Шестого числа приходит Тоби

Она вытащила сигарету из пачки, вставила в мундштук, покрутила незамысловатый предмет в руке. Закурила. Сегодня было шестое число. Значит, сегодня придет Тоби. Генриетта прикрыла глаза и вдохнула едкий дым красного Мальборо. Ей нравились тяжелые сигареты. Нравилось, как вязкие смолы обволакивают легкие, как начинает першить в глотке, нужно лишь чуть дольше затягиваться. Тогда, помимо кашля, перед глазами появлялись разноцветные круги. «Разноцветные», подумала она и усмехнулась, в ее-то черной жизни. Но подобные манипуляции с собственным организмом давали ей чувство реальности. С каждым месяцем Генриетте казалось, что ее тут нет. Она словно сидит в зале кинотеатра и смотрит фильм про себя и своих друзей. Все было до тошноты нереальным. И только сигареты давали почву под ногами. И Тоби. Тоби приходил раз в три месяца, шестого числа. И они пили чай из белого в розовый горошек кукольного сервиза. Эти чашки он подарил ей на прошлый день рождения. Генриетта до сих пор боялась их выкинуть, поэтому гребаный конформистский сервиз лежал в большой белой коробке под ее кроватью. Когда же все началось? Ей было девять лет. На летние каникулы родители отправили ее к тетке в Санта-Монику. Тогда Генриетта носила одежду всех цветов радуги, обожала Телепузиков и не красила волосы в черный цвет. Было столько радости! Она проведет целое лето не в Южном Парке, а в солнечной Калифорнии, где рядом был настоящий океан. Она познакомилась с тремя девочками из теткиного квартала, и они бесшабашною четверкой носились по округе. На вторую неделю каникул подружки предложили Генриетте потусить с Дурной Сью, семилеткой из дома в конце улицы. Дурная Сью была странной. Со спутанными длинными русыми волосами, вечно в белых грязных платьях и манерой смеяться невпопад, она производила впечатление ребенка из неблагополучной семьи. Такой девочкой, с которой не разрешают дружить другим детям. Но родители Сью были самыми обычными людьми, и дом их был довольно милым, в чем потом убедилась Генриетта. Впрочем, у Сью было кое-что намного страннее внешнего вида и поведения. У Сью был воображаемый друг Тоби, за которого она собиралась выйти замуж. Когда девочка рассказывала подружкам о свадебном платье, которое она уже выбрала, и о том, что к алтарю ее поведет почему-то бабушка, а не папа, то те только еле сдерживали смех и крутили пальцем у виска. Все, но не Генриетта. Рассказы Сью будоражили ее. Было в них что-то такое, что заставляло чувствовать себя счастливицей, нашедшей на дороге пять долларов. Как-то раз Сью предложила Генриетте погулять вдвоем. Они тайком сбежали на берег залива, смотрели на волны и молчали. Сью рисовала палочкой на песке какую-то бессмыслицу и мечтательно улыбалась. — Тоби хочет с тобой познакомиться. Что скажешь, Генриетта? Генриетта до сих пор помнила, что тогда почувствовала. Во рту стало сухо, мурашки пронеслись от макушки до пят. Сердце тяжело и медленно забухало. Почему-то захотелось заплакать. А взгляд Сью стал хищным и цепким, такой взгляд она видела только у взрослых. У очень нехороших взрослых. Потом на берег накатила сильная волна и замочила ноги сидящим на песке девчонкам. У Генриетты унесло один сланец, но она даже не подумала бежать за ним. Она встала, отряхнула шорты, собралась с духом и кивнула головой. Вот так все и началось. Было всего-то пять вечера, совсем светло, на улице шумно и людно. Мама Сью с подругой в гостиной пили коктейли и смеялись. Что тут страшного? Они же не поплелись ночью в дом с привидениями. Поэтому Генриетта полностью расслабилась, страх охвативший ее на пляже отступил, а его место заняло детское любопытство. Комната Сью была самой обычной комнатой маленькой девочки, почти такой же, как и у самой Генриетты в Колорадо. Сью взяла теплой ладошкой руку подружки и красным маркером нарисовала на внешней стороне ладони треугольник, а в нем круг. — Для того чтобы ты могла его увидеть, — улыбнулась Сью и открыла дверь в шкаф. В первые минуты Генриетта не понимала, что происходит. В комнаты стало дымно, будто кто-то развел костер, а через пару мгновений дым резко собрался перед открытой дверцей шкафа в силуэт. Девочка напрягла глаза, что-то знакомое было в этой фигуре. — Тоби!!! — обрадовалась Сью, подбежала к существу и обняла его за шею. За козлиную шею. Перед Генриеттой стоял черный козел. Но это был не просто козел, не такой, каких показывают по телевизору в передаче про животных. Не такой, какие водились у родственников на ферме в Мэне. Это был очень красивый козлик: шелковистая на вид шерсть завивалась трогательными блестящими кудряшками, большие влажные глаза с пушистыми ресницами, блестящий нос в виде сердечка. Тоби выглядел не монстром из шкафа или из-под кровати, не был он похож и на чудовищ из ужастиков. Он выглядел как большая мягкая игрушка из супермаркета. — Пойдемте пить чай, — сказал совершенно мультяшным голосом козлик и поцокал к игрушечному столику с детским сервизом. Генриетта просияла. Она словно попала в самую настоящую сказку. Тоби уселся на маленький розовый стульчик и сложил передние копытца на столешнице. Девочки сели по обе стороны от него, и Сью начала разливать чай, понарошку, конечно же. Тоби взмахнул копытцем, и в тот же миг в кружечках появилась жидкость черного цвета. Сью начала пить взахлеб, Генриетта с опаской понюхала «чай». И как же округлились ее глаза, когда она уловила запах черничного сока. А сделав маленький пробный глоток, и правда убедилась, что в чашечке самый настоящий сок. Сладкий-пресладкий свежий черничный сок. Тоби еще два раза наколдовывал им по напитку, а потом начал рассказывать сказки. Генриетта не всегда улавливала смысл этих историй. Они, вроде бы, были обычными сказками из книжек, что читала ей мама на ночь, но в то же время было