Exploratio

      Едва ощутимые кожей снежинки мягко опускаются на лицо и волосы парня, который заглядывает в окно спортзала, приподнимаясь на носочки, цепляется за железный карниз. Металл обжигает холодом и без того замерзшие пальцы, которые приходится прятать в рукава черного свитера. Убедившись, что нужный ему объект находится внутри, Чондэ улыбается уголками губ, закусывая нижнюю губу изнутри.       Чондэ приходит сюда вот уже третью неделю, стоит так каждый вторник и пятницу. Через час пятьдесят пять минут уходит, чтобы никто из команды личного принца Ким Чондэ (личного тайно от самого принца), выходя из зала, не заметил странного паренька, дежурящего здесь уже почти месяц, чей взгляд ни на секунду не отрывался от баскетболиста. Бежит домой, заливает пустой желудок кофе и снова вылетает из общежития, не успев даже восстановить сбившиеся дыхание, ведь дальше по курсу танцевальная студия. Студия находится на четвертом этаже старого здания, окна которой очень удобно расположены прямо напротив окон кафе, где Чондэ уже практически получил скидочную карту постоянного посетителя. Эти окна – любимые окна Кима, ведь по другую их сторону каждый раз происходит нечто нереальное, от чего у парня спирает дыхание и трепещет сердце. Танцам Чонин уделяет времени даже больше, чем учебе, и, надо сказать, не зря. Четыре часа спустя Чондэ со вздохами смотрит в другой конец вагона, где по обыкновению сидит Ким Чонин, заткнув уши наушниками и уставившись в телефон. Младший выходит на станцию раньше нужной Чондэ, поэтому оставшийся путь парень сидит на том самом месте, в уже опустевшем вагоне. Это безумие продолжается ровно столько, сколько Ким Чонин учится в университете Чондэ. Оценки Чондэ скатываются по мере того, насколько сильно он влюбляется в нового студента с каждым днем.       По ту сторону окна разминается Чонин, а на улице сходит с ума Чондэ, не решаясь зайти внутрь, да и не имея такой возможности, в принципе. – О, Чен! – Ким дергается, зажмуриваясь, и замирает, надеясь исчезнуть из поля зрения говорившего, ну или хотя бы удачно сыграть роль дерева, никому ведь не хочется быть пойманным за подсматриванием, а в его случае – уже шпионажем.        Сехун становится позади парня, вылавливая хорошо знакомую фигуру из серой массы, и понимающе кивает. В голове блондина мелькает весьма интересная мысль, и он хватает старшего за руку, тащит к черному входу, ключи от которого были благополучно стащены из комнаты друга. Чондэ упирается, закидывает Сехуна возмущениями, но тот лишь крепко держит его за плечи, проталкивая в помещение. – Да ты с ума сошел! – Громко шепчет Чондэ, хмурясь, и ударяет младшего кулаком в грудь. Безболезненно, но ощутимо. – Ты мне потом еще спасибо скажешь. – Кивает О в подтверждение своих слов, стаскивая шапку. «Кто еще с чего сошел». – Ну да, как же. – Обреченно вздыхает Ким, на самом деле очень довольный таким поворотом событий. – Не дождешься. – Фыркает старший, снимая теплую жилетку.        Парни оставляют верхнюю одежду на одиноком стуле в углу инвентарной, Сехун трясет помявшейся прической, придавая ей человеческий вид. – Ну, вперед, герой-любовник! – Смеется блондин, настежь открывая дверь, которая своим скрипом оповестила бы всех присутствующих о незваных гостях, если бы в зале было чуточку тише, а парни не были так увлечены начавшейся игрой.        Чондэ осторожно проскальзывает к скамейке, усаживаясь на самый край, поближе к двери, чтобы в случае чего остаться незамеченным, бросив Сехуна одного. – Чонин-хен! – Но одного бросают самого старшего, даже не успевшего осознать происходящего, когда младший скрывается за дверью, предварительно выкрикнув на весь зал имя друга.       Чондэ заливается краской, утыкаясь взглядом в телефон. На губах Чонина появляется его фирменная усмешка, а глаза чуть прищуриваются.        