***
Марел с поклоном вернул Бастиану посох. Свечи были только-только зажжены, воск еще не успел заплакать. — Скажи же что-нибудь, — засмеялся Бастиан, ощущая душевный подъем. Всю речь помощник простоял у дверей, ведущих на балкон. Когда с дрожью и грохотом тот вернулся на место, Марел оказался первым, кого Бастиан встретил после завершения церемонии. — Вы высказались… смело, — робея, выдохнул Марел. — Я прочел… — он замялся, — перед Прощанием я прочел обращения прежних лет. И, как правило… — Как правило, в них говорилось об искуплении вины, — Бастиан поправил выбившуюся из-под тиары прядь. — Я знаю. Сражайтесь, чтобы заслужить прощение. Умрите, чтобы искупить грехи. Ну уж нет. Он обернулся на шаги и увидел Гермеса и Аталанту. Первый впечатленным не выглядел. Может быть, его семья — если она вообще была — не полностью приняла традиции Титаниды, может, за этим стоит более драматичная история, однако Гермесу точно не навязывали с детства чувство вины. А вот новую послушницу услышанное не оставило равнодушной, ее выдавали дыхание и румянец на щеках, а еще взгляды, бросаемые на исповедника исподтишка, — недоверчивые и удивленные. Бастиан мало говорил с ней в последние дни: был слишком занят. Он поручил Аталанту Марелу, с любопытством наблюдая со стороны за тем, как воздух между ними вибрирует от невысказанной тайны. У Аталанты не было возможности узнать об особом отношении своего наставника к «Эдикту». Она слышала только его слова в семинарии — необычные, но не опровергающие то, чему их учили. А сегодня исповедник Вален своей речью призвал забыть о том самом страхе, который проповедники по всей Титаниде взращивали в душах своих прихожан. — Это ведь было и мое прощание с Титанидой, — закончил Бастиан, продолжая смотреть на Марела. — Последний шанс обратиться к ней. — Одобрит ли это понтифик? — вздохнул тот. Кайе Маджерин не присутствовала на Прощании. Из высших духовных лиц за церемонией наблюдали проповедник урба и кардинальский нунций — краем глаза Бастиан видел его многочисленную свиту. Но до понтифика его слова, несомненно, дойдут. — Есть ли разница? — Бастиан подмигнул Аталанте в тот миг, когда она снова коротко подняла взгляд, и она вспыхнула еще сильнее. — А сейчас, Гермес, ты пойдешь со мной. Марел, Аталанта, вернитесь в зал. Если кто-то будет меня искать, я беседую с проповедником урба, но скоро спущусь. В ближайшие минуты во всех крупных храмах Титаниды начнется служба, и продлится до того момента, как оборонительные космические станции сообщат, что имперские корабли покинули систему. Будь обстоятельства иными, Бастиан простоял бы эти дни здесь, в Базилике Примарис, но завтра он улетает. Но не может же он улететь, не получив благословение проповедника урба.***
Он поклонился, складывая руки перед собой, и выпрямил спину. Сложно было удерживаться от выражения торжества на лице, но даже улыбка была бы наглостью, а ведь проповедник Вален пришел не ради скандала. По мнению всех этих людей снаружи, кто хоть немного посвящен в политические игры, Бару — победитель, а маркиз-исповедник с позором проиграл. Для всей Терпсихоры история так и закончится — до поры до времени, — но двое все-таки будут знать истинный расклад. Ваятель не допустит огласки: слух, что Вален «украл» его племянницу, ударит по его грозной репутации. К тому же, кто докажет, что исповедник знал, кого сделать своим аколитом? Все, что может позволить себе могущественный проповедник урба в сложившейся ситуации, это бессильный гнев и поддержание вида, будто ничего не происходит… Этим едва сдерживаемым гневом и пришел насладиться Бастиан. Воздух в закрытой бронированным стеклом ложе, из которой проповедник урба наблюдал за Прощанием, согревал легкие. Как всегда главного проповедника Терпсихоры сопровождал запах ладана и тлена, напоминавший собеседникам, насколько близок Бару к Тому, в Чьих руках благополучное посмертие душ всего человечества. — Ваше высокопреподобие, — Бастиан выбрал наиболее учтивое обращение. Выдержав поклон, он расправил плечи, — я не мог улететь, не выразив вам почтение. Его волей, корабль отправляется завтра, и другого шанса может не представиться. Бастиан не ошибся в своих ожиданиях. Во взгляде Бару была чистая ярость. Бледные серые глаза впились в лицо исповедника, уголки губ поползли вниз, превращая лицо в морщинистую маску презрения, а потом он поднялся — угрожающе медленно — и сделал шаг в сторону Бастиана. Всего один, но Бастиан едва не струхнул. Особенно когда Бару сделал рукой короткий жест, и аколит — один из тех, что повсюду сопровождали его, — торопливо задернул шторы. Ложа погрузилась в полумрак. Во имя Императора, Бару же не попытается сейчас его убить? Бастиан прогнал волнение. Ничего он не сделает, не может сделать. Разве что зубами скрипеть. Гермес остался снаружи и никого сюда не пропустит, даже слуг проповедника урба. А тот, что стоит здесь, разнесет лишь один слух: что Ваятель не смог ничего достойно ответить исповеднику Валену… Свечи, постепенно прогоравшие, приятно согревали воздух над левой рукой. Бару возвышался над ним — как верно подметила Сайара, он легко мог бы откусить Бастиану голову, — и пришлось поднять взгляд, чтобы не разглядывать обвисший скошенный подбородок. — Чего ты хотел добиться? — голос, который хоронил Терпсихору каждый день, и сейчас был таким же зычным и резким. Взволнованный аколит нервно взглянул на Бастиана и потупил взгляд. Он наверняка уверен, что Бару имеет в виду речь, произнесенную исповедником несколько минут назад. Бастиан считал иначе, однако — скорее всего — две причины лишь усилили его гнев. Можно было не брать с собой Аталанту — до Ваятеля точно дошли бы слухи о новой послушнице Валена, — но Бастиану хотелось ударить как можно сильнее. Вдруг очутившаяся среди высочайших лиц Терпсихоры, Аталанта избрала Гермеса своеобразной стеной между собой и окружающими и старалась держаться позади него. Ее нервировало, когда кто-то начинал беседу с исповедником Валеном, не важно, был он из духовенства или нет. Бастиан узнавал эту нервозность: опасение, что тебя вдруг узнают. Перед началом церемонии они все-таки встретились с Бару, и если по лицу последнего невозможно было прочитать ни малейшей эмоции, то Аталанта так трогательно побелела, что о ее происхождении не догадался бы только слепой. Бастиан остался доволен короткой встречей, но хотел немного продлить триумф. — Ваше высокопреподобие, я всего лишь хотел испросить вашего напутствия… — Я спрашиваю, чего ты ждал! — рыкнул Бару, наклоняясь вперед. Бастиан до последнего не верил, что Ваятель начнет разговор открыто, особенно — при свидетелях, пусть даже простом послушнике. Но, очевидно, Бару не сомневался в том, что фамилия Аталанты Бастиану прекрасно известна, и не боялся это показать. Что ж, он сам выбрал, как разовьется эта беседа… — Как вам теперь кажется, Терпсихора много потеряет с моим отбытием? — Бастиан не смог сдержать улыбку. — Разве не так вы себе представляли день, когда я исчезну с ваших глаз? Он все же испугался — когда вены вздулись на висках Бару, а перчатки на сжатых кулаках натянулись до едва слышного скрипа ткани. — Не думали, что я найду способ бросить вам вызов? — подняв бровь, продолжил Бастиан, с трудом не отводя взгляд. — Когда рекомендовали Духовному совету… — Ха! — громогласно перебил Бару. Мощная ладонь рассекла воздух прямо перед лицом Бастиана, тот отшатнулся, недоумевая. Звякнула стальная бахрома. В ухмылке Бару скользило совершенное искреннее чувство превосходства, заместившее гнев. — Так вот в чем дело! Возомнил себя опасным и решил, что я испугался и пожелал тебя изгнать?!.. Ошарашенный аколит — заметил Бастиан — судорожно вцепился в шнур от штор и разинул рот. — Я не пошевелил и пальцем! Ты ничего не значишь, ты не способен осознать ответственность, которую тебе доверили, и уж тем более ты никогда бы не навредил мне, глупец! Голос заполнил ложу, как обычно заполнял храм. Бастиан впился в посох пальцами, чувствуя, как ноги отказываются слушаться, и краснея от гнева и невозможности ответить. Ваятель с каждым словом будто становился еще выше, сдавливал Бастиану дыхание. И говорил как со служкой, а не с исповедником. — Воля понтифика, что ты отправляешься на Кри! И, на мой взгляд, она слишком мягка с тобой. Такой чести не заслуживает самонадеянный выскочка, отвергающий основы веры! Я не послал бы тебя даже задыхаться в нижний город, — с губ Бару сорвалась слюна, и Бастиан медленно провел тыльной стороной ладони по щеке, — даже ради того чтобы посмотреть, как ты будешь прославлять Его там. Ошеломленный его откровенностью, Бастиан едва сдержался, чтобы не отступить еще на шаг. Он не так представлял себе последнюю встречу с проповедником урба. Да, Ваятеля должно было вывести из себя то, что его племянница попала в полное подчинение к исповеднику Валену, но… — Наконец-то я вижу, как вы искренне злитесь, проповедник урба, — сказал он, возвращая самообладание. — А не просто потрясаете кулаком с кафедры, заставляя других склонять головы… — Прочь! — зарычал Бару. — Прочь с моих глаз, из моего города, и молись, чтобы никогда сюда не вернуться! Бастиан стиснул зубы — и пальцы на посохе. Говорит ли Бару правду? Действительно ли он непричастен к тому, что Бастиана отправили на другую планету диоцеза? Есть ли у него причины лгать сейчас, когда все решено? — Я на многое способен, — зло процедил Бастиан. — Вам нравится бояться — так пусть день, когда я вернусь, вселяет в вас ужас. Он был уверен, что Бару сорвется и ударит его. Чему это положит начало, сложно было представить, но угроза чувствовалась кожей. Ничего не случилось.***
— Что у вас с лицом? — бесцеремонно спросил Гермес, когда Бастиан вылетел из ложи, ожесточенно стуча посохом об пол. Бастиан оставил вопрос без ответа. Он закусил губу и прошел мимо, слыша только, как кровь бьется в висках. Он понимал, что выглядит растерянным и разозленным — совсем не так, как должен. Показаться кому-то на глаза раскрасневшимся от гнева — немыслимо. Нужно было взять себя в руки немедленно, но из головы не выходили ни тон, ни слова Ваятеля. Как он посмел?.. — Мы уезжаем, — Бастиан развернулся на каблуках, и Гермес чудом не налетел на него. — Забирай послушников и займись фиакром. — А разве вы не должны, там, службу… Понял, понял, — поднял руки Гермес. — Я мигом вернусь. По крайней мере он не возмущался, что Бастиана придется на время оставить без присмотра. Сегодня при нем был розариус, символ высокого доверия Экклезиархии и статуса исповедника. Конверсионное поле остановит удар убийцы, если тот решит забрать жизнь маркиза Валена. Однако сейчас Бастиан меньше всего думал о потенциальной угрозе. Он стиснул зубы так, что челюсть заныла, и представил, сколько вопросов ему придется выслушать, прежде чем удастся пробиться к выходу из Базилики Примарис. Правда, еще меньше он хотел оставаться здесь, услышать еще хоть одно слово Ваятеля… — Исповедник Вален, — окликнули сзади, и это бесхитростно-прямое обращение заставило Бастиана насторожиться. Судя по бело-лиловой альбе, его застал врасплох кто-то из свиты нунция Хершела. — Исповедник, — младший священник неглубоко поклонился, — его превосходительство желает вас видеть. Выспрашивать подробности было бы невежливо, а отказаться Бастиан не мог. Мысль о том, что в таком состоянии духа ему предстоит предстать перед нунцием, отрезвляла. Гермесу придется поволноваться, когда он не застанет исповедника там, где его оставил. С него станется сделать что угодно, и хорошо бы конфронтация со служителями Базилики Примарис в это «что угодно» не входила… — Всегда готов служить его превосходительству, — откликнулся он. Слова хорошего оратора рождаются в самом сердце, не важно, искренние они или нет. К тому же, граница между ложью и этикетом проницаема.***
Нунций Хершел словно не имел возраста. Гладкая кожа и обширная аугметика не позволяли определить, сколько лет представителю кардинала астра. Щеки прошивали тонкие серебристые цепочки, звенья которых снаружи украшали миниатюрные изящные аквилы и литеры I. Внутри символов Адептус Министорум переливались бриллианты, формой огранки напоминающие черепа. Фиолетовые с белым одежды кардинальского посланника искрились не меньше. Для титанидцев богатство в одеянии священника являлось частью образа, но детали были иными: натуральный мех и ткани, тяжелые золотые аквилы и инсигнии, уникальные клинки. Ни один драгоценный камень, украшавший пелерину и пояс Хершела, не был больше ногтя мизинца. — Ваше превосходительство, — Бастиан сотворил аквилу, прижимая руки к груди. Хотя нунциатура располагалась рядом с Храмом Искупления, крыло одного из многочисленных служебных зданий, окружавших Базилику Примарис, было отведено под нужды кардинальской делегации. Вряд ли эти помещения часто использовались: нунций, как правило, приглашал к себе, а не посещал кого-то сам, — однако предоставить их было почти святым долгом проповедника урба. Кабинет, в который сопроводил его делегат, оказался просторным и светлым. Первое, на что Бастиан обратил внимание, это икона Императора, необычная для Терпсихоры. На Титаниде священные образы не писали маслом; храмы украшали фрески или статуи. Художественную роспись на религиозные сюжеты можно было увидеть в богатых домах или светских учреждениях, но окружавшие тяжелый золотой оклад лампады и свечи подтверждали догадку, что это не просто картина. Один взгляд на необычно, почти возмутительно реалистично изображенный череп Императора, увенчанный венком и окруженный теплым сиянием, напомнил Бастиану, что он стоит сейчас напротив человека, живущего за рамками «Эдикта об истинной вере». Алескандр Хершел был родом с Вирге Фанума и наверняка десятилетия служил там, прежде чем стать представителем кардинала астра на Титаниде. — Исповедник Вален! Движением руки Хершел отпустил сопровождавшего Бастиана делегата. Стальной указательный палец на правой руке нунция заканчивался наконечником, напоминающим острие механического пера. — Не устаю удивляться, как вы молоды, — Хершел подошел ближе. Невозможно было сказать, куда смотрят черные выпуклые линзы его аугметических глаз. Они делали выражение его лица пытливым и немного угрожающим. — Но ее преосвященство понтифик уверена в вас, и я должен положиться на ее мудрость. Бастиан решил, что ему лучше промолчать, чем спрашивать, что именно в нем вызывает у нунция тревогу или недоверие. С