в них что-то пугающее. Когда третья сказка была окончена, Тоби встал из-за стола. Он уверенно стоял на задних копытцах, а передние прижал к пушистой грудке, поклонился девочкам и растворился в воздухе. С секунду в комнате стояла тишина, а потом Сью звонко засмеялась. Генриетта последовала за ней. Как они хохотали, хохотали до колик в животе, даже на глазах выступили слезы. — Ты не должна говорить взрослым про Тоби,— сказала Сью, прощаясь с подружкой. — Почему? — Потому что взрослые плохие. Тем же вечером Генриетта возбужденным счастливым голосом рассказала все своей тете Пенни. Тетка смотрела на нее ласково и снисходительно. — Ох уж эти дети, — добродушно отмахнулась она от племянницы. После знакомства с Тоби, Генриетта не общалась больше ни с кем, кроме Сью. Они облазили вместе всю округу. Сью могла завести ее на пустошь, или на свалку, или в пустынную бухту, и рассказывать всякое нехорошее. «Вот тут старый колодец, присыпанный ветками. В него прошлой весной свалился десятилетний Робби из дома напротив. Он сломал обе ноги, он звал на помощь, но к нему никто не пришел. Он умер от обезвоживания. Ха-ха-ха». «На этом пустыре появилась бешеная собака и загрызла доходягу Джилла. Бедняга Джилл был торчком и спал в коробке. Пес сожрал его лицо и половину печени. Ха-ха-ха». «На свалке работал жирдяй Боб. Он купил старшекласснице Лизе пиво. Притащил ее к себе на свалку и трахнул. Оставил ее около старых автомобилей, а она захлебнулась собственной рвотой. А потом ее обглодали толстые помоечные крысы. Жирдяй Боб отправился на электрический стул. Ха-ха-ха». Но странная любовь калифорнийской подруги к мерзким историям отходила на второй план, когда Сью звала ее в гости, чтобы попить чай с Тоби. Генриетту словно магнитом тянуло на эти встречи. Сью обновляла фломастером метку на ее руке, а Генриетта нетерпеливо облизывала губы в предвкушении. К середине августа девочка поняла, что чувствует себя странно. Когда ее звали поиграть подружки с улицы, ей было с ними скучно. Как будто ее засунули в группу детсадовцев. В то же время она начала понимать «взрослые разговоры». Как-то она сказала об этом Тоби, а он лишь засмеялся. Неприятно так засмеялся, клокочущим глубоким смехом. Да и в образе его что-то начало меняться. Генриетта сначала не замечала изменений, потому что они были такие незначительные, такие мягкие плавные переходы. Тоби с их первой встречи стал раза в два больше, шерсть его выпрямилась и не блестела, глаза стали меньше, а рожки превратились в рога. Нет, Генриетту он все равно не пугал, но не замечать метаморфоз она уже не могла. В конце августа, в последнюю их со Сью встречу, Тоби впервые обнял Генриетту и прошелся гладким теплым языком по шее. От него пахло ирисками. Он указал на символ на ее руке и попросил обновлять его, чтобы они и дальше могли видеться. На следующий день Генриетта уехала в Колорадо. А через неделю случайно подслушала разговор мамы с папой. Маме позвонила тетка и рассказала, что дом Джеферсонов (родителей Сью) сгорел. Пожарные и страховщики так и не смогли найти причину. Обгорелые кости обоих взрослых были найдены на пепелище, и оба со сломанными шеями. По чистой случайности их единственная дочь Сью в это время была у бабушки. Генриетта тогда плакала. А когда, наконец, заснула, то ей приснился кошмар. Она стояла посреди тесной комнаты. Напротив было окно с цветастыми занавесками, а за ним чернота. Когда она опустила взгляд, то обнаружила себя, стоящей в центре звезды, нарисованной то ли детскими белыми мелками, то ли краской. Через щели в деревянном полу пробивался зеленый свет. Стояла оглушающая тишина. Генриетта не могла сдвинуться с места, будто ее ноги приклеили к полу. На плечи что-то давило, словно ей положили на шею тяжелый походный рюкзак. Она замахала руками в попытке сбросить то, что было над ее головой. Ее руки погрузились в вязкое ледяное желе. Это нечто давило все сильнее, а потом проглотило голову и шею. Девочка почувствовала, как невидимые пальцы сжали ее горло, и густая жижа полилась в рот. Через полминуты Генриетта уже не могла дышать. И когда у нее окончательно потемнело перед глазами, она проснулась. Генриетта не могла отдышаться. Постель стала влажной от пота, болела шея. Часы на прикроватной тумбочке показывали пять утра. Девочка разревелась и понеслась со всех ног в ванную комнату. Дрожащими руками она вылила полтюбика жидкого мыла на мочалку и с остервенением начала тереть руку с меткой Сью. Когда процедура была завершена, Генриетта посмотрела в зеркало над раковиной, на ее шее были два еле заметных синяка. Она вернулась в комнату, легла лицом в подушку, прижала ее края плотнее к ушам и заорала. Генриетта криво улыбнулась воспоминаниям и вставила в мундштук новую сигарету. Второй сон она тоже помнила. Во втором сне ее спасли. Она была все там же, все то же нечто жаждало поселиться в ее легких, все так же ноги были приклеены к полу, все та же звезда. Но рядом что-то появилось, оно схватило ее и с невероятной легкостью выдернуло из лап невидимого чудовища. Оно взяло ее на руки. Она крепко зажмурила глаза и не желала их открывать. Она слышала тяжелую цокающую поступь копыт, ощущала кожей жесткую шерсть спасителя. Потом услышала бормотание. Непонятную тарабарщину, словно запись на пленке прокручивают задом наперед. Движение прекратилось, Генриетта ощутила прохладу ночи, ее вынесли из здания. Девочка открыла глаза и задохнулась. Кругом была лишь черная земля, в которой копошилось что-то большое и такое же темное. Земля без травы, без кустов, без деревьев, простиралась до самого горизонта. На небе не было ни одной звезды, лишь ярко сияла огромная желтая луна. Ее начал бить озноб, и тут она подняла взгляд и посмотрела на своего спасителя. Огромный козел. Он скалился, в пасти его теснились