Его давно не покидало чувство преследования, чей-то настойчивый взгляд прожигал в нем дыры, что временами мешало сосредоточиться на своих делах. Уже через неделю Чонин заметил в противоположном конце вагона метро тонкую фигуру, проспав свою станцию и оказавшись вдвоем со своим преследователем. Чондэ тогда как раз нашел такие же наушники, достать которые было не так-то просто, и, разумеется, эта деталь не могла ускользнуть от взгляда Чонина. На второй неделе танцор все чаще вылавливает заинтересованный взгляд Чондэ, его самого, заглядывающего в окно. Изменив на один день расписание, Ким заглядывает в кафе перед тренировкой, слышит краем уха разговор официанток о их новом постоянном клиенте, который заказывает каждый раз одно и то же, сидит всегда на одном месте, смотрит в одну точку, приходит в одно время и уходит тогда, когда Чонина уже не видно в окнах танцевальной студии. Чондэ следит за игрой, если вообще можно так сказать, потому что следит он конкретно за Чонином. Первокурсник уверенно ведет мяч, лавируя между напряженными соперниками и не отрывая взгляда от корзины, в то время как Чондэ не отрывает взгляд от него. Чонин подпрыгивает, отточенным движением забрасывает мяч в корзину. Чондэ скользит взглядом по рельефному телу, задержав дыхание, и облизывает пересохшие губы. Майка задирается, являя жадному взору Чондэ смуглый торс. «Такого в окне не увидишь», – думает Чондэ, мысленно благодаря Сехуна уже раз третий. Первый был, когда тот запихал сопротивляющегося старшего в зал, второй – когда, благодаря все тому же Сехуну, Чонин наконец-то посмотрел на него. Телефон в кармане вибрирует, оповещая о сообщении. Ким недовольно поджимает губы, – приходится отвлечься от Ким Чонина, – достает телефон, читая сехуновское: «Ну как, нравится? И где мое спасибо?». Чондэ посылает отвлекающего его младшего сходить за своим спасибо куда подальше и в следующую же секунду растерянно озирается по сторонам, когда аккурат в пшеничную макушку прилетает тяжелый баскетбольный мяч, отскочивший от корзины, а тонкие пальцы роняют телефон на колени. В зале повисает гробовая тишина, взгляды устремляются на Чондэ, который выглядит, как испуганный щенок, не зная, куда себя деть. Старшему очень хочется сбежать, но он четко слышал, как чертов О Сехун запирал дверь на ключ. Парни отчего-то заливаются смехом, но тут же смолкают, потому что Чонин громко шикает на них. Зачесывая мокрые от пота волосы назад, он подходит к выпавшему из реальности – то ли от удара, то ли от жеста гребаного Ким Чонина, то ли от всего сразу, – Чондэ. Склоняется над утонченной для парня фигурой, вглядываясь в кофейные глаза, которые старший тут же отводит в пол, не решаясь поднять на Чонина взгляд. – Как ты? – Спрашивает Чонин, на что Чондэ просто молчит. Ким Чонин впервые так близко к нему. Ким Чонин впервые заговорил с ним. Ким Чонин, черт возьми, поступил сейчас как чертов принц, спасающий принцессу от лап кровавого зверя. Во-всяком случае, так кажется Чондэ. Внутри него все переворачивается, бабочки от живота поднимаются к ребрам, под которыми сердце постепенно набирает скорость, губы уже искусаны за эти несколько секунд, что Чондэ буквально может чувствовать запах Чонина. Чондэ бы ответил, что все нормально, только вот ни черта это – не нормально.       Чонин внезапно понимает, что считает Ким Чондэ милым. Парень тонет в большом черном свитере с желтой английской «P», непонятно что означающей, неловко отводит глаза, склонив голову так, что легкий румянец на щеке не виден Чонину, но старший чувствует, как теплеют щеки. А еще Ким Чонин думает, что Чондэ тихий и стеснительный. Такой вот спокойный и домашний, которого хочется кормить сладким и обнимать весь вечер, пока в камине не догорят дрова, а у парня не появится аллергия от большого количества шоколада. Сам Чонин активный и шумный, и ему до чертиков не хватает котенка, теплого и уютного, как одеяло в холодное зимнее утро, когда надо идти на учебу. И Ким Чондэ идеально бы подошел на эту роль. – Тряпка! Смазливая девчонка! – Снова продолжает Сехун, притащив Чондэ в бар. – Тебе так сложно было просто заговорить с ним? – Блондин опрокидывает в себя очередной бокал алкоголя, подперев щеку рукой, и непрерывно смотрит в глаза Чондэ, который устало уронил голову на сложенные руки, повернув ее к младшему. – Такой шанс был, Чондэ-я! – Вздыхает О, потягивая из трубочки уже черт знает какой по счету коктейль. – Ты идиот, хен. – Заткнись, Сехун. – Громкая музыка проглатывает его слова, а младший все так же усмехается над Кимом, продолжая сыпать на него горькую правду о нерешительности Чондэ. – Вы никогда не будете вместе. – Слова проходятся острой сталью вдоль спины, разрезая кожу и оголяя позвонки. Чондэ не различает в голосе Сехуна чего-то определенного, улавливает слабое сочувствие и чуть больше ревности.        Сехун и сам не знает, откуда у него взялось это необъяснимое желание помочь. Сехун уверен только в том, что и сам давным-давно влюблен в Ким Чонина. Чонин выдерживает между ними дистанцию, даже будучи другом для него, проводит холодные границы в их отношениях, а Сехун часто называет его Каем. Сехуну просто нельзя. Нельзя быть парой Ким Чонину. Чондэ порядком надоело слушать пьяного Сехуна, он слишком устал от этого всего, слишком мало сил сражаться. До ужаса осточертело засыпать и просыпаться каждое утро с мыслями о танцоре, обнимая одеяло, когда так хотелось уснуть в обнимку с Чонином, уткнуться холодным носом в теплую смуглую кожу между лопаток, вдыхать терпкий запах, опьяняющий лучше любого алкоголя. Музыка резко прерывается, сменяясь на другую; Ким улавливает краем приоткрытого глаза расступившуюся толпу, и любопытство берет над ним верх, заставляя подняться с места, кинув не замолкающему Сехуну, на чью болтовню он уже давно не обращал никакого внимания, погрузившись в свои мысли, что скоро вернется.        Сехун провожает друга расфокусированным взглядом, губы дергаются в легкой ухмылке, когда Чондэ замирает перед танцующим в середине образовавшегося круга Чонином. В голове блондина появляется новая провокационная идея, приправленная алкоголем.        Ким впервые видит танцующего Чонина вблизи. Между ними нет никаких окон, чьи старые стекла разделяли бы парней. Ему достаточно пару раз шагнуть вперед и вытянуть руку, чтобы обжечься разгоряченным телом, как обжигают нетерпеливые губы о горячий шоколад. Ким дергается, чувствуя опустившиеся на узкие бедра ладони, и подается вперед, желая уйти от прикосновений. Ким Чонин сканирует взглядом толпу, останавливаясь на знакомой фигуре, и скалится, обнажая ровный ряд белоснежных зубов, потому что чертов О Сехун позволил себе слишком многое, сжимая пальцы на бедрах Чондэ и что-то шепча тому на ушко. Сехун вызывающе смотрит в глаза друга, проезжаясь короткими ногтями по животу старшего под футболкой. Чондэ знает, что Чонин смотрит, и готов провалиться под землю, краснея до кончиков ушей. – Тише, хен… – Попытки вырваться заканчиваются поражением, потому что Сехун хрипло шепчет в шею, обдавая кожу горячим дыханием, – Просто представь, что все это делает он. – И Чондэ представляет, прикрывая глаза.       Чондэ не особо нравится то, что с ним делает Сехун, да еще и прямо на глазах танцора, но ему безумно льстит, как Чонин смотрит на него, как вымещает всю агрессию в танце, чтобы после такого обнаглевший О еще остался в живых.        Чонин не любит, когда трогают его собственность; и Чонин уверен, что Чондэ – его, об этом говорят горящие восхищением глаза, в которых отражается он сам. Чонину совершенно не нравится, как Сехун прижимает к себе его мальчишку, но официально он не имеет прав на Чондэ и остается бессилен, концентрируясь на танце.       