посланником кардинала астра лучше соглашаться, а своим намеком он поставил Бастиана в неловкое положение. Особенно словами о понтифике. Значит ли это, что его назначение на Кри действительно обсуждалось на самом высоком уровне? Повлиять на Духовный совет Бару еще мог, а вот на понтифика… — Хотел бы я знать, какие чувства вы испытываете, исповедник, — продолжал нунций. — Я надеюсь оправдать оказанное мне доверие… — Бастиана смущало собственное искаженное отражение в черных стеклянных глазах. — А! — воскликнул Хершел, казалось, особенно довольно. — Так вы нервничаете? Не переживайте, наш разговор не испытание и не проверка. Видите ли, я хотел сделать вам небольшой подарок… Нунций дружески коснулся локтя Бастиана, заставляя подойти к рабочему столу у широкой подсвеченной арки, имитирующей окно. Над ним нависал, опустив отполированный лик, сервочереп со священной печатью. Бастиан разобрал на видном ему кусочке пергамента литанию ясной мысли. — Вы знаете, как много значит Кри не только для Титаниды, но и для диоцеза. И вы должны были заметить, что документы, раскрывающие жизнь этого священного мира, немногословны, — он сделал паузу и дождался кивка Бастиана. — Если то, что говорит о вас архидьякон Дюшер, правда, у вас есть талант делать верные выводы при… недостатке точной информации. Есть у вас какие-нибудь соображения, исповедник? — Если позволите, ваше превосходительство, есть две возможных причины. Бастиану наконец-то удалось сосредоточиться. Приглашение на аудиенцию он получил не в лучший момент, и хорошо еще, если нунций считает причиной его встревоженного вида не ссору с Бару, а опасение оказаться недостойным. — Первая — и я допускаю ее лишь гипотетически, — он поднял руку в как бы невольном защитном жесте, — святость народа кри… не безусловна. Путь на Кри проложили в сложное для диоцеза время, — он в задумчивости поднес пальцы к подбородку. — Если верить историческим свидетельствам, чудесная судьба людей, отрезанных от Империума демоническим штормом, но сохранивших истинную веру, заставила многих воспрянуть духом. Я говорю о мирах-ульях, находившихся в бедственном положении, в том числе о Титаниде. В архивах его преосвященства архидьякона я видел наглядные тому доказательства. Допускаю — лишь допускаю — что поначалу представление об их избранности было искренним. Но после того как благая весть разнеслась по диоцезу, пристрастные теологи, изучая кри, могли убедиться в… том, что первые миссионеры поспешили с утверждениями. Верующих же лучше уберегать от лишних сомнений. Нунций молчал, подняв бровь. Его расчерченное серебряными цепочками лицо не выражало возмущения, как, впрочем, и других эмоций. — Весьма трезвое и смелое рассуждение, — наконец, сказал он. — А вторая причина? — Кри потеряли связь с Империумом тысячелетия назад, — Бастиан осторожно подбирал слова. — То, что их верования соотносятся с основами Имперского Кредо, наводит на мысль, что в их мифах могли найти отражение и темные страницы истории, которые большинству подданных Империума знать не дозволено. — И что говорит вам о существовании таких страниц? — нунций положил ладонь на стол, звякнув пальцем-пером. — Я внимательный читатель и хороший слушатель. Чем выше сан, тем больше открывается тайн. Этому учит система доступа в библиотеке святого Скарата, — Бастиан позволил себе шутку, проверяя, как отреагирует на нее Хершел. Тот улыбнулся. — Например, массовая казнь в Мельпомене, проведенная по приказу понтифика Ограция. Все знают, что мельпоменцы отказались повиноваться эдикту и были казнены за ересь. В юности у меня не было повода сомневаться, а, став проповедником, я узнал, что это было единственным способом усмирить голодный бунт, не повергнув Титаниду в панику. Полагаю, подобной логикой руководствуется проповедник урба сейчас, скрывая вспышку чумы в Терпсихоре. Кардинальский нунций ничем не выдал, посвящен ли он в обман, раскрытый Бастианом, или впервые услышал о нем. — Незнание делает души чище, — заметил он. — Священник должен знать природу ереси, чтобы эффективно устранить врага, но верующему не стоит и слышать слов, способных посеять сомнения. Вы слишком категоричны, исповедник, — тон стал чуть снисходительным, — но зерно истины в ваших словах есть. Эдикт кардинала астра, утверждающий за Кри статус священного мира, строго ограничивает общение с коренным народом, — так и застывшая улыбка нунция была спокойной и благожелательной. — Многое из того, что вы узнаете о Кри, удивит вас. Боюсь, что никто в Терпсихоре не смог бы подготовить вас к этому путешествию, как должно. Однако понтифик Маджерин упоминала, что вы отличаетесь особенным… здравомыслием в вопросах прочтения Имперского Кредо. Я, увы, вижу больше непростительного цинизма, чем здравомыслия, но объясняю это вашей молодостью и деловой хваткой Валенов. Бастиан моргнул. Здравомыслие в… — Я прошу прощения, если показался резким. Я никогда не посягал на тайны, знать которые не имею права. Но как будущий исповедник Кри… — Я же сказал, это не испытание. Испытание ваше впереди, исповедник. Имперскую миссию на Кри возглавляет исповедник Штурц Кот-ли, — продолжил нунций как ни в чем не бывало. — Мне неизвестно, почему он попросил помощника, но очевидно, что Кри нуждается в еще одном Его голосе. Бастиан проигнорировал короткий укол совести, напомнившей ему об Аталанте. Куда важнее нее было другое: необоснованная месть пробудила в Бару настоящую ярость. Кто помешает ему вцепиться в любую возможность уничтожить Валенов, не заботясь о том, какие это будет иметь последствия для улья. Не желая того, Бастиан первым раздул тлевший костер взаимной ненависти, а теперь улетает туда, где Ваятель его не достанет, оставляя под ударом брата. Но сделанного не изменишь. — В первые годы Кот-ли станет вашим проводником и учителем. Надеюсь, вы со вниманием отнесетесь к его опыту и знаниям. — Не сомневайтесь. Годы? Бастиан никогда еще не слышал этого приговора. Всегда знал о нем, но не произносил сам. Даже прощаясь с Лиз, он избегал называть срок: «возможно, никогда» звучало менее грозно, более образно… — Рад видеть ваше смирение. Улыбка нунция как будто отключилась. Он поднял руку, положил ее на сервочереп, и тот ожил, ощутив тепло. Глазницы вспыхнули желтоватым огнем. — Ведь несмотря на то, что вы получили розариус, вам вновь предстоит стать учеником, — продолжил он, подтолкнув череп в направлении Бастиана. Он завис над плечом, развернулся и снова накренился. — Ребенком, перед которым вновь открывается мир, полный тайн. На мой взгляд, было бы жестоко не научить вас хотя бы ходить и говорить, прежде чем вы окажетесь по ту сторону дверей. Теперь Бастиан мог прочитать полностью текст, написанный на печати. Экклезиархия обещала проклятье и отлучение тому, кто обратится к сокрытым внутри сведениям без высочайшего позволения. — В этом инфоковчеге собраны донесения первых исследователей Кри. Этим записям больше пяти веков. Конечно, это копия, но очень редкая. Мой специалист сегодня настроил систему распознавания на ваш голос, и если кто-то другой попытается обратиться к данным, его ждет неудача. Тайны Экклезиархии откроются ему двумя-тремя неделями раньше, чем если бы он поднялся на борт «Незапятнанного Благочестия» с теми знаниями, что были у него сейчас. И все же нунций по какой-то причине доверил ему этот инфоковчег. — Благодарю вас, — Бастиан взглянул на «склоненный» сервочереп. — Я уже смирился с тем, что отправляюсь в неизвестность. — Не скажу, что у вас будет меньше вопросов, — Хершел пожал плечами. — Напротив, появится много новых. — Разрешите спросить, ваше превосходительство? — он дождался степенного кивка. — Вы были на Кри? — Исповедник, я состою в Духовном совете кардинала астра. Я путешествовал по всему диоцезу. — Я лишь предположил, — смелее пояснил Бастиан, — что если вы — хранитель этого драгоценного ковчега, когда-то вы могли быть на моем месте. — На вашем — нет, — спокойно ответил Хершел. — Но теперь ваша обязанность — хранить секреты Экклезиархии. Бастиан неглубоко поклонился, подтверждая, что осознает высокую степень доверия. — И я тоже задам вам вопрос, — продолжил нунций. — Прощание с Титанидой прошло сегодня не так, как десять лет назад. И двадцать, и сто, если верить моей памяти и архивам Церкви. Вы почти преступили «Эдикт об истинной вере». Одной фразой отпустить грехи мира такому числу уроженцев Титаниды — поступок самонадеянный. Вы сказали бы то же самое, если бы вам предстояло провести остаток служения здесь? Бастиан снова заметил, как невольно сжимаются губы. — Разумеется. Я не превысил свои полномочия, ваше превосходительство. Эдикт предусматривает освобождение для тех, кто по долгу службы должен держать голову поднятой. Они отправляются сражаться, а нельзя биться, не отрывая глаз от земли. — Боретесь с условностями при помощи условностей? Было сложно понять, что он хочет услышать. Нунций мог оказаться сторонником строгого соблюдения эдикта — почему нет? Ведь культ страха был рожден кардиналом астра. А мог относиться к нему так же, как Бастиан: считать мерой, которая устарела. Экклезиархия должна ослабить строгие пункты эдикта. Изменения должны начинаться сверху, ведь ничто, кроме одобрения Экклезиархии, не сможет утешить народ, с рождения страдающий от чувства вины. — Другой исповедник сказал бы другие слова, — защищаясь, ответил Бастиан. — Но проповедник урба доверил эту честь мне, и все, что я хотел, это напомнить нашим полкам о силе, которую они представляют, о том, сколько славы способны принести Империуму. А не о грехах их предков. Нунций постукивал пальцами по столу, три глухих звука, один звонкий. — А вы не можете отказаться от риторики, — сказал он строго. — Она не всегда будет помогать вам, исповедник. Что ж, теперь не буду вас задерживать. Да защитит вас Император в пути и придаст мудрости, помогая исполнить свой долг.***
Нунций оказал ему большую услугу, позволив спуститься во внутренний двор Базилики Примарис из своего крыла, а не через огромную толпу, заполнившую основное здание. Бастиан пребывал в смешанных чувствах, недовольный разговором и отчасти встревоженный. С одной стороны, нельзя было недооценить доверие, которое читалось в жесте Александра Хершела, с другой, Бастиан услышал немало прямо высказанных сомнений и еще несколько завуалированных. Меньше всего Бастиан хотел, чтобы в нем видели бунтаря. То, чего он желает, не бунт, а всего лишь запоздалое возвращение Титаниды в число верных миров. Избавление от клейма, справедливо заслуженное. Он поежился, вспоминая о чуме. Грех Таспаров оставался грехом, как и грех Валенов. Можно считать эдикт несправедливым, но слово кардинала астра — Его слово… Что если Титанида на самом деле не готова? Эгоистичное желание уберечь себя и семью все еще важнее для Его слуг здесь, чем соблюдение законов веры. Эта мысль смущала Бастиана. Пока он не знал о Седрике Таспаре, он верил в себя гораздо больше. — Такое ощущение, что вы специально, — вырвал его из тревожных размышлений Гермес. Он как всегда появился бесшумно, вдруг оказавшись за спиной исповедника на середине лестницы. — Я еле вытряс из свиты нунция, куда вы делись. Над левым плечом Бастиана, за которым Гермес привык идти, покачивался сервочереп. Гермес попытался отогнать его, но тот обогнул руку и вернулся на прежнее место. Короткая борьба закончилась поражением телохранителя. — Фиакр готов? — Если Марел его не угнал, то готов. А то они с Аталантой выглядят так, будто им срочно нужно побыть наедине, — теперь Гермес шагал справа. Бастиан усмехнулся. После разговора с нунцием напряжение между Марелом и Аталантой казалось ничего не значащим. Им придется притереться друг к другу в любом случае… — Марел говорит, что они едва знакомы, — продолжал тем временем Гермес. — Но женщина, едва знакомая с мужчиной, не смотрит на него, как орк на гретчина. — Так попробуй спросить ее. — Не, она мне нравится. Зачем с ней ссориться? — хмыкнул тот. — Марел, между прочим, спросил меня, у кого эвисцератор заказать, чтобы ей понравился! Тоже мне, герой-любовник… — В отличие от тебя, — заметил Бастиан тихо, — Марел — титанидец. И чтит «Эдикт об истинной вере». Постарайся не задевать его грязными намеками. — Да я не собирался, — голос Гермеса звучал недовольно. — И с чего вы взяли, что я… — Молчание лучше, чем ложь, — предостерег его Бастиан. — А я ни о чем тебя не спрашивал. — А, — в выдохе слышалось облегчение. — «Блаженны те, кто не задают вопросов». Сплетни Гермес любил не меньше неуместных цитат. Деталь, которую он легко выдал своему монсеньору, была любопытной и только подтверждала прежние догадки. Не заботиться о настроении своей свиты Бастиан не мог, они были на виду, как и он. Что заметит Гермес, то поймут и все остальные. Но пока Марел и Аталанта не передрались, Бастиана это вполне устраивало. Надо же, он раздумывал, как же племянница Бару будет относиться к новому наставнику, опасался, не станет ли вражда между семьями причиной необдуманных действий с ее стороны… А главной жертвой ее невысказанной ненависти стал послушник, который и мухи не обидит! — Кстати о вопросах. Ваш брат вас искал. Ну, то есть, все вас обыскались, потому что вы пропали, а тут служба начинается, и Ваятель… — Гермес! — прошипел Бастиан. — И-и-и его высокопреподобие проповедник урба уже появился, а вас все нет, — поправился Гермес, нарочито тараторя и проглатывая слоги. — Но я решил, что милорд Вален вас больше интересует. — Что он хотел? — Просил вас приехать к нему, как только освободитесь. И укатил. Бастиан нахмурился. Вот кто-кто, а младший Вален должен был остаться на службе! Так почему он покинул Базилику Примарис? — Значит, едем к нему в поместье, — Бастиан уже видел фиакр. Марел и Аталанта топтались по разные стороны. Водитель был наготове. — А что за игрушку вам нунций подарил? — как всегда без усилий перескочил на другую тему Гермес. — «Блаженны те, кто не задают вопросов», брат Гермес, — ядовито ответил Бастиан.***