длинные узкие острые зубы, и его дыхание. Это дыхание она помнила. Ириски. Наутро Генриетта взяла фломастер и нарисовала на руке символ. Ровно шесть дней она спала совершенно спокойно. На седьмой к ней пришел Тоби. Они пили ежевичный сок из ее кукольного сервиза. Он рассказывал ей сказку про зайку, которому сломали лапки. Но зайка подружился с хитрой лисой, пообещавшей защищать его от волка, а взамен по ночам лисица пила его теплую кровь. Так они провели зиму, а весной зайчик умер. Тоби захихикал. Генриетта заметила, что у козла на голове не два, а четыре рога. Были другие сны. Тоби носил ее на руках по той земляной пустоши, говорил на своей тарабарщине. Из земли появлялись чудовища, лишь на миг они высовывали свои уродливые морды, словно здороваясь с Тоби, а потом ныряли обратно в сырость. Иногда они сидели в комнате Сью, только это была не совсем комната Сью. Внешне вроде все нормально, но если присмотреться, то все вещи казались не такими. Они были извращенными, вывернутыми, косыми, злыми. Они следили за ними. Тоби выл, а когда воздух заканчивался в его легких, он мерзко, по-козлиному, кряхтел, кашлял, а потом снова выл. Этот страшный вой выбивал из Генриетты дух, вымораживал ее изнутри. После таких снов Тоби не рассказывал сказки. После таких снов Тоби наполнял ее чашечку коричневой дурно пахнущей жижей и заставлял пить. А потом она обнимала его и плакала. Со временем Генриетта начала понимать смысл некоторых слов и историй. В них были люди с красными крестами на белом. Эти люди делали Тоби больно. Это было очень давно. Они обзывали его и были очень злыми. Эти люди, эти мерзкие взрослые, были лгунами и грешниками. Они не давали Тоби играть с детьми. А еще они ненавидели женщин и девочек, которые были его друзьями. Они их сжигали. Когда Генриетте исполнилось десять лет, у Тоби было уже семь рогов и три глаза. В качестве подарка он показал ей старую историю из своей жизни. Редкий лес, частый шум копыт по твердой земле. Темная тень бежит через кусты с маленькой девочкой на руках, а за ними люди с факелами и мечами. Картинки сменялись очень быстро. Генриетта сама стала этой тенью, девочка на ее руках плакала. Ее окружили преследователи с факелами, мечами и красными крестами на грязной белой накидке поверх рыцарских доспехов. Генриетта сморгнула. Железные доспехи, прямо как в исторических фильмах, что любил ее папа. Вот она уже превратилась в женщину. А точнее в старуху. Земля стала слишком близко, огромные лапища с когтями стали сухими старческими руками. Она крепче обхватила девчонку и начала причитать на неизвестном языке. Тело пронзили сотни, тысячи острых игл. Генриетта заорала. Она сидела на цепи в каменной холодной комнате. По обе стороны от нее стояли мужчины в коричневых балахонах, с крестами на шеях. Она видела черное пламя, что разгоралась у одного между ног, у другого на правой руке и вокруг головы. «Грех! Грех! Это грех! Это он горит! Лжецы!» — знала она. А люди читали из потрепанной книги. Каждое незнакомое слово, произнесенное ими, причиняло Генриетте такую жуткую боль, что одним желанием было выцарапать себе глаза, чтобы хоть как-то заглушить адскую ломоту в теле. Картинки стали скакать быстро-быстро. Она ест землю. Девочка, которую она держала когда-то на руках, привязана к столбу и под ней разводят огонь. Она кричит. Генриетта орет, не переставая. Она не знает, на каком языке произносит слово, что постоянно срывается с ее губ в диком крике. А потом она падает. Падает, падает и падает. Падение бесконечно. Все тело напряжено и в то же время невозможно пошевелиться. Словно ее поместили в огромный камень, и камень этот бесконечно падает вниз. Кто она? Кто оно? Оно должно вернуться. Оно должно отомстить взрослым с красными крестами на белом. Спасти девочек. Не всех, а только тех, кто его любит. Они выпросят его, они родят его, они возвысят его… Генриетта проснулась. Она открыла глаза и долго смотрела в потолок, не понимая где находится. Тело было каменным. Все вокруг белое и слишком яркое. Она с трудом подняла голову и поняла, что руки и ноги привязаны к кровати широкими кожаными ремнями. Генриетта разревелась, завыла тяжело и громко. Белая ширма отодвинулась, явив сухонькую маленькую женщину в медсестринской форме. Потом пришли родители. Мама ревела и прижимала ее голову к своей большой мягкой груди. Папа вполголоса спорил с высокой женщиной в белом халате. Генриетта оказалась в детском отделении больницы Южного Парка. Через два дня ее выписали. По дороге домой родители были слишком радостными. Они говорили чересчур веселыми голосами обо всем подряд. Говорили, как они любят свою прекрасную дочь, этот городок, свою страну и жизнь. Дома ее ждала охапка разноцветных шариков и мамин шоколадный торт, на котором было написано «С возвращением домой! Па и Ма любят тебя, детка!» «Лжецы и грешники», — подумала Генриетта про родителей и испугалась собственных мыслей. Тогда у нее случился припадок. Врач настояла на психологе. Но в тот год дела у отца шли не особо удачно. На индивидуальную психотерапию для дочери у семейства Биггл просто не было денег. Поэтому ее определили на групповую терапию для трудных детей. В маленькой светлой комнате местной больницы кружком сидело десять детей. «Трудными» всех их можно было назвать с натяжкой. Кто-то выглядел неопрятно, кто-то слишком прилизано. «Забитые детки! Затравленные лгунишки! Неудачники!», — произнес голос Тоби в голове у Генриетты. Ей стало стыдно за подобные мысли. Она вцепилась в подол своего голубого платья и так же, как и другие дети вокруг нее, уставилась в пол. Вошел их психолог. Тощий, совсем молодой парень, с юношескими прыщами, слишком большой головой и в застиранной рубашке. Он был похож на студента-первокурсника, но уж никак не на психолога. Гнусаво поздоровался