Проходит два месяца после того, как в голову Чондэ очень кстати прилетел мяч, хоть как-то сдвинувший его отношения с Чонином с мертвой точки. Именно мяч, потому что Сехун своего спасибо от старшего так и не дождался, хотя прекрасно понимал, как тот ему благодарен (и что до сих пор рискует получить по загребущим лапищам от Чонина). Чондэ больше не торчал под окном, теперь он заходил в зал, не изменяя своей привычке сидеть в самом углу, а Чонин одаривал его самой мягкой улыбкой, которая заставляла старшего улыбнуться в ответ. Они больше не разговаривали, однако с каждым днем подбирались друг к другу все ближе, миллиметр за миллиметром – физически, но огромными шагами узнавали друг друга. Чондэ рассказывал что-то Сехуну, Сехун рассказывал Чонину, Чонин рассказывал Сехуну, а тот замыкал этот бесконечный круг потока информации, открывая что-то новое об одном для другого.        Чонин и сам не замечает, как начинает следить за Чондэ в ответ, и как в галерее телефона появились его фотографии, тайком сделанные в каждом месте, где они намеренно пересекались, преследуя друг друга. Ким теперь знает о старшем ровно столько, сколько тот знает о нем. Оба принимают условия этой игры с главным правилом вроде: «Смотреть, но не трогать», и только О Сехун до сих пор негодует, ибо: «Почему бы вам просто не начать встречаться?». Но Чонин не хочет «просто», а Чондэ так и не ответил ему на тот вопрос, первый и единственный. Ответ давно уже не имеет значения, сейчас важно совсем другое, но оба молчат, играя в прятки.       Игра продолжается до тех пор, пока Чонин не подбирается слишком близко, невесомо касаясь запястья Чондэ, когда проходит в толпе студентов мимо. От такого легкого прикосновения внутри Чондэ взрываются фейерверки, а Чонину прошибает током кончики пальцев. Сехун смотрит на них издалека, вдруг понимая причину молчания – этим двоим просто не нужны слова, они бы разрушили хрупкую атмосферу, цепляющую обоих некой своей тайной, спрятанной за всеми этими взглядами на расстоянии. Парни общаются улыбками, провожают друг друга домой и на тренировки – и вовсе не важно, что это выглядит как преследование и действительно является им.        Чонин долго стоит у входа в заброшенную студию, придерживая скрипящую дверь с облезшей краской, которая со временем стала серой, покрывшись не одним слоем городской пыли. Чуть склонив голову вбок, Чонин вглядывается в большие стекла, минут десять назад протертые уборщицей кафе, высматривая хрупкую фигуру. Тонкая рука тянет ко рту горячую кружку глинтвейна, рукав неизменного черного свитера обнажает бледную кожу запястья, украшенную – Чонин уверен – хитрыми сплетениями небесных венок. Взгляды тут же ловят друг друга, почти невесомая улыбка трогает губы Чондэ, а в глазах отражается какое-то нежное счастье, обволакивающее обоих в свое пуховое одеяло-облако. У Чонина улыбка чуть ярче, искрящаяся восхищением, но искры эти приятно-теплые, такие дотла не сожгут и обжечь не способны. Перед Чондэ капли по стеклу катятся, так же тягуче-медленно, как и время на двоих застывшее. Чонину дождь в волосы, по лицу моросит, с волос под майку черную падает. Чондэ брови хмурит, в кружку горячую носом утыкается. Чонин все понимает, за поломанной дверью скрывается, намокшими волосами трясет, сырость дней с жизни стряхивая. Чондэ есть теперь – солнце личное, в любую погоду одним взглядом греющее, из-под ресниц, опущенных; да щеками трогательно покрасневшими.       Музыка зал заполняет, с кровью смешивается и по телу, кислород для Чонина словно, разливается. Чонину танцевать в разы приятнее, потому что Чондэ смотрит, и не так, как все (с завистью, мыслями грязными, с превзойти желанием), смотрит невинно совсем, там любовь неприкрытая, да и только. А что завидовать? Вот он, твой целиком и полностью. А слова зачем? Не нужны слова, без них справляемся. Прикосновений бы, хоть капельку… Хотя бы ту, дождя капельку, что по окну стекает. Чонин в музыке растворяется полностью, танец свой Чондэ дарит. Поймав краем глаза мягко улыбающуюся уголками губ мордашку старшего, увлеченно следящую за каждым движением, Чонин ухмыляется. Обрывает движение резко, на пол падая. У Чондэ в груди что-то щемит, губы нервно зубами белыми искусаны. Парень ждет, пока Чонин поднимется. Ни в одном окне знакомой фигуры не видно, минут пять прошло. Чондэ с места подрывается, из кафе выбегая, а там глинтвейн недопитый, и возмущенные крики официанток следом. Взволнованный, он бежит через дорогу, едва дождавшись зеленого, лавирует между острыми краями зонтиков в толпе людей, почти расталкивая прохожих и рискуя остаться без глаза. Поскальзывается на мокром мхе у порога, оставляя на ладонях ссадины и пятна грязи на черной джинсевой.        