Леонард разговаривал с капитаном гвардии Валенов, когда Бастиан вошел в кабинет. Вошел, не дав слугам времени предупредить брата, потому что надеялся застать его врасплох и узнать о стремительном исчезновении из Базилики Примарис больше, чем тот пожелал бы рассказать. Но все, что Бастиан успел услышать, это резкое «вы обязаны обойтись без вмешательства арбитров». Капитан стукнул каблуками, развернулся, поклонился исповеднику, с которым почти столкнулся в дверях, и вышел. — Выглядишь… беспокойным, — провожая его взглядом, сказал Бастиан. — А в прошлый раз ты даже не заметил, — криво усмехнулся Леонард. — В прошлый раз я был немного на взводе, — он постарался не принять укол близко к сердцу. — Проблемы в среднем городе? — Да, — Леонард не стал увиливать. — Недопустимые… во время прощальной службы. — И еще одна причина для Бару считать Валенов недостаточно усердными верующими. Леонард хмуро посмотрел на него: — Проповедник урба прекрасно знает, что я исполняю долг, а не отлыниваю от бдения. — Еще бы. Ведь он решил сам скрыть чуму, — пожал плечами Бастиан, наблюдая за тем, как брат хмурится. — Не буду спрашивать, откуда ты знаешь… С первой вспышки ты и носа в средний город не казал. Не то чтобы сам лорд Вален спускался с тех пор в средний город, этот совершенно другой мир: мир тяжелого труда, рокрита и сплавов вместо неба и спертого воздуха. Но ему точно приходилось следить за новостями. — Расскажешь мне, что произошло? — Бастиан подошел и положил ладонь на высокую спинку стула. — Нет, — все так же сухо ответил брат. — Только Коллегия и Адептус Арбитрес знают. — А как же «без вмешательства арбитров»?.. Леонард опустил плечи. Седой парик его не старил, но укладка придавала немного потерянный вид. Бастиан всегда удивлялся тому, что Сайара, при ее очевидном умении создавать любую иллюзию с помощью одежды, расчески и косметики, не пыталась вносить коррективы в облик мужа. — Проповедник урба пытается рассорить нас с Таспарами. Волнения вспыхнули на границе наших территорий, а усмирить их должен я. Если наша гвардия не справится, арбитры раскатают людей по асфальту. Ты знаешь, как караются бунты. Если я не подавлю восстание в зародыше, удар, который обрушится на Таспаров, сложно даже представить. Он тяжело оперся руками о стол. — Удачное время для бунтовщиков, — кивнул Бастиан. — Неудачное для нас. Невозможно тихо замять народное волнение, случившееся во время Прощания с Титанидой. — Они всего лишь боятся, — вздохнул Леонард и провел ладонью по лбу. — Есть официальная версия: взрыв коллектора. Из-за загрязнения воздуха пришлось опустить все ворота и перекрыть вентиляцию. — Но эта версия не удовлетворяет тех, кто помнит Серые Стены? — Мы запечатали несколько секторов при первых зафиксированных случаях. Так быстро, как Коллегия вообще может принимать решения, — голос Леонарда был глухим. — Все, кто остался на зараженной территории, умерли: от болезни или от недостатка воздуха. Арбитры разобрались с первыми вспышками негодования. Люди проповедника урба — со слухами… но не до конца. Теперь мне это разгребать. — Жаль, что ты не делишься со мной такими… тревожными вестями, Лео, — с укором произнес Бастиан. — Послушай, ты мой брат и исповедник. Я делюсь с тобой всем, что у меня на сердце. А о делах Коллегии мы говорить не будем, я и так слишком много сказал. — А ты еще менее откровенен, чем я, — Бастиан виновато улыбнулся и сел, сложив руки на столе. — Если ты не хотел выговориться, то почему пригласил? Я чем-то могу помочь тебе? — В этой суматохе я едва вспомнил, что вообще собирался увидеться с тобой, — усмехнулся Леонард. — Сейчас. И ни слова о письме, отправленном братом недавно. Никаких неудобных разговоров, которых Бастиан все же боялся. Верил, что Леонард не станет задавать вопросов, но все равно опасался касаться этой темы. Леонард небрежно активировал одну из рун на вмонтированном в стол терминале, вызывая кого-то в кабинет. Бастиан с интересом перевел взгляд на двери. Через минуту они открылись, и на пороге появилась женщина в узком сером платье с лилово-зеленым поясом. Цвета Валенов на нем и на лентах, вплетенных в волосы, говорили, что она служит дому. Женщина поклонилась Леонарду, уверенно пересекла кабинет и опустилась на колено перед Бастианом. Он протянул правую руку для поцелуя, пытаясь вспомнить, где мог видеть ее. Изящная аугметика на месте левого глаза напоминала миниатюрную пикт-камеру, но присмотреться Бастиан не успел. Провода уходили внутрь черепа — половина головы была выбрита, но волосы лежали поверх, отчасти скрывая чуть набухшие места подсоединений. Множество плетеных ячеек на широком поясе предназначались, скорее всего, для отснятой и сменной пленки. — Кассандра Атлав… — начал Леонард. — Хронист нашей семьи, — закончил Бастиан. — Я помню. Нас уже представляли друг другу несколько лет назад, Кассандра. — Я польщена, что вы меня запомнили, ваше высокопреподобие, — голос у нее был мелодичный и негромкий. — Мисс Атлав подала мне несколько дней назад неожиданное для меня прошение. Со своей стороны я его одобрил. Осталось тебе сказать свое слово. Бастиан встретился взглядом с Кассандрой и кивнул, показывая, что готов ее выслушать. — Позвольте мне отправиться с вами на Кри, ваше высокопреподобие, — живой ее глаз был темно-серым и блестел возбужденно, хотя голос оставался ровным. — Милорд Вален, — короткий уважительный поклон в сторону Леонарда, — позволил мне продолжить служение семье, путешествуя с вами. Прошу вас, примите и вы такое решение. Я мечтаю увидеть священный мир своими глазами, немногие из хронистов Титаниды получают такой шанс. — Я догадывался, что ты считаешь меня честолюбивым. Но настолько, чтобы отправлять со мной… летописца? — шутливо обратился Бастиан к брату. Было заметно, что мыслями Леонард пребывал не здесь. Чего и стоило ожидать от всегда чрезмерно открытого людям брата, он согласился заняться исполнением мечты своего хрониста, даже когда его разрывали на части обязанности перед Терпсихорой. Лорд Вален выглядел как семинарист перед экзаменом по богословию: не выспавшийся, утомленный и почти потерявший надежду на покой. — Мисс Атлав работала на моего отца, теперь — на меня. Вот уже девять лет она продолжает хронику нашей семьи. И тебе, как я помню, нравится ее слог, — добавил он. Судя по тому, что, услышав комплимент, Кассандра не опустила взгляд, она не была скромной. Или просто знала себе цену. Бастиан читал хроники Валенов, когда получил сан. Нужно было вернуться в колею, изучить все, что произошло за долгие годы. О самом важном — заключенных и расторгнутых союзах — он узнавал у брата, но довольствоваться малым не хотелось, и он погрузился в чтение. Последние страницы хроники были написаны легко и сдержанно, такое сочетание сложно было не одобрить. Знакомство с хронисткой, в рамках сухого летописного жанра работавшей так изящно, было лишь мимолетным. Бастиан вспомнил ее лишь потому, что привык быть внимательным, обращаясь в изменчивом высшем свете Терпсихоры, и не изгонять из памяти увиденные однажды лица. — Я понимаю твое желание, Кассандра, — вздохнул он. — Но тебе лучше будет остаться на Титаниде. — Меня не пугают ни путешествие, ни возможные трудности адаптации, — она заговорила чуть громче, когда убедилась, что он сомневается. — Как можно бояться, если речь идет об избранном Им мире? Я могла бы описать ваш путь, и все ваши дела, и чудеса Бога-Императора… — она сложила руки в аквилу. Кисти у нее были тонкие, изящные. Отчего люди рвутся в изгнание? Марел, теперь эта женщина. Священная ссылка так их привлекает! — Ты хочешь стать той, кто расскажет о другом, благословенном