с группой, представился мистером Маки. Генриетта почти не слушала его. Час шел ужасно медленно. Было дико скучно. А когда она выходила из кабинета групповой терапии, одна из девочек сильно толкнула ее в спину и обозвала толстухой. Когда она вышла на крыльцо больницы, мальчик из ее группы поставил ей подножку. Она упала, запачкала платье, разбила коленку и заревела. Хулиган стоял рядом, к нему присоединилось еще трое детей, и все они смеялись. Откровенно ржали, улюлюкали, обзывали ее жирной плаксой. В школе дела тоже шли совсем не весело. Кто-то распустил слух, что она побывала в психушке и вообще сошла с ума. Сумасшедшая толстуха! Жирная тугодумка! Свихнувшаяся жирная свинья! Вот как теперь называли ее сверстники. Одноклассники перестали с ней дружить. Ей ставили подножки, толкали, плевали и даже швыряли в нее учебниками. Генриетте очень хотелось пожаловаться родителям, но внутренний голос заставлял ее молчать. Было просто ужасно. Вроде совсем недавно все с ней дружили, никто никогда не называл ее «толстой» или «сумасшедшей». Что же случилось? За что с ней так? Уж лучше бы она никогда не проснулась в той больнице. Уж лучше бы она вообще никогда больше не проснулась. Теперь ее глаза постоянно были красными и опухшими. Она не могла заставить себя не плакать. Но каждый гребанный раз собственный организм подводил. Она ревела. Навзрыд, как дитя малое. И, наконец, Генриетта решила поговорить с мистером Маки с глазу на глаз. Прийти в больницу пораньше и подловить его. Она точно знала, что родители ей не помогут. Они просто не поймут. Скажут, что все дети дразнятся, и что она преувеличивает, и что надо учиться давать отпор. Впрочем, тогда ей не удалось застать мистера Маки. Генриетта расстроилась, глаза опять стали на мокром месте. Она поплелась к кабинету ждать начала терапии. А под дверью встретила его. Высоченный тощий пацан с большим носом и светлыми кудрявыми волосами, отросшими и торчащими во все стороны. Он сидел на корточках, подпирал спиной стену и печально смотрел в потолок. Генриетта нерешительно подошла, стеснительно съежилась и встала по другую сторону от двери. — Привет, — услышала она тихий мальчишеский голос. Девочка замерла. Это он с ней поздоровался? Щеки залил румянец. Она смущенно посмотрела в его сторону. А пацан смотрел на нее в упор и улыбался. Какой-то совсем теплой и печальной улыбкой. — При…привет, — еле смогла произнести Генриетта, щеки стали просто пунцовыми. Он встал, подошел к ней. — Майкл, — протянул мальчик руку в знак приветствия. Генриетта смотрела на большую дрожащую ладонь и в горле ее пересохло. На мгновение зажмурившись, она чуть кивнула сама себе, собрала всю волю в кулак и пожала протянутую руку. — Генриетта Биггл. — Тоже на терапию к мистеру Маки? Генриетта кивнула и еще раз осмотрела Майкла. На вид ему лет двенадцать. Совсем взрослый. Плечи узкие и сутулится. Очень красиво. Мило. — Мило, — прошептала она и тут же зажала рот ладошкой. — Ты тоже милая, — пожал плечами пацан. — И платье у тебя красивое. Только сиреневый цвет тебе не идет. Генриетта, растеряв все смущение, посмотрела в глаза Майклу. Она готова была разреветься. В первый раз в жизни ей понравился мальчик, он не обзывал ее и не толкал. Но платье не пришлось ему по вкусу. Сейчас он начнет обзывать ее и смеяться над тем, какая она страшила. — Си-сиреневый м-мне н-не идет? — сглотнула подступающие слезы Генриетта. — А какой мне идет? — Черный. Она открыла рот от удивления, быстро захлопала ресницами. Странный ответ от странного мальчика, который не хотел ее ни ударить, ни обозвать. Мимо вихрем пронесся мистер Маки и пригласил их в кабинет. На терапии никто не слушал гнусавого психолога, все с интересом рассматривали новенького, который был определенно старше собравшихся. И Генриетта почувствовала злость. Ей не нравилось, что на него все пялятся, особенно девочки. А Майкл будто не замечал всех этих взглядов, он внимательно слушал мистера Маки, и даже целых четыре раза посмотрел на Генриетту. И улыбнулся ей, этой своей грустной улыбкой. После занятия она стояла на крыльце и поджидала его. Было неловко и она не знала, что ей делать дальше. Что сказать ему? О чем поговорить? Вот сейчас детишки из группы начнут ее обзывать, он увидит, поймет, какая она стремная и не захочет с ней больше говорить. Позорище. Но, на удивление, сегодня никто из ребят не издевался над ней, все быстро разбежались. А Майкл, заметив ее одинокую фигуру на крыльце, помахал ей и снова улыбнулся. Генриетта пообещала себе, что больше никогда в жизни она не будет плакать. Они шли домой вместе. Майкл рассказал про развод родителей, и про то, что он разгромил бейсбольной битой телик отца, а потом разбил фары и лобовое стекло на новеньком "Форде" матери. За это и попал на групповую терапию. Что ему одиннадцать лет, и он ненавидит своих родителей. — Иногда, я тоже думаю, что ненавижу ма и па, — тихо, будто боясь быть услышанной, призналась девочка. — Взрослые все время врут нам про все. Говорят одно, а делают другое. Мой кузен говорит, что взрослым нельзя доверять. Ему уже семнадцать и он играет на барабанах в настоящей рок-группе. Умный парень. Так они дошли до дома Генриетты. Майкл пожал ей руку на прощание и позвал в гости послушать диски с музыкой, которые ему подарил кузен рокер. Генриетта сияла как медный таз. Она перестала обращать внимание на травлю в школе. Майкл учился в классе на год старше. И как она раньше его не замечала? Он здоровался с ней и провожал до дома после школы, звал ее зайти к нему. И однажды она приняла приглашение. Она долго рассматривала себя в зеркале. Вертелась и думала. Карие глаза, русые волосы до поясницы, и даже грудь уже начала расти. Хотя, Генриетта понимала, что наличие груди в десять лет лишь следствие ее полноты. В шкафу она сняла