какая-то дурацкая передача из тех, что отчим смотрит по вечерам. — Мама сказала, ты мой отец, — сразу же сообщает Питер. Эрик фыркает. — Пришел просить карманные деньги? Могу выписать чек. Они идут в Центральный парк, чтобы поговорить. Эрик отказывается покупать Питеру пиво и запрещает его красть; Питеру приходится согласиться с ним. Питеру о многом хочется спросить, но он не знает, с чего начать, и Эрик начинает первым. — Как зовут твою мать? — спрашивает Эрик, и Питер послушно отвечает. Эрик прикрывает глаза. — Париж, пятьдесят пятый. Она работала на Дюпона, — говорит он. — Я переспал с ней, чтобы она слила мне его расписание. Не знал, что она забеременела. — Она не могла тебя найти потом, чтобы сказать. Ты назвал ей фальшивое имя, похоже. Эрик кивает. — Я не хотел, чтобы меня нашли. Он очевидно хочет помолчать, но Питер уже разгорелся: — Ты правда убил президента? — спрашивает он. — Сколько тебе впаяли? — Я пытался его спасти, — неожиданно устало отвечает Эрик. — Нисколько не впаяли. Суда не было. Расследование формально еще идет. Они застряли на том месте, где устанавливают мою личность. Запросили документы по месту рождения, их отослали в другую инстанцию, оттуда в третью, а потом они получили бумагу, что я умер в сорок четвертом. Попробовали еще раз — пришла новость, что такого человека нет. Официально я уже похоронен давно, — он фыркает. — Почему ты умер? — Питер с интересом смотрит на него. В его унылой клептоманской жизни такого еще не было: людей максимум исключали из школы — и то чаще всего временно. — Время было такое, — совершенно невпопад отвечает Эрик — и встает. — Еще увидимся, Питер, — говорит он и уходит; Питер провожает его взглядом. Чокнутый он какой-то — и от этого становится еще интересней. Этот чокнутый парень — его отец, и Питер — наполовину этот чокнутый парень. Надо бы найти того профессора-торчка в телефонном справочнике: может, он сможет что-то рассказать. До телефонного справочника руки у Питера так и не доходят. Он нечасто бывает в городе, в основном торчит в своем подвале, но когда он наконец выбирается в Нью-Йорк, Эрик снова находит его. Теперь уже он возникает за спиной Питера — подкидывает монетку неизвестной страны, шляпа та же, костюм другой. На этот раз они идут в кафе: Эрик берет виски для себя и колу для Питера, и Питер с завистью поглядывает на его стакан. — Ты нас бросил, — говорит он, и Эрик вздрагивает: секунда, и он вновь спокоен. — Ты хотел, чтобы я продал ради тебя зубы и волосы? — спрашивает Эрик с усмешкой, и Питер морщится. — Если это из школьной программы, я это не читал, — категорично заявляет он. — Школа — дерьмо. Эрик шлепает его чайной ложкой по лбу. — Не поверю, что в школе так ужасно, — он фыркает. — Она дает тебе знания. — Ничего она мне не дает! — тут же возмущается Питер. — Вспомни себя в школе. Неужели тебе там нравилось? Тактическая ошибка: Эрик тут же мрачнеет. — Я не учился в школе, — говорит он. — Было не до того. Питер с удивлением обнаруживает, что Эрик — совершенно из другого мира. Он и раньше это подозревал — все взрослое по сути есть чужое, — но даже для взрослого Эрик слишком другой. Ему сорок три: вооружившись учебником истории, Питер выписывает события, которые Эрик может помнить. Девять лет — началась война; пятнадцать лет — война закончилась; атомная бомба, Корея, холодная война; тридцать два — Кубинский кризис. В тридцать три он сел: Питер делает список — уже для себя, — того, что тот пропустил. Одно цепляется за другое: когда Питер жалуется на двойку по французскому, Эрик сам переходит на французский и делает вид, что забыл английский напрочь; приходится отвечать ему на языке Гюго. Эрик, как выясняется, знает ужасно много языков: французский, немецкий, испанский; когда они снова сидят в парке, Эрик упоминает, что английский ему не родной. Это все, надо признать, ужасно интригует. Питер на пятьдесят процентов кто-то незнакомый, и он понимает, что если познакомится с Эриком, то познакомится и сам с собой. — Что было между тобой и Чарльзом? — спрашивает он в очередную встречу, и Эрик медлит с ответом. — Мы были друзьями, — говорит он наконец. — Давно. Больше десяти лет назад. Он вытащил меня, когда я тонул, мы провели вместе четыре месяца, занимаясь всякой ерундой... а потом я прострелил его позвоночник, забрал его сестру и исчез. Нашу встречу после этого ты видел сам. — Поэтому вы так ругались? — спрашивает Питер. — Я думал, вы с ним спали вместе, — с разочарованием добавляет он. Было бы круто иметь отца-гея: будет чем заткнуть Глена, генеральского сынка. — Мы один раз целовались по пьяни, — Эрик смеется. — Но только один раз. Эрик не рассказывает о детстве: как так вышло, что он умер в четырнадцать? Питеру хочется знать, но он не знает, как раскрутить отца на разговор. О том, что было до знакомства с Чарльзом, он тоже не распространяется: Питер пробует спросить у матери, что Эрик делал тогда в Париже, но она ничем не может ему помочь. Они снова сидят в парке, и