мире. Не спорю, что Титанида нуждается в таких историях, в примере чистоты, — правда, посыл этих историй должен быть вдохновляющим, а не обличающим. — Но, боюсь, тогда тебе придется забыть о славе, — он положил руки на колени. — Только летописцы Экклезиархии могут писать о Кри, а они действуют с одобрения высшего духовенства планеты. Если даже ты получишь его, то, приняв власть Адептус Министорум над своим словом, не сможешь служить моей семье. А твоими читателями станут духовные лица диоцеза. Кассандра обхватила ладонью ладонь. Она волновалась, пусть и едва заметно. — Разве вы не войдете в Духовный совет, прибыв на Кри, ваше высокопреподобие? Бастиан улыбнулся либо слишком наивному, либо слишком льстивому для опытного хрониста предположению, но через мгновение снисходительность сменилась задумчивостью. Она права: он — исповедник, это достаточно высокий сан. И если он правильно истолковал слова нунция, власть Экклезиархии на Кри олицетворяет исповедник Кот-Ли. Сначала Бастиан станет его помощником, а затем, возможно, правой рукой. Скорее всего, спустя какое-то время — он продолжал избегать в мыслях неприятного слова «годы» — у него будет власть над имперской миссией, и тогда летопись Кри может сначала проходить через его руки. Конечно, затем любое сочинение отправится на рассмотрение Духовному совету кардинала астра, но грамотный комментарий может благожелательно повлиять на восприятие. Глаз-камера смотрел на него черным кружком расширенной диафрагмы. — На Кри нет Духовного совета, — Бастиан все еще обдумывал ответ, когда начал говорить, — власть Экклезиархии воплощает глава Имперской миссии. Не могу обещать, что он позволит тебе продолжить работу. Если ты готова рискнуть своим местом здесь ради призрачного шанса на Кри, лучше рассматривай это путешествие как паломничество. — Я готова, — Кассандра воодушевленно расправила плечи и как будто слегка поднялась на носочках. — Если… если милорд Вален… — В вашем договоре, мисс Атлав, будет стоять имя моего брата, — вяло кивнул Леонард. — Если он вас отпустит, ваше право — служить Экклезиархии. «Плохая идея, — подумал Бастиан, — освобождать хрониста, посвященного в тайны семьи. И особенно — отдавать его Адептус Министорум». Леонард, должно быть, надеется, что брат осознает это и уладит проблему самостоятельно. На его месте Бастиан не стал бы менять условия договора. Приходя на службу в благородный дом, обязуешься действовать в его интересах в буквальном смысле до конца своих дней. Чем Кассандра Атлав заслужила невероятное доверие? И если она так хороша, почему Леонард ее отпускает? — До завтра ты еще можешь изменить решение и остаться, — обратился к ней Бастиан. — Мой челнок отправляется на «Незапятнанное Благочестие» из Лодора в шесть. — Я не передумаю, — заверила она, и Бастиан удивился тому, что горячность исчезла из ее голоса. — Вы не пожалеете, что дали мне шанс, ваше высокопреподобие. Леонард без энтузиазма принял ее благодарность и, когда двери, наконец, закрылись, вдруг заметил: — Жаль терять такого хрониста. Она будет хорошей собеседницей, знаешь. — Зачем же отпускать ее? — Ты улетаешь со своим малообразованным другом и двумя послушниками. Но с кем-то тебе надо поддерживать беседу, иначе ты с ума сойдешь… — Леонард закрыл глаза и провел пальцами по векам, собираясь с мыслями. — Священный мир, Бастиан! Я его не увижу. Так зачем мешать Атлав, которая верна семье и мечтает о Кри? Решиться обратиться ко мне с такой просьбой — дорогого стоит. И потом, как бы ты ни относился к своему отлету, это может быть славной страницей в истории Валенов… И не знаю, что ты там придумаешь, но Атлав должна служить нам, а не Экклезиархии. — Что я слышу? Сомневаешься в Его Церкви? — ухмыльнулся Бастиан. Леонард сел напротив, открыл ящик стола и вытащил табакерку. — Я должен думать о семье, — мрачно сказал он. — Отец… отец постепенно отходит от дел. И хотя ты меня недооцениваешь, его место уже через пару-тройку лет займу я. Но только если мы с честью выйдем из всего этого, — он замолчал. — Или Валены потеряют и место в Коллегии, и Печать. — Поэтому Ваятель взваливает на нас все больше ответственности? — Болезнь вспыхнула три месяца назад, так незадолго до срока имперской десятины. Производство встало, ты даже не представляешь, какая дыра образовалась в нашем бюджете, Бастиан, чтобы мы все-таки смогли спустить нужное количество «Саламандр». А теперь за следующие поставки с Кри тоже ответственны мы. — Таспары все-таки потеряли свой контракт с Экклезиархией? — удивился Бастиан. — Я узнал меньше недели назад… Думаю, это временно, — Леонард поднес тонкий кончик зажигалки к трубке и начал раскуривать. — Но мне от этого не легче… Постой, что ты знаешь о Таспарах? — насторожился он. — Я работал на архидьякона, — напомнил Бастиан. — Ты меня тоже недооцениваешь! Однако дьяконат считает, что Таспаров не в чем упрекнуть. Впрочем, уже второй раз болезнь вспыхивает после того, как их корабли приходят с Кри. Думаю, проповедник урба проведет свое расследование. Хотелось надеяться, что отношения между Валенами и Таспарами останутся дружескими. Мир удастся сохранить, только если Леонард проявит чудеса дипломатии… Светло-серый дым окутал брата. Одна шкатулка с табаком стоила как четверть всего привозимого с Кри продовольствия. Официальным этот груз не был — Леонард, что казалось почти удивительным, пачкал руки контрабандой. Невероятно дорогой контрабандой. Пристрастия дворян бывали и менее невинными, поэтому обвинений Леонард не опасался. Да и отказаться от привычки не мог — или не хотел. Он шутил иногда, что трубка помогла ему выжить. — Боюсь, я усложнил тебе борьбу с Ваятелем, — неохотно признался Бастиан. — Своей речью? Даже мне стало не по себе. Не думаешь, что напугал этих людей, а не воодушевил? Бастиан сердито взглянул на него, не в силах справиться с досадой. Леонард становился нерациональным, когда начинался разговор об «Эдикте». Имперское Кредо, в его представлении, могло иметь только одну трактовку — ту, что была предъявлена Титаниде кардиналом Фаливеллом. — Должен предупредить тебя, что наш личный разговор с графом Бару закончился скандалом. Никогда не видел его в таком гневе, — Бастиан поджал губы. — Тебе стоит ожидать от него еще какого-нибудь подарка. Леонард опустил руку с трубкой и некоторое время молча смотрел в сторону. — И что заставило тебя его спровоцировать? Бастиан не ожидал, что вопрос прозвучит так резко. Леонард как будто… отчитывал его! — Он оскорбил меня… — Да? Или ты решил помахать кулаками перед отлетом? — Леонард скривился. Мрачный взгляд говорил, что он серьезен. — До тебя-то он не дотянется, а что будет с семьей? — Ты меня обвиняешь? — спросил Бастиан зло. — В том, что Бару всегда мечтал заткнуть нам рты? Избавиться от нас? — А ты упрощаешь ему задачу, — стук трубки по столу. Леонард стиснул зубы. — Ты способен думать о ком-то кроме себя, Бастиан? Чего мне ждать, еще одного невыполнимого поручения от проповедника урба? Или сразу проклятья? — Не говори так, будто мы не в одном положении… — А разве в одном? Расскажи, в чем твои страдания! Ты отправляешься в мир, где — как ты на самом деле мечтал — никто ничего не боится, но готов оставить