с вешалки белую футболку, надела. Снова покрутилась. Потом стянула ее через голову, сняла джинсы, и принялась искать черное платье, которое мама купила ей для похорон троюродной бабки. Генриетте было восемь, когда та померла от инсульта. Уже тогда девочка была несколько крупнее своих сверстниц, и платье пришлось брать в отделе для крупных подростков. Мама взяла на размер больше, на всякий случай. И теперь Генриетта с трудом, но всё-таки, в него влезла. Она смотрела на себя в зеркало и улыбалась. В голову ей пришла замечательная идея. Разделив волосы на ровный пробор посередине, девочка принялась плести себе две косички. Теперь она была похожа на Уэнздей Аддамс из «Семейки Аддамс». Когда Майкл ее увидел, то его улыбка не была печальной, она была удивленной и даже веселой. И он дернул ее за одну из косиц, совсем легонько, не переставая при этом улыбаться. Его комната была непривычной. Генриетта никогда до этого не была в комнатах мальчиков. Кузенов у нее не было, одни кузины. А с мальчишками в младшей школе она не особо дружила, чтобы ходить к тем в гости. Половина достаточно просторной комнаты обклеена желтыми обоями, а другая половина сияла голыми серыми стенами. Наскоро заправленная кровать, сваленные в углу вещи. Никаких игрушек. Старенький комод, а на нем музыкальный центр. Стопка CD-дисков на полу, все в темных обложках. И две стопки потрепанных книг. Майкл поставил диск Bauhaus. Они сидели на полу, напротив друг друга. Он сидел по-турецки, с закрытыми глазами и чуть запрокинутой головой. Наслаждался музыкой, заполнившей всю комнату. Генриетта смотрела на него не стесняясь, и чувствовала жар в груди. Монотонная печальная музыка, солист, восхваляющий смерть. И Майкл, сидящий рядом. Ей захотелось, чтобы это мгновение никогда не кончалось. Все это уже было. Похожее чувство восторга она уже испытывала. Вот только когда… Тоби! Тогда, в первый раз. В комнате у Сью в Калифорнии. Диск закончился. Майкл открыл глаза и изучающим взглядом уставился на Генриетту. Она сидела не шелохнувшись. Майкл тихо засмеялся, полез в задний карман джинс и вытащил мятую пачку Lucky Strike. — Хочешь? — он выбил из пачки сигарету. — Одну на двоих? Генриетта, не задумываясь, кивнула. Он сделает затяжку и отдаст сигарету ей. Это же почти поцелуй! Майкл прикурил и протянул ей сигарету. Генриетта затянулась слишком сильно и закашлялась. В горле запершило, на глаза навернулись слезы. — Затягивайся по чуть-чуть, — сказал он участливо. — В первый раз всегда больно, а потом нормально. Тебе понравится. «Мне понравится», — кивнула себе мысленно Генриетта. Она не мигая смотрела на него, а он печально улыбался и протягивал ей дымящуюся сигарету. Генриетта потянула к ней руку. В этот раз ее не мучали кошмары перед приходом Тоби. Генриетта заметила у него четвертый глаз. Тоби сидел за игрушечным столиком, молчал и внимательно смотрел на девочку. Генриетта улыбалась своим мыслям и пила ежевичный сок. Тоби не показывал ей видений, не рассказывал сказки и почти ничего не говорил. Лишь кинул, перед тем как уйти: — Не позволяй многое этому мальчишке. Генриетта так и не поняла тогда его слов. Но знала, что видит он ее насквозь. В ту ночь, после визита Тоби, ей приснился странный сон. Она лежала на большой кровати в комнате с каменными стенами. Горел камин, а ей все равно было холодно. Резкая боль в животе согнула пополам, как будто внутри кто-то бьется, беснуется и пытается вырваться на свободу. Она потянула руку, чтобы потрогать живот, но ее перехватили. Над ней стоял Майкл и улыбался. Когтистая лапа легла ему на плечо. — Я заберу тебя, Генриетта, — произнесли одновременно Майкл и Тоби, возвышавшийся над мальчишкой исполинской тенью. В следующий раз Майкл включил ей Joy Division. Генриетта сидела вплотную к нему, они расположились на полу и опирались спинами о край кровати. С закрытыми глазами они наслаждались музыкой и передавали друг другу сигарету. Генриетта уже не кашляла, а вкус ей и действительно начал нравиться. Майкл коснулся ее руки шершавыми пальцами. Генриетта вздрогнула. — Что это? — он обрисовал подушечками пальцев символ на ее руке. Она похолодела. Мысли ее заметались, в голове нарастала острая боль. — Это? — она отдернула руку и прижала ее к груди. — Это… Тоби. — Тоби? Кто такой этот Тоби? — Он… мой друг. Генриетта набрала полные легкие воздуха и рассказала все как на духу: про каникулы в Калифорнии, про Сью, про Тоби. Майкл смотрел не мигая. В его глазах застыло такое большое удивление и восторг, что девочка даже смутилась. — Охренеть! — наконец подал он голос. — Охренеть! Да ты крута! Он обнял ее и повалил на пол. Они начали в шутку бороться и хохотать. Потом он выпустил ее и положил свою кудрявую голову ей на плечо. Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле: "Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того. Дело в том, что задремал я и не сразу расслыхал я, Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего". Говоря, открыл я настежь двери дома моего. Тьма, — и больше ничего. Продекламировал Майкл уставившись в потолок. — Ненавижу своих родителей, — добавил он минутой позже. — Все в их жизнях не настоящее. Никого из них нет рядом, когда нужно. Они поженились, потому что так надо было. Они родили меня, потому что общество требовало от них ребенка. Они пытались играть в хорошую семью, чтобы сраные соседи не подумали про них плохо. А потом им все надоело. Я им тоже надоел, и они просто выкинули меня. Я прихожу в этот дом, а тут все время тихо и темно. Теперь тишина и темнота мои вечные друзья и спутники. Нет больше радости. Я один. Генриетта молчала. Как же она была согласна с ним. Приходя домой, она тоже чувствовала все это. Отец много работал, его никогда не было дома. Мама вечно торчала на кухне, пила чай и трещала с