the past is the past and i'm letting it kill me

      Ханзо чувствует себя странно: металл не такой гладкий, каким он себе его представлял. Он трогает вмятину от пули, гладит жесткими широкими пальцами холодную грудную пластину над местом, где раньше заполошной птицей билось горячее сердце. Его бы пугало, если бы Генджи не моргал, оставляя вымороженный рыбий взгляд на его лице, но, касаясь его лица, Ханзо даже ощущает движение живых глазных яблок под тонким теплым веком.       Генджи дышит так, будто между ними ничего не происходит. Ханзо дышит так, будто сейчас умрет, отдастся смерти, если у нее будет лицо его брата. У него горит кожа там, где его касаются чуткие стальные пальцы, будто ведут кончиком прохладной шелковой повязки - по внутренней стороне бедра. Он не шевелится, пока Генджи не кладет раскрытую ладонь на центр поджимающегося живота — Ханзо протряхивает до самой шеи, до крепких костей, рот почему-то наполняется густой слюной от едва тянущего из окна запаха цветущей нежной яблони.       Он разлепляет ссохшиеся губы, скользнув между ними языком. Генджи смотрит, наклонив с птичьим интересом голову вбок, а потом прижимается своим ртом к его, металлическая пластина на месте нижней челюсти греется от хриплого дыхания и теплых касаний языка — Ханзо сталкивается с братом лбами, тянет его на себя, скрипнув ногтями о покатые плечи. Это немного больно — нижняя губа саднит от чужой жесткости, невозможности поцеловать правильно, как хотелось еще тогда, когда он со стыдом боялся порицания и ждал кары, лежа с пунцовыми щеками в темноте, игнорируя накатывающее жадное возбуждение. Генджи кладет в приоткрытый рот два пальца, и Ханзо чувствует их за щекой, на подставленном покорно языке, вылизывая гладкий холодный металл. Выскальзывают они, хлюпнув, будто бы... Будто...       Янтарная смола в глазах Генджи полыхает по-своему, как никогда раньше. Мокрые пальцы снимают налипшую прядь со скулы, отодвинув ее за аккуратное ухо, скользят по линии широкой челюсти — Ханзо не выдерживает взгляда и зажмуривается, застонав, он закрывает лицо ладонью. В груди его что-то давно сгнило, а теперь хлопает, трещит побелевшими от времени костями, раскурочив ноющее сердце, сделав невыносимой боль.       — Я хотел, чтобы ты взял меня. Боялся, что я разрешу, если ты попросишь, предложишь, — Ханзо хочется верить, что он рассказывает про кого-то другого, кто жил не его жизнью, но ведь это был именно он. Не потому ли так трудно дышать?       — Я думал о том, каково это быть под тобой. Я... Я думал, что если ты мертв, это тоже исчезнет, растворится. Я надеялся, что это не моя вина. Он слышит спокойное дыхание Генджи, чувствует его кожей, не открывая лица. Его брат прихватывает между зубами и мокрой пластиной кромку уха, лижет гибкий хрящ, поглаживая большим пальцем горячую головку, смазывая влагу ниже, к основанию, и Ханзо загнанно хрипит, качнув головой, чтобы откинуть назад гладкий поток темных волос, липнущих к потной шее. Оказывается, он так долго хотел этого, что успел опоздать.       — Я давно простил