Безумие

Мы ужинаем. Антипов хмуро смотрит на меня, нервно поглощая пельмени, один за другим, глотает, даже не прожевывая, будто спешит выйти из-за стола. Меня настолько переполняют мысли, что кусок в горло не лезет, я ковыряюсь в тарелке, устремив задумчивый взгляд в окно. Наконец, Антон решительно отставляет тарелку и заявляет: — Давай, говори. — О чем? — сразу теряюсь я. — Рассказывай, о чем думаешь, — он спокойно отпивает чай, но я вижу, как сильно его пальцы сжимают кружку. Еще чуть-чуть, и она треснет, разлетевшись острыми осколками. — Я же вижу, тебя просто разрывает. О, мне нужно так много ему сказать! Но я не знаю, с чего начать. Мысли испуганно разбегаются, прячась по углам сознания, так что я не могу ухватиться ни за одну из них. Антипов не сводит с меня настороженных глаз, молчать становится невыносимо, и, не найдя ничего лучше, я выпаливаю совершеннейшую глупость: — Ты все еще любишь Олю, да? Этот поцелуй для тебя — просто способ забыть о ней, отвлечься на мгновение? Антон с глухим ударом опускает кружку на стол, так что горячий чай выплескивается на скатерть и расползается по ней уродливым пятном. Я и сама не понимаю, почему вдруг для меня это стало таким важным. Еще пару часов назад я и не задумывалась о подобном, не ставя под сомнения его чувства к Беловой. Такое быстро не проходит, уж кому, как не мне, это знать. Но он сам виноват. Сегодня он поцеловал меня, поставив под удар нашу дружбу, мы оказались на перепутье множества дорог, и то будущее, которое я для себя давно определила, вдруг подернулось неясной дымкой. Так что мне нужен ответ, и какая-то часть меня хочет, чтобы Антипов подтвердил мои слова. — Перестань. Пороть. Чушь. — раздельно говорит он, взглядом прожигая меня насквозь. — В том, что произошло, исправить уже ничего нельзя. Если бы я мог что-то изменить, я бы попытался. Но я не могу. Поэтому Оля в прошлом, а я иду дальше. Я опускаю глаза. Мне невыносимо смотреть на него, потому что я догадываюсь, о чем он скажет дальше. — Я все для себя решил. Теперь выбор за тобой. Вот как, значит. Он решил. А я, может быть, не хочу. Обида поднимается откуда-то из глубины, захлестывает с головой, я тону в ней, захлебываясь от отчаяния. Зачем, зачем он все испортил, зачем ему понадобился этот дурацкий поцелуй, после которого — или все, или ничего, никакой золотой середины, никакого спокойствия. Он отпустил Олю, ему проще, а я, черт возьми, все еще люблю Щуку! Я чувствую, как на глаза наворачиваются злые слезы. — Я… не готова, — говорю наконец, под столом судорожно сжимаю руки в кулаки. — Я думала, мы просто друзья, я не… — Ты глаза-то разуй, — бросает он. — Мы уже давно перешли эту черту. — Да? — злюсь я. — Что-то я не заметила. — Значит, ты просто дура! — Сам кретин! — кричу я, выскакивая из-за стола, и бросаюсь прочь из кухни. Оказавшись в спальне, вытаскиваю из-под кровати чемодан и начинаю лихорадочно скидывать туда свои вещи. Так и знала, что все этим закончится! А ведь нам так хорошо было просто жить бок о бок, вместе ужинать, смотреть фильмы, делиться секретами… Мы наслаждались обществом друг друга, нам нравились невинные заигрывания, которые, как я думала, не вели ни к чему серьезному. Оказывается, вели, да еще как! Немногочисленные предметы гардероба, конспекты, карандаши летят в одну беспорядочную кучу, у меня нет времени, мне нужно скорее покинуть эту квартиру, я боюсь, я не хочу… Антипов влетает в комнату без стука и останавливается как вкопанный. — И что это ты делаешь? — от его вкрадчивого голоса по позвоночнику ползут мурашки, а сердце начинает пропускать удары. — Я ухожу, — резким броском отправляю в чемодан любимый серый свитер. — Ноги моей больше не будет в этом доме! — Понятно. Сбегаешь, значит, — манера его речи, замедленная, ленивая, но таящая в себе опасность, раньше так нравившаяся мне, сейчас бесит до невозможности. — Ну так вали, дверь открыта, никто тебя не держит. Нет, я определенно не могу находиться с ним в одном помещении. Бросив сборы, я направляюсь к выходу, но Антипов железной хваткой сжимает мое запястье. — Отпусти! — задыхаюсь