после себя руины, лишь бы твоя гордость не пострадала? — Я — исповедник! — Бастиан сжал кулаки. — Я — Его голос! Леонард побелел, но на щеках появились красные пятна. Он волновался и, наверное, хотел уже замолчать, но что-то будто подталкивало продолжать. — Я не стал говорить в тот раз… Ты был сбит с толку, это было бы жестоко. Но кто-то должен тебе сказать, и не твой враг, не Бару, а я. Я твой брат, и порой я вижу в тебе лишь море гордости. Бастиан откинулся назад, стискивая зубы. — Когда ты говоришь о вере, твои слова завораживают, — продолжал Леонард. — Я никогда не научился бы этому, даже если попал бы в семинарию. Но стоит потерять публику, где твоя чистота? Где искренность? Чего ты на самом деле хочешь, нести свою службу — или получить как можно больше власти? Вести Терпсихору к процветанию — или вписать ее в список своих заслуг? Он замолчал, поднес трубку к губам, но так и не затянулся. Его рука дрогнула, выдавая, что он испугался собственных слов. — Не будь я священником, я вызвал бы тебя за эти слова, — процедил Бастиан, — я… — Так отлучи! — вдруг рявкнул Леонард, и Бастиан встрепенулся, словно облитый ледяной водой. Теперь братья смотрели друг на друга одинаково стальными глазами. — Я всегда помню, что мог быть на твоем месте, и я знаю, что с тобой мне было бы не сравниться. Но я вздрагиваю, когда думаю, что было бы, окажись ты — на моем… — А теперь ты послушай, — повысил голос Бастиан. — Я знаю, что нужно Титаниде. Я получу ее и прекращу эту травлю раз и навсегда! Меня не остановит ничто, ни Бару, ни Кри, и уж тем более — твои недалекие страхи и сомнения! Окончание фразы прозвенело в тишине. Леонард опустил голову. — Я боюсь тебя, — тихо произнес он. — Нет! Ты сомневаешься во мне. «Слово Скарата» отпечатано у меня в душе! — Бастиан так сильно оперся рукой о стол, что пальцы побелели. — Я благословлен своим наставником, и я не отступлю! — Я не теолог. Я просто верю, и только. И ты… ты искажаешь эту веру… Тихий треск вокса прокрался под кожу, и Бастиан вздрогнул от непривычного звука. Ему чаще приходилось обсуждать все вопросы лицом к лицу или составляя изысканные дипломатические послания, а вот лорд Вален лично принимал донесения. И его подчиненные не приходили в поместье всякий раз, когда им требовался приказ. Ничего странного в этом не было: гвардейские части терпсихорских домов входили в СПО, а военный ранг Леонарда Валена приравнивался к полковнику. Бастиан как будто перенесся из роскошного кабинета в военную ставку. Бой идет где-то далеко, доклады проходят множество инстанций, но все же запах тревоги и смерти будто сочится из вокс-терминала. — Мне докладывают, — негромко сказал Леонард. — Тебе лучше уйти. Бастиан поднялся — сервочереп едва успел увернуться от наплечника — и молча вышел.***
Никакие богатства, оставляемые в Терпсихоре, не значили для Бастиана так много, как это место. Если бы он мог перенести на «Незапятнанное Благочестие» эти стены, он бы так и поступил, но нужно было прощаться. С камнями, слышавшими самые сокровенные мысли и тайны, с Его ликом, никогда не отворачивавшимся от Бастиана, с могилой наставника. Совсем недолго Бастиан думал о том, чтобы извлечь прах исповедника Тальера. Исподтишка грыз страх, что он никогда не вернется, и в лучшем случае часовня достанется следующему священнику из Валенов. Может быть, Лиз, если ей удастся выжить. Что будет значить для нее эта надгробная плита и этот устаревший столетия назад образ Императора, если некому будет сказать ей то, что услышали выпускники семинарии несколько дней назад? Но чтобы вытащить урну, потребовалось бы взламывать пол, и Бастиан убедил себя оставить опасения. Когда он вернется, часовня вновь будет служить ему местом, где можно остудить голову. Не хотелось трогать здесь что-то, не хотелось запомнить это место разрушенным. Сегодня у наставника был один повод гордиться своим послушником и один — осудить, а осуждение перечеркивало любой успех. Леонард многого не понимал. Он считал, что смелость Бастиана в суждениях поставила семью под удар, а вовсе не брошенная в лицо Ваятелю перчатка. Этого нелепого спора с братом могло бы вовсе не быть, если бы разговор с нунцием произошел чуть раньше, Аталанта осталась бы в Терпсихоре, а Бару довольно потер бы руки: одним Валеном стало меньше… В часовне было прохладно. Бастиан стоял на коленях, положив руку на могильную плиту. «Я поторопился, — признался он мысленно. — Но я позабочусь об Аталанте, как и должен». — Мне больно оставлять Титаниду, — признался он, поднимая взгляд. Однажды пообещав Ему принять назначение на Кри, Бастиан старался не жалеть о грядущем путешествии даже в мыслях. Но оставались другие сожаления: прояснившиеся тайны. Те, что раскрыл он, те, что открылись ему, те, что вскрылись против его воли. — Прости нас, как Ты простил Леонарда, — Бастиан опустил плечи. — Люди Терпсихоры не бунтуют против Тебя, Ты знаешь. Они напуганы, а те, кто… кто может им помочь, боятся сами и не читают знаки, которые Ты подаешь им. Страх — это яд. Но если вспыхнувшая в среднем городе болезнь — действительно Его кара, то причина может быть только в поразившей Титаниду косности. — Мы все должны быть лучше. Сильнее, — Бастиан вскрыл столько собственных слабостей за этот месяц, что без сомнений причислял себя ко всем титанидцам. — И я — буду. Ты не разочаруешься во мне…***
Голоса, доносившиеся из приоткрытой двери тренировочного зала, заставили его остановиться. Бастиан не собирался драться ни с воображаемым противником, ни с Гермесом, и сам не был до конца уверен, что его сюда привело. Порой он приходил сюда после молитвы, отработка приемов позволяла немного размяться и освобождала от тяжелых мыслей. Уже переодевшийся в «домашнюю» сутану и мягкие сапоги, Бастиан подошел почти неслышно. Будь он в прежнем облачении, грохотал бы как Астартес. Даже жужжание сервочерепа его не сопровождало — Бастиан запер драгоценный инфоковчег в сейфе в кабинете. Его не заметили, даже когда он замер, поднеся пальцы к дверной ручке. Подслушивать беседу аколитов он не собирался, но вдруг вспомнил, как Гермес отзывался об их общении, и решил помедлить. Войти он может в любой момент. — Я надеюсь, он не слишком тяжелый, — Марел запинался на каждом втором слове. — Я не успею заказать другое оружие… — Меня не беспокоит вес, — перебила Аталанта слишком резко. — Это ты не можешь поднять ничего тяжелее книги. Кое-какие книги из библиотеки Бастиана весом лишь немного уступали эвисцератору, но Марел, конечно же, не стал возражать. — Да, мастер Фильен вряд ли был бы мной доволен сейчас… Аталанта безжалостно прервала его неуверенную попытку вести естественный и немного шутливый разговор. — Перестань вести себя, как будто ни в чем не виноват! — прикрикнула она и, судя по звуку шагов, стремительно приблизилась к Марелу. Бастиан не мог видеть, замахивается ли она, но красочно себе это представлял. — Как ты мог меня выдать?.. — Я… Она не дала ему возразить. — Я так удивилась, когда настоятель Рул Танис сказал мне, что я пойду служить исповеднику Валену! Подумала, что это злая шутка, не иначе! А это ты, оказывается, руку приложил! — Но это не я! — едва сумел вставить Марел, отступая. Теперь