подругами, тетками и прочей родней по телефону. Она накладывала ей еду, но смотрела сквозь нее. Она не замечала, что происходит с ее единственной дочерью. Она просто не хотела замечать. Все было вокруг ложью. Все, кроме Майкла. И Тоби. Ее школьный балл начал падать. Они прогуливали занятия в группе психотерапии. Обычно шли в опустевшую к вечеру школу, сидели на заднем дворе и курили одну на двоих сигарету. Но как-то Майкл позвал ее прошвырнуться по улочкам Южного Парка. Накануне они разглядывали обложки дисков, которые слушали. Музыканты выглядели потрясающе. Все в черном, с торчащими причудливыми прическами. С гримом, делающих их похожих на живых мертвецов. Майкл с Генриеттой пошли в секонд хенд и потратили все небольшие карманные деньги на черные потрепанные шмотки. Но оставался еще один момент. Они зашли в аптеку и принялись бродить между рядами. В фармацевтическом магазинчике было много народу, так что на них особо не обращали внимания. Майкл стянул две пачки черной краски для волос, а Генриетта черный карандаш-подводку. Позже они стояли перед большим зеркалом в гостиной дома Майкла. С выкрашенными волосами, неумело подведенными глазами. Он в черных джинсах и футболке. Она в черном платье, которое было ей велико на два размера. Они чувствовали себя по-настоящему крутыми, самыми классными ребятами в этом скучном городишке, а может быть и во всем гребанном штате. Майкл обнял Генриетту и начал кружить ее по комнате. Она засмеялась и положила руки ему на плечи. Он прижал ее вплотную к себе, заглянул в глаза и зашептал: «Линор в гробу, и божий мир для наших глаз померк. Так пусть творят святой обряд, панихиду поют для той, Для царственной, что умерла такою молодой, Что в гроб легла вдвойне мертва, когда умерла молодой!» А потом коснулся ее губ своими. Сердце Генриетты упало сначала в желудок, а потом в пятки. Очнулась она уже в его комнате. Он протянул ей толстую иглу и сережку в виде крестика. Он хотел, чтобы она проколола ему ухо. Генриетта помнила, как прокалывали уши ее кузины, когда она ездила к ним в Мэн. Все они были старше ее и сочли, что уже достаточно взрослые для сережек. Генриетте тоже тогда прокололи уши. Боль была ужасная, мочки горели с неделю, но результат того стоил. Майкл притащил бутылку виски, спрятанную под мойкой на кухне. Генриетта протерла иглу, подержала ее над зажигалкой и быстрым движением проткнула мочку. Миссис Биггл на новый имидж дочери отреагировала бурным восторгом, чем очень огорчила Генриетту. Она стояла перед матерью воплощенным дитем ночи, а женщина лишь умилялась и говорила, как ее маленькая зайка выросла. Генриетта не на шутку разозлилась. Она-то ждала, она надеялась на целый скандал! На то, что ей прочитают лекцию, что ее отчитают за плохую учебу, за прогулы психотерапии. А она, вся такая крутая, покажет матери «фак» и спокойно поднимется в свою комнату. Генриетта пошла за матерью на кухню, чтобы попытаться еще раз добиться «правильной» реакции, но поезд ушел. Миссис Биггл уже сделала себе джин с тоником и набрала номер подруги. Генриетта ворвалась в свою комнату, схватила лампу с тумбочки и швырнула ее в стену. Та с треском раскололась на три большие части. Она начала хватать все, что попадало ей под руку и разбивать. Наконец, она добралась до кукольного сервиза, из которого они с Тоби «пили чай». Генриетта открыла окно, напротив стоял старый клен, она прицелилась, размахнулась и кинула розовую коробку с кружечками и тарелочками аккурат в ствол дерева. Оглушительный звон разбивающегося дешевенького фарфора так обрадовал ее, что она начала хохотать как сумасшедшая. Она схватилась за живот, хохот сломал ее пополам, повалил на пол. Генриетта даже ногами задергала в воздухе от такого бурного веселья. Мама так и не зашла тем вечером в ее комнату. Генриетте исполнилось одиннадцать. Тоби подарил ей новый чайный сервиз, белый в розовый горошек. Пластиковый. Взял за руку и повел во двор. Только задний двор не был задним двором дома Бигглов. Вместо зеленого, газон был желтый и жухлый, кустарники вдоль заборчика словно дышали. Их корявые ветки ощетинились черными острыми листьями и как будто затаились, поджидая, охотясь на Генриетту. — Играем в прятки, — проклекотал Тоби. — Беги! И Генриетта побежала. Выбора особо не было, пришлось бежать к жутким кустам. Сзади донесся глухой нарастающий рык. Голосов было несколько, и принадлежали они явно не Тоби. Она обернулась. Очень быстрым шагом ее нагоняли три женщины. Темнота на улице сгустилась, и Генриетта не могла разглядеть их. Единственное что она поняла, что это были старухи. Тощие, неказистые, какие то совсем угловатые старухи, в длинных рваных платьях. Они протягивали к ней свои руки с конвульсивно сжимающимися пальцами. Генриетта закричала и задала стрекоча. Она бежала и бежала, а проклятые кусты не стали ближе ни на йоту. Одна из старух почти догнала ее, схватила за подол ночнушки, Генриетта со всей силы ударила преследовательницу и та, казалось, отстала. Но сбоку на нее налетела другая, сбила с ног, повалила на землю. Генриетте вцепились в волосы, принялись нещадно рвать их. На глазах навернулись слезы боли, она замахала руками над головой, пытаясь скинуть тварь. Схватила одно запястье и удивилась. Рука, что держала ее, была ледяной и сухой, шершавой. Генриетта с силой сжала, старуха взвыла и отпустила. Но лишь затем, чтобы перебраться из-за спины девочки и оказаться с ней лицом к лицу. Дух Генриетты ушел в пятки. Она смотрела на лицо самой настоящей мумии. Высохшая кожа, плотно облегающая череп, веки закрыты и провалились внутрь, как будто под ними совсем не было глаз, беззубая расселина рта. Существо продолжало рычать и кряхтеть, а потом разинуло пасть и закричало в лицо Генриетте. Она увидела, что языка во рту нет, лишь в глубине глотки