Эрик вертит монетку в руках. Краем глаза Питер замечает на ней свастику — и душит желание спросить. Спрашивать, правда, и не приходится. — Подарок, — говорит Эрик. — От человека, который круто изменил мою жизнь. Я потом восемнадцать лет за ним гонялся. — А потом? — Я его догнал, — он пожимает плечами. — И убил. Пропустил эту монетку через его чертову голову и тут же раскаялся. Слишком легкая смерть. Но у меня не было времени на что-то покруче, — он откидывается на спинку скамейки, и Питер выдыхает — он только сейчас заметил, что задержал дыхание. Эрик косится на него — и начинает говорить. Когда Питер хвастался приятелям, что его новообретенный отец — хардкорный парень, он и не представлял, что Эрик настолько хардкорный. Кажется, он уже прошел границу сумасшествия и благополучно вернулся обратно; Питер больше не жалуется на то, как ему осточертела школа. С другой стороны — еврей-расист... Эрик пытается прогонять Питеру свои идеи, но Питеру чуть больше повезло с людьми вокруг; Эрик оскорбленно называет его пацифистом и больше не поднимает эту тему. Их странное родство нелепым образом функционирует: Питер таскает Эрика на бейсбол, в котором Эрик ничего не понимает, и приносит ему пластинки — лучшее из того, что Эрик пропустил за десять лет. Эрик ругает современную музыку и заставляет Питера читать; в конце года — спустя четыре месяца их странного знакомства — у Питера высшие баллы по французскому и по литературе. По истории он получает высший балл за доклад об «окончательном решении», но отцу об этом не стоит говорить. Питер напоминает себе: найти профессора-торчка. На некоторые вопросы Эрик просто не в состоянии ему ответить, так что стоит заручиться помощью других мутантов — странно, теперь Питер знает, что он не одинок — он один из; сознание общности придает ему сил. Однако профессор-торчок находит его сам: прикатывается вместе с тем занудой, снова врет матери, что он коп (он похож на копа еще меньше, чем Эрик — на монашку, но мать ведется), и приглашает Питера прогуляться по окрестностям. Хэнк катит его кресло, Питер идет рядом; Чарльз мнет в руках край пледа. Он не объясняет, с чего вдруг он в кресле, но Питер вспоминает: Эрик. Какая-то ерунда с сывороткой, бла-бла-бла, Питер тогда перестал слушать на второй минуте. — Ты ведь общаешься с Эриком сейчас? — осторожно спрашивает Чарльз, когда они выезжают за пределы квартала. Питер кивает. Он сам не знает, почему Эрик с ним еще общается: внезапные отцовские чувства? Питер прямым текстом сказал, что не перейдет на его сторону, но Эрик все равно появляется в его жизни, как будто ждет чего-то. Может, как раз этого он и ждет? — Ты хочешь, чтобы я уговорил его вернуться в лоно семьи? — тут же парирует Питер. Чарльз выглядит растерянным; точно такое же лицо бывает у Эрика, когда Питер вспоминает о Чарльзе в разговоре. — О боже, чувак, да просто поговори с ним. Ты же крутой телепат. Или запиши ему кассету. Десять лучших песен о любви. — Эрик не гей, — не слишком уверенно говорит Чарльз, и Хэнк издает полуудивленный звук. Питер давит смешок. — Если ты хочешь убедить его, поговори с ним сам, — советует он. — И запиши ему кассету. Эрик наконец рассказывает ему, зачем Чарльз тогда затеял всю историю с освобождением; все дело в предсказании из будущего. Питер слушает рассказы о мрачных перспективах — и ежится. — Интересно, выжил ли в этом будущем я, — говорит он. — И как я познакомился с Логаном. И были ли у тебя внуки, — он пихает Эрика локтем в бок, и Эрик морщится. — Не хочу представлять себя дедушкой, — признается он. — С другой стороны, Чарльз вообще облысеет. Питер задумчиво щелкает пальцами. — Если вы изменили будущее, то, может быть, облысеет не он, а ты. Кто знает, что именно вы поменяли? Эрик продолжает прогонять что-то про безрадостное будущее — концлагеря для мутантов, лекарства от мутации, пластиковые тюрьмы, — но Питер закрывает глаза и представляет Эрика лысым. Интересно, унаследует ли Питер ген лысины? Или, раз он не унаследовал ген жажды геноцида, бояться нечего? Надо бы у кого-нибудь спросить. Они с Эриком давно уже встречаются по расписанию: каждое воскресенье, в условленном месте, в условленное время. В этот раз Эрик на встречу не приходит, и Питер садится на их любимую скамейку и включает плеер. Он гадает, что задержало Эрика: полиция или профессор? По всему выходит, что куда милосерднее для Эрика будет первый вариант. Эрик все же появляется: кассета Питера уже подходит к концу, Эрик растрепан и подозрительно доволен. — Привет, — бросает он и приглаживает волосы. — Не рассиживайся, пошли. Мне нужна твоя помощь. Питер смотрит на него с подозрением и поднимается с места. — Где ты шлялся и куда мы идем? — осторожно спрашивает он. Эрик оборачивается к нему — и улыбается. Искренне — впервые за все время их знакомства. — В шахматы играл, — отвечает он. — Мне нужен кассетный магнитофон. Срочно. Пошли! Питер покорно идет за ним — и прячет улыбку. Чарльз все же внял хорошему совету.