они появились в поле зрения. Ширина щели позволяла Бастиану видеть только часть картины. Аталанта была младше, но, безусловно, сильнее. Ростом чуть-чуть выше Марела, сейчас она над ним почти нависла. — За идиотку меня не держи! В гневе Аталанта почти рычала, и если бы в этот миг она не прижала Марела к стене, собрав в кулак рясу у его горла, Бастиан сказал бы, что ее гнев звучит забавно. Но вспышка ярости вызывала скорее тревожные мысли. Если он вмешается, сложно предсказать, как разовьются их с Аталантой отношения дальше. Делать вид, что он ничего не знает о ее происхождении, точно не получится. Может ли он не вмешиваться? — Он же притащил меня на Прощание! Я слышала, о чем все говорят: как Бару изгнал Валена. Да будто ты не знаешь! Марел поднял руки в защитном жесте, но не попытался оттолкнуть ее. Бастиан не мог разглядеть, но вполне представлял выражение искреннего недоумения и обиды на его лице. Кажется, сам того не зная, он подставил своего послушника. Но кто бы мог подумать? — Я никому, никогда… Аталанта… — Я тебе не верю! Я уже поняла, твой монсеньор кого хочешь уболтает! — отрезала она. Самый неожиданный комплимент, который Бастиан когда-либо слышал. — Ты предал меня, а теперь сопли распускаешь!.. — Аталанта, клянусь Золотым Троном, я не знал, что он возьмет тебя, и я… я не предал бы тебя! Мы клялись оба… — Ты трус и лжец, — процедила она. — Надо было удавить тебя еще в семинарии! — Как я могу доказать?.. — упавшим голосом спросил он. — Заткнись! Не смей даже… Бастиан осторожно поднялся на несколько ступеней вверх, стараясь не шуметь. Продолжение ее гневных обещаний стало глухим и неразборчивым, но услышанного Бастиану хватило. Марел знал настоящее имя Аталанты. Что могло заставить одного семинариста открыться другому? Бару — родственнику Валенов? Или Гермес прав, и между ними случилась нелепая трогательная история, которая теперь перечеркнута — якобы — предательством? Пока Марел отрицает свое участие в судьбе Аталанты — а он никогда не согласится с лживыми обвинениями — она не может быть уверена, что Бастиан Вален действительно знает ее имя. Значит, отношения между ним и послушницей не поменяются: она не знает, заслуживает ли он ненависти, а он уверен, что она не сделает какую-нибудь опасную глупость, рискнув всем в угоду эмоциям. Вот молчание Марела — и, куда важнее, знание Марела — действительно интересно.***
Бастиан и не рассчитывал, что после вчерашнего разговора брат придет проводить его. Да и Сайара тоже вряд ли хотела его видеть — с теми, кто оставался его семьей, он расстался не так, как стоило бы. В том, что они оба так недооценивают его, Бастиан видел несправедливость. Леонард пребывал в скорлупе заблуждений, не осознавая, что только Тот, Кто наслал болезнь на их род, мог спасти задыхающегося мальчика. Его вера и вправду была сильна, но смотрел он неправильно, видел мир искаженным. Сайара, наоборот, оставалась в скорлупе сознательно, опасаясь подвергнуть опасности Театр и «нарушить баланс сил». Разница в том, что они оставались друг у друга — и со своими семьями, а Бастиан улетал один. Однажды его уже оторвали от семьи. Доверить мысли можно было лишь Богу-Императору, шепча так тихо, чтобы никто не подслушал случайно или умышленно. Когда он стал послушником, ближе Тальера у него никого не было. Но со временем он вернулся в семью — пусть и отчасти. Вычеркнув родителей, он общался с Лео больше, чем многие другие проповедники — со своими братьями и сестрами. Даже когда он жил в семинарии Святого Скарата, пестовал в сердце гнев на отца и мать, он понимал, что Вален никогда не останется один. Мир полон связей, в паутине которых можно осознать свой вес. Он читал об иных традициях священства, где ступивший в Экклезиархию обрубал все нити, связывавшие его с мирским прошлым. В библиотеке было не так много доступных книг о жизни в других диоцезах, выводы приходилось делать самостоятельно, отыскивая признаки в житиях и свидетельствах чудес, почитаемых во всем Империуме. Бастиану казалась дикой мысль, что духовное служение может лишить славы и достижений рода. На Кри он останется один. Да, планета также поделена на сектора, ответственность за которые несут крупнейшие благородные дома Титаниды, и Валены в том числе. Но дальний родственник, управляющий аграрным комплексом, не заменит Бастиану брата. А Марел… это Бастиан остался у него один, а не он — у Бастиана. В фигуре у челнока, который должен был доставить их на корабль, он едва узнал Кассандру. Хронист Валенов была в брюках и куртке, волосы убраны в хвост, через плечо висела сумка из искусственной кожи. Как будто она собиралась войти на борт и через пару часов уже ступить на Кри. — Ого! — воскликнул Гермес над ухом. Голос казался немного растерянным. — Она — наш летописец?.. — и уже знакомые нотки: — Целиком одобряю ваш выбор свиты, монсеньор! Марела, который обрушил бы на него искреннее возмущение, рядом не было. Послушник покинул особняк ранним утром, дабы позаботиться о личных вещах исповедника. Их было, наверное, больше, чем Бастиан мог предположить. Аталанта же Гермеса не одергивала. Ее лицо было открытой книгой: она удивлялась его поведению, но еще не разобралась в его истинной роли. — Монсеньор, — Кассандра поклонилась, перехватывая ремень сумки, чтобы не соскользнула. — А вы взяли с собой не очень много вещей, — улыбнулся Бастиан отвлеченно. — Брат Марел забрал мой багаж и исчез с грузовыми сервиторами в неизвестном направлении, — она тоже ответила улыбкой. — Тогда он, должно быть, уже улетел. К прибытию исповедника на «Незапятнанном Благочестии» наверняка и без того готовились, но Марел просто не мог оставить подобное событие без своего контроля. — Брат Гермес и сестра Аталанта, — представил он. Он заметил про себя, что Кассандра старше, чем показалось ему вчера. Возможно, ровесница Гермеса, которому, по его собственным словам, было «где-то от сорока до сорока трех, и еще маленький шанс, что сорок пять». Возраст — величина изменчивая и ускользающая. Сегодня на лице Кассандры не было косметики. Строгая прическа открывала аугментированную часть черепа, подчеркивая непропорциональные черты лица. Пикт-камера «перекашивала» его немного влево, как стягивают кожу шрамы. — Рада знакомству. Кассандра протянула руку сначала Аталанте, потом Гермесу. — Я должна предупредить вас, что буду делать пикты, — добавила она и провела ладонью чуть выше уха жестом, которым обычно заправляют выбившиеся из прически пряди. — Но вы сможете их увидеть, прежде чем я помещу их в архив. Бастиан прошел мимо, оставив ее с Гермесом и Аталантой. Первый шаг на трап ознаменовался грохотом металла. Оба пилота вышли навстречу, чтобы его приветствовать. Он как будто перешагнул рубеж неотвратимости. Благословляя обоих, Бастиан слышал собственный голос как будто издалека. Он говорил уверенно, спокойно; волнения и опасения остались по другую сторону мысленно проведенной черты. Лео обвинял его в двуличности. Как будто он не знает, что для каждой роли должно быть свое лицо. Сегодня исповедник улетает на священный мир, а не маркиз Вален отправляется в изгнание. «Забудьте о страхе, но не забывайте о своей родине. Верьте — и будете вознаграждены».