Чонин сидит под окном, спиной подпирая стену. Смотрит на исчезнувшего со своего места в кафе парня, улыбаясь его волнению, зал двумя шагами перепрыгивая. Прижимается к стене – той, в которую дверь ветхая с размаху грозится впечататься. Чонин зажмуривается, готовый поближе познакомиться с деревянной поверхностью. Чондэ растерянно озирается по сторонам, переводя сбившееся дыхание; шустрый взгляд не находят танцора, а сердце уже ручкой на прощание машет, к ногам падая, когда сильные руки обвивают тонкую талию, прижимая к себе со спины. Реснички то взмывают ошарашено вверх, то вниз недоумением опускаются. Чондэ так и стоит, не двигаясь, дыхание затаив, судорожно информацию обрабатывает, пока теплый нос проходится по мокрой от дождя шеи, вдыхая ненавязчивый парфюм и сырость кожи. У Чондэ мурашки с шеи вниз по позвонкам и дальше, Чонину в легкие яд навсегда отравляющий.        Спустя пару минут оцепенения, Чондэ переворачивается в объятиях, его глаза оказываются где-то на уровне пухлых губ, отчего парень невольно облизывает свои, не сразу соображая поднять взгляд и посмотреть в маленькие бесконечности напротив. Вернуться в реальность сложно, но ладошки, в кровь содранные, начинает неприятно пощипывать, отрезвляя разум, близостью затуманенный. Губы недовольно поджимаются, в тонкую полоску складываясь, брови хмурятся, к переносице сводятся. Обида Чондэ сжатыми кулачками Чонину в грудь попадает, глаза старшего зажмурены – смотреть, куда бьешь, не хочется, и, вообще, не с ним это. Не может Чондэ так просто стоять в кольце теплых рук мечты, лишь сильнее прижимающей к себе мокрое тельце. Касаться Чонина не может, а тут и вовсе повреждения невесомые наносит. – Ты. – Тихий выдох в миллиметрах от манящих губ. – Дурак! – Почти крик шепотом, потому что ну не нельзя так играть, не по правилам это. Чондэ думал случилось что-то, серьезное может. Дурак случился, оказалось. Чонин улыбается лишь шире, довольно так улыбается – глаза счастьем светятся – ловя запястья хрупкие на очередном слабом ударе «через не хочу, но потому что надо».        В студии музыки минимум, дождя за окнами, по карнизу, – максимум. Чонин проходится по запястьям вверх, к ладоням, шипит Чондэ чуть слышно. Под пальцами младшего капельки теплые, кожа стертая. Улыбка сползает мгновенно, взгляд серьезный совсем, прямо Чондэ в глаза. Чондэ только плечами пожимает, приподнимает кошачьи уголки губ еще немного, улыбнувшись невинно и кротко, под взглядом тяжелым виновато голову вниз опускает, губу изнутри закусывает. Чонин выдыхает немое прощение, подхватывает легкое тело на руки и опускает на прохладный подоконник, на минуты исчезая. Чондэ только теперь вздыхает облегченно, оглядывается, в окно смотрит, дождь слушает. Секунды две проскальзывают, как кислорода уже не хватает – Чонина рядом нет. Реакция слишком сильная, с Чонином и без дышать Чондэ тяжело. Воздух рядом заряжен сильно, так, что пальцы покалывает и по телу мурашки. Чондэ готов этим воздухом упиваться до бесконечности, насквозь готов Чонином пропитаться, под кожу вшить готов. Боится Чондэ немного – не знает, предугадать не может, чего от своего принца ждать. Да и вообще, странно все это, но оттого не менее правильно. В руках Чонина маленький рюкзачок, прозрачный такой, что всякие аптечные штучки видно. Глубокий вдох Чондэ замирает на половине – не любит старший всего этого – сердце бешеное за ним следует – это Чонин бережно перехватывает тонкие запястья, ладошкой к себе поворачивая. Чондэ поднимает на брюнета полный доверия взгляд, зажмуривается в следующую секунду, хнычет тихо, носом шмыгая, потому что: «Чонинни, щиплется». Имя свое из уст Чондэ Чонин слышит таким нежным, доверительным. Чонин ведь плохого не сделает, Чондэ знает.        