сжимается черный жирный обрубок. И запах. Тошнотворно сладкий запах ударил ей в нос. Желудок конвульсивно сжался. Сзади прижалась еще одна ледяная фигура. Генриетту заколотило. — Тоби! — заорала она, не в силах бороться с существами. Старух тут же откинуло от нее. Она быстро встала и снова побежала к кустам. В самом углу, где росла жимолость, отходит одна из досок в заборе. Ее надо просто посильнее толкнуть. Тогда можно будет выбежать в проулок, перебежать дорогу и попросить помощи у соседей. Ведь Генриетта точно знала, что дом этот не ее, и в нем не стоит искать своих родителей. И — о чудо! — она, наконец, добежала до заветных кустов, шмыгнула мышкой к доске, выбила ее и, задыхаясь от счастья, выбежала в проулок. Только проулка не было. Генриетта стояла посреди кладбища. Но на городское кладбище оно похоже не было. Вместо крестов стояли редкие надгробия. Она обернулась, глаза ее округлились, когда она поняла, что выползла вовсе не с заднего двора родительского дома. Огромная плита с проломленным краем и дыра, уходящая под землю, вот что находилось позади нее. Генриетта обняла себя руками, плечи мелко затряслись, она поджала губы. — Генриетта! — окрикнул ее знакомый голос. В десяти шагах от нее стоял Майкл. Он поманил ее рукой, развернулся и пошел. Генриетта засеменила за ним. Они подошли к воротам кладбища. Майкл остановился. — Я заберу тебя, Генриетта. И на плечо ему легла когтистая лапа Тоби. Черные пальцы сжались, раздался треск ломающихся костей. Генриетта попятилась назад, зацепилась ногой обо что-то, плюхнулась на задницу. Она смотрела с раскрытым ртом, как Тоби выдирает руку из тела Майкла, а потом он оторвал голову и кинул ее к ногам Генриетты. С застывшим ужасом в широко распахнутых глазах, она смотрела в мертвое лицо Майкла. Крик застыл в глотке. Тоби зарычал. Он схватил ее за горло и вздернул на ноги, словно она была тряпичной куклой. — Я же говорил! Не позволяй ему! Что с твоими волосами? Почему они черные? Что с тобой, Генриетта? Разве ты еще не поняла? Сью подарила тебя мне. Ты моя! И он откинул ее назад, где девочку тут же подхватили три пары ледяных сухих рук старух. Они заурчали, принялись гладить ее, как давно потерянное дитя. А потом три беззубых рта начали жевать ее волосы. Она ощутила, как что-то холодное и противное полилось ей на плечи и ноги. Пригляделась. Мерзко пахнущая зеленая слизь текла по всему телу. Старухи противно загоготали-засмеялись. Вокруг раздались крики. Насмешливый обезьяний гомон, уханье, кваканье, бульканье. Генриетта напрягла глаза и увидела, что их заключают в кольцо монстры. С козлиными и свиными мордами, с копытами и огромными рогами. Они потянули свои уродливые узловатые пальцы к ней. Одна из старух обняла ее за шею и потянула вниз. Генриетта почувствовала, как уходит под землю. Как корни старых деревьев оплетают лодыжки, запястья и тянут вниз, вглубь кладбищенской гнили. И она, наконец-то, проснулась. Одеяло сбилось у ног. Сердце билось как сумасшедшее. Мокрые от пота волосы прилипли к лицу. Успокоив дыхание, Генриетта сообразила, что лежит в собственной постели, а не на дне могилы. И почувствовала тошнотворный сладкий запах, исходивший от всего ее тела. Она пошла в ванную комнату. Зеркало поприветствовало ее осунувшимся лицом и синюшной кожей. Ее трясло от холода. А с волос капала на пол зеленая вонючая слизь. Генриетта взяла ножницы и обрезала волосы под кривой горшок. Залезла в душ и врубила горячую воду. Ей понадобилось полчаса, чтобы согреться. Она затерла пол в ванной, собрала свое постельное белье и выкинула его в мусорный бак. Открыв окно в своей комнате, Генриетта достала сигарету и закурила. Руки тряслись, ей хотелось зареветь, но не получалось. «Ты больше не разрешишь этому мальчишке ничего с собой делать. Я хочу видеть вас. Видеть постоянно. Не смей оставаться с ним наедине без меня!» — прозвучал голос Тоби у нее в голове. Генриетту передернуло, и она закивала головой, соглашаясь с пустой комнатой. Маме с папой понравилась ее новая прическа. В школе Майкл попытался ее поцеловать, но она оттолкнула его. Он обиделся. К сожалению, Генриетта понимала, что не могла поступить иначе. Ему больше не следует ее целовать, ему даже не следует хотеть этого делать. Через пару дней она увидела Майкла с парнем из ее параллели. Генриетта попыталась вспомнить его имя, кажется, Пит. Тихий отличник из трейлерного парка. А потом застала их курящими на заднем дворе школы. Пит сидел на корточках перед Майклом и заглядывал тому в глаза так, как это делала сама Генриетта. Ей это не понравилось. Она думала, что же делать дальше. Майкл не разговаривал с ней около недели. Потом она решила, что пошло оно все в жопу! Раз Тоби хочет их видеть, пусть видит. Пусть подавится. Она позвонила Майклу и позвала его к себе в гости. Он пришел вечером и не один, компанию ему составил Пит. Только пацан больше не выглядел невзрачным зубрилой. Линялый серый свитер и голубые джинсы заменили черная рубашка и черные штаны. — Пит, — протянул он ей свою руку. — Поможешь мне с одним делом? И он положил перед ней две пачки с краской для волос. На одной улыбалась голливудской улыбкой белокурая модель, на другой девушка с ярко-красными волосами показывала «козу». — Хочу волосы как огонь, в котором сгорят все мои страдания. Генриетта хмыкнула и вынула инструкции из коробок. Впрочем, то, что хотел Пит так и не вышло. Сначала они осветлили ему волосы. Пит кривился, краска нещадно жгла кожу. Только корни сантиметров на пять стали грязно-желтого цвета, а концы так и остались черными. На затылке же волосы так сгорели, что просто лезли клоками. — Да ладно, не расстраивайся. У меня есть идея, — воодушевленно сказала девчонка и взялась за тюбик с красной краской. В результате вышло даже круче, чем думали Генриетта и Пит. Корни