от гнева и заношу вторую руку для пощечины, но он перехватывает ее, резко разворачивает меня и вдавливает в стену, навалившись сверху. — Антипов, даже не думай, — шиплю я, но он бросает емко и коротко: — Заткнись, — и яростно впивается в мои губы. Сначала я пытаюсь сопротивляться, вырываюсь, но он крепко держит мои руки, не оставляя мне ни шанса на спасение. Поцелуй становится настойчивее, жарче, жестче, и я отвечаю, неожиданно возбуждаясь от борьбы, которую мы ведем друг против друга. Это похоже на какое-то безумие, и оно длится целую вечность, мы будто стремимся выпить друг друга до дна, без остатка. В какой-то момент Антипов освобождает мои руки, но, вместо того, чтобы оттолкнуть парня, я вцепляюсь пальцами в его футболку, пытаясь содрать ее с его тела. Он отстраняется на мгновение, только чтобы стянуть ее через голову, и я вижу его глаза — бешеные, полыхающие яростным пламенем. Откинув футболку в сторону, он с удвоенной силой вжимает меня в стенку, кусает мои губы. Я впиваюсь ногтями в его спину, веду руку вниз, оставляя глубокие царапины. Мне так хочется сделать ему больно, отомстить за все сразу: за то, что подтолкнул меня к тому, к чему я не была готова, и за то, в чем он совершенно не виноват. За смятение, которое я испытала от его расставания с Ольгой. За обиду, причиненную Егором. За эту чертову несправедливость, ломающую наши судьбы. Когда губы начинают неметь, Антипов стаскивает с меня майку, под которой больше ничего нет, и с глухим не то стоном, не то рыком подхватывает меня на руки. Я висну на нем, обхватив ногами его бедра. Несколько шагов — и он без лишней нежности кидает меня на кровать, накрывая собой. Грубо и жадно то целует, то кусает меня в шею, и я знаю, что завтра будут синяки, но меня это не волнует. По телу разливается жар, я будто танцую на адской сковородке. Это и есть ад — безумные, невыносимые ощущения, неправильные, но такие необходимые, мучительно прекрасные. Одной рукой Антон упирается в кровать, а вторую кладет на мою грудь, сжимает, мнет. Его губы спускаются ниже, и когда он проводит языком по затвердевшему соску, я не могу сдержать протяжный стон. Я обхватываю руками его голову, глажу пальцами короткие жесткие волосы, чувствуя, как пульсирует его напряженная плоть, прижатая к моей ноге. Еще немного, и мы растворимся в пространстве и времени. Антипов тоже понимает это, торопится, избавляясь от остатков одежды, целует — на этот раз медленно и нежно, а затем, отстраняясь, внимательно смотрит в мои глаза совершенно серьезным, ясным взглядом. Я облизываю пересохшие губы, и тут он неожиданно входит в меня — резко, без предупреждения, так что мне едва удается не прикусить язык. Мое тело выгибается, в воспаленном сознании бьется мысль: «Что мы наделали?». Я хриплю, извиваюсь, пытаясь сбросить с себя Антипова, но он продолжает вбиваться сильными, медленными толчками, раскаленная плоть пульсирует внутри меня, и я позволяю себе слиться с ним в одно целое, в одно безумное, отчаянное, глухо рычащее неделимое. Теперь у нас одно на двоих тело, и тяжелое, прерывистое дыхание — тоже одно на двоих. Антон ускоряет темп, я крепко стискиваю ногами его ягодицы, стремясь стать к нему еще ближе. Сердце стучит с перебоями, я больше не могу ждать. Тугое напряжение внизу живота расплетается, и я взрываюсь, подобно сверхновой. В глазах темнеет, по венам, коже, каждой клеточке тела бегут электрические разряды, наполняя меня ощущением эйфории и сладкого томления. Антон теряет над собой контроль, входит все сильнее и резче, продлевая эту безумную пытку, но спустя минуту заканчивает и он, горячо изливаясь в меня. Некоторое время он лежит, по прежнему вжимая меня в кровать и упираясь подбородком в ключицу, а потом выдыхает и переворачивается на спину, кладя руки за голову. Мы молчим. Не потому, что нам нечего сказать друг другу, а потому, что не хочется нарушать этот момент, эту хрупкую близость, возникшую между нами. И все-таки, спустя пару минут я не выдерживаю: — Ненавижу тебя, Антипов, — тихо говорю я, улыбаясь. — А я тебя, — вздыхает он и упирается лбом в мое плечо.