Младший баночку перекиси в сторону отставляет, близко-близко к милому лицу наклоняется. Чондэ теряется сразу, вспыхивает, и нет уже никакой боли, и руки-то к смуглой шее сами тянутся. Чонин невесомо совсем целует, но уже тонет, ко дну идет, нежностью захлебываясь. Чондэ целоваться не умеет. В голове плывет все на дно за Чонином, губы просяще приоткрываются, а Чонин шансов упускать не привык. Руки переплетаются замочком крепким, так и сплавятся вместе скоро, как души друг другу отданные. По стеклу капли крупные со звуком громким, но и не слышно этим двоим ничего вовсе, кроме дыхания сбивающегося. Губы Чондэ поразительно мягкие и сминаются легко так, легче майки чониновой под пальцами Чондэ в попытке удержаться за реальность. У Чонина к Чондэ что-то огромное и трепетное, и ни единого на пошлость намека. Лишь бы поцелуи-бабочки крыльями по шелковой коже порхали, лишь бы тихие вздохи из приоткрытых губ; ни капли грубости, ни единого резкого движения. Шумность Чонина, взгляд соблазняющий, ухмылка надменная – все Чондэ нейтрализует, опустошенное пространство с невероятной скоростью уютом и спокойствием заполняя, чувствами искренними и глазами любящими. И даже если Чонину хочется, до дрожи разгоряченных рук на тонкой талии, Чондэ невинен слишком и невинность эту портить никак нельзя. Чондэ жмется доверчиво очень, давно рука соскользнула с широкой спины, не в силах больше сминать несчастную ткань. По всему телу дрожь сладкая, ресницы трепещут, щеки снова трогательно розовые. Чонин устоять не может, сгребая ослабевшее тельце в охапку, вдыхает ненавязчивый миндальный аромат с нотками тягучей карамели, сладкой, как и сам старший. Чондэ утыкается носом в ключицы теплые, легко обвивает талию руками, немного ослабевшими от поцелуя. Чонин жадно дышит Чондэ, целиком в себя впитывая, а тот, с глазами прикрытыми, каждую точку соприкосновения их тел запоминает. Дыхание на двоих перебивают уже редкие капли дождя, падающие с карниза на карниз, и тихое шелестение летнего ветра. Тучи рассеиваются, позволяя лучикам закатного солнца заглянуть в старое окно с приоткрытой миниатюрной форточкой. Чондэ улыбается уголками губ, наслаждаясь близостью, и лишь сильнее жмется, чувствуя, как слабеет крепкая хватка Чонина, а сам брюнет шепчет ему на ушко: – Чондэ. – Тихо зовет младший, получая в ответ еще крепче сжимающееся кольцо рук вокруг своей талии. – Пойдем. – Продолжает Чонин, зарываясь носом в мягкие волосы. Чондэ в ответ протестующе мычит, тихонько мотая головой. – Идем. – Мягко настаивает Чонин, вздыхая. Уговоры никак не действуют на вдруг упрямого Чондэ, и Чонин вынужден легонько прикусить зубами вмиг покрасневшее ушко. Старший тут же поднимает растерянный и возмущенный взгляд, в глаза заглядывает, ожидая объяснений. Чонин цепляет ладошку и тянет с подоконника, пальцы переплетает, направляясь к опасно покачивающейся на петлях двери. Обречено вздохнув, Чондэ послушно плетется следом. Нахмуренные брови сменяются невесомой улыбкой – кажется, через кончики пальцев души сплетаются, и от этого по всему телу бегут приятные покалывания, затихая.        Улица еще отдает свежестью недавно закончившегося дождя, ветер стих совсем, и без того неприметный район становится совсем безлюдным, оставляя парней наедине друг с другом. Прозрачные лужи лениво растеклись по асфальту, отражая темнеющее небо и просыпающиеся звезды – будто кто-то разлил маленькие вселенные. Чонин ладошку в своей руке сжимает крепче, ускоряя шаг, и вскоре они уже выходят на небольшую смотрительную площадку природной возвышенности, с которой открывается вид на берег моря. Где-то на горизонте космос ныряет в воду, стирая ту самую грань между небом и землей. Чонин довольно улыбается, подходит