стали ярко-красными, а его затылок она просто аккуратно выстригла ножницами. В черных шмотках и с новой прической он выглядел фантастически. Генриетта даже залюбовалась. Но потом поняла, что восхищенно смотрит на него не только она. Майкл затягивался сигаретой и пристально рассматривал Пита. Генриетта заскрипела зубами. — Может, выпьем кофе? Горький и черный, в котором утонут все наши мечты, надежды и представления о жизни, которая скоро закончится? — предложил Пит, разрядив явно накаляющуюся атмосферу. Генриетта с Майклом одновременно моргнули и согласились. После этого случая, они всегда начали собираться у Генриетты. Майкл подарил ей сборник стихов Эдгара По. Они сидели кружком на полу, пили кофе, передавали сигарету по кругу и по очереди читали стихи из потрепанной книжки в мягком переплете. Миссис Биггл по-прежнему не обращала внимание на дочь. Лишь однажды она прочитала ей лекцию про то, как тяжело быть подростком, и что она совсем не будет ей ничего запрещать, как когда-то это делала ее мать. Всем этим она только сильнее злила Генриетту. Иной раз ей хотелось взять нож для разделки мяса с кухни и перерезать глотку этой лживой суке, пока та спит на своих белых простынях в розовый цветочек. Конформистская тварь! А Тоби нравилась ее злость. Он сидел на полу ее комнаты, поджав гигантские копыта. Генриетта избавилась от всей девчачьей чуши в своей комнате, да и за детский столик, который был когда-то у нее, Тоби теперь бы точно не влез. Двухметровый крепкий козел, с кучей рогов на большой башке и россыпью множества глаз на морде, радостно и как-то гадостно улюлюкал, слушая ее истории про проклятый мир и тупых родителей. Они больше не пили черничный сок. Он наливал ей кофе по-ирландски, и алкоголь рвал Генриетте тормоза. Ее бесило ходить в школу. Бесило разговаривать с родителями, с учителями, с одноклассниками. Хотелось только слушать Тоби, да смотреть на Майкла и Пита, неловко переглядывающихся на полу в ее комнате. Как-то раз она вышла на кухню, чтобы сварить новую порцию кофе. А когда зашла обратно в комнату, то увидела, как резко отбросило Майкла и Пита друг от друга. Она быстро поняла, в чем дело, и почувствовала себя третьей лишней. Генриетта затушила истлевшую в мундштуке сигарету, грохнулась на пол и закрыла глаза. Вчера весь день болел живот, а ночью приснился очередной кошмар. Босые ноги скользили по мокрой склизкой земле. Моросил противный холодный дождь. Под руки ее вели две женщины неопределенного возраста. Перед ней шла парочка совсем юных девушек, все в грязных белых чепчиках, длинных платьях с фартуками. — Совсем чуть-чуть осталось. Терпи, девочка, терпи, — прошептала одна из женщин. Тело Генриетты прошибла чудовищная волна боли. Они шли по разбитой дороге без асфальта. — Совсем чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. Уже совсем скоро, — снова проговорила женщина и расхохоталась. Они прошли мимо столба с аккуратной резной деревянной табличкой с надписью «Салем». Генриетта сглотнула и остановилась. Женщины зашипели на нее и потащили дальше. Свернули на просеку. Шли, шли и шли. Генриетта чувствовала что силы оставляют ее, ноги онемели от холода, дышать тяжело, тело периодически прошибает резкая боль, вся она взмокла от дождя и собственного пота. Наконец, они остановились перед небольшим домом, доски которого почернели от времени. Она услышала взволнованные разговоры вокруг себя, но их смысл не давался ей. Генриетту заволокли в теплое нутро жилища. В большой комнате горел камин, около стен стояло с десяток женщин. Все они указывали пальцами на нее и произносили одну и ту же фразу. Генриетта не знала ее смысл. Но боль уже окончательно затопила тело и, не в силах больше терпеть, она застонала. Ее вывели в середину и положили на теплый пол. На мгновение Генриетта потеряла сознание. Когда она очнулась, в ее ушах стоял приятный тихий звон. Ей было хорошо и тепло. Она подняла голову и попыталась осмотреться. Она увидела свои руки как в первый раз — они были тонкими, бледными и длинными. На пышной груди лежали пряди русых волос, а под грудью возвышался огромный живот. Звон в ушах усилился, пока не превратился в ужасный писк. Генриетта откинула голову и приложилась затылком о дощатый пол. Кривая реальность вновь вернулась. Бубнеж женщин вокруг, треск дерева в камине и холодные руки, вцепившиеся в ее ляжки. — Тужься, девочка, — услышала она старческий тихий голос. Она вновь подняла голову. Между ее ног сидела древняя старуха с белыми, явно слепыми, глазами. — Тужься, — повторила она и улыбнулась ей, обнажив почти беззубый рот. Генриетта не знала, что делать, она закричала. Она попыталась встать, подняла корпус, и мышцы ее брюшины конвульсивно сжались, подсказывая ей, что надо толкать из себя то, что было внутри. Ее начало выжигать изнутри. Она закричала вновь. Момент длился и длился, не принося облегчения. Генриетта принялась царапать ногтями пол, выть, мотать головой из стороны в сторону. Старуха недовольно запричитала. И тут кожа на ее животе начала рваться. Генриетта взвыла и увидела часть окровавленной детской головки с двумя маленькими рожками. Она проснулась. Дыхание было спокойным, сердце медленно перекачивало кровь в груди, в этот раз она была даже не в холодном поту. Занавеску раздувал ветер из приоткрытого окна. На горизонте виднелась бледная полоса рассвета, будильник показывал без четверти шесть. Генриетта встала с кровати, и резкая боль внизу живота оглушила ее. Начались первые месячные. Недавно ей исполнилось двенадцать, а сегодня утром пришли месячные. Она воспользовалась тампоном, в надежде заткнуть свой организм, в надежде изолировать запах, чтобы он не учуял. Ведь сегодня было шестое число, и сегодня должен был прийти Тоби. Она стала женщиной и, наконец, поняла, чего он от нее хочет.