к столику у края, рядом с деревянной оградой, зажигает свечку в подсвечнике в виде фонарика, отодвигает стул, приглашая Чондэ сесть. Тот заинтересованно косится на парня, подходит не спеша, опускается на стул, а Чонин уже скрывается в старенькой будке смотрителя. Чондэ подпирает руками подбородок, дует губы, успевая заскучать за, казалось бы, недолгие пять минут. Он прикрывает глаза, вслушиваясь в шелест морских волн, растягивает тонкие губы в улыбке, пока мысли занимает Чонин, который и сам невольно улыбается с металлическим подносом в руках, глядя на своего прекрасного Кима. Слыша, как на стол опускается что-то тяжелое, Чондэ открывает глаза, удивленно рассматривая любимый глинтвейн и имбирное печенье в форме звездочек и…сердечек? «Дурак», – думает Чондэ, перегибаясь через стол и коротко чмокая в щеку сидящего напротив Чонина.       Часы проходят незаметно, Чонин впитывает каждую эмоцию Чондэ, глупую, влюбленную улыбку, обводит каждую венку родных рук. Прикрыв глаза и наслаждаясь прикосновениями, Чондэ вдруг начинает тихо петь на английском, от чего Чонин даже замирает на минуту – не знал, что Чондэ поет. Они не разговаривают между собой и этот чарующий голос – открытие для Чонина, крепко проникающее глубоко-глубоко в душу, где Чонин записывает его, чтобы позже слушать и слушать одну единственную песню у себя в голове, и разочарованно выдыхает, потому что Чондэ вдруг смещается себя и смолкает, утыкаясь взглядом в тарелку с печеньем. Через какие-то пару секунд Чондэ откусывает половинку от печенья-сердечка, поднося вторую к губам младшего, тот аккуратно цепляет зубами лакомство зубами, перехватывает тонкое запястье раньше, чем Чондэ успевает убрать руку, и нежно целует кончики пальцев, прищуривается, наблюдая за тем, как привычно щеки старшего окрашивает розоватый румянец. Руки у Чондэ холоднющие, и Чонин только сейчас замечает прохладный морской ветер, купающий их обоих все это время в своих объятиях. Нахмурившись, Чонин поднимается и дожидается того же от Чондэ, бросает все как есть, позволил парню только свечку задуть, мало ли, что может случиться.        Дорога домой засыпающему Чондэ кажется непозволительно длинной, а крепкое плечо Чонина становится отличной подушкой, когда брюнет подхватывает грозящее провалиться в сон тельце на руки, двигаясь уже быстрее. Дом и правда довольно далеко, и Чонин вызывает такси, как только доходит до ближайшей лавочки. Чондэ сопит так сладко, устроившись на его плечо, что Чонин просто не может не поцеловать своего мальчика в щеку. Потом еще раз. И еще, и еще, и еще, и еще бесконечное количество «еще», останавливаясь только тогда, когда Чондэ тихо хихикает, путаясь холодными пальчиками в темных волосах, а Чонин понимает, что целует давно уже не щеки, а ниже. «Спи», – без слов просит младший, тыкаясь носом в щеку Чондэ. Сладко зевнув, Чондэ слушается, проваливаясь в самый спокойный в его жизни сон, потому что Чонин, наконец, рядом, и это ему теперь точно не снится.        Чондэ живет в общежитии, так что Чонин решительно отвозит его к себе домой. Дом его все равно ближе, а на улице скоро начнет светать.       После долгих раздумий Чонин все же решается стянуть с продрогшего Чондэ испачканные в луже джинсы, спать в которых явно некомфортно – грубая ткань слишком сильно обтягивает стройные ноги. Чонин зажмуривается, избавляя старшего от одежды, и усиленно пытается не смотреть, когда аккуратно натягивает на него свою пижаму. Все-таки, было бы нечестно разглядывать невинное тело без ведома хозяина. Поправив одеяло, Чонин уже собирается уйти, напоследок поцеловал в уголок губ, но холодные пальцы обвивают запястье с тихим: «Останься». И если не смотреть Чонин еще мог, то проигнорировать такую просьбу был точно не в состоянии, поэтому вскоре уже прижимал к себе согревшееся тело, обвив рукой талию и уткнувшись носом в затылок Чондэ, который едва ли не мурчал котом на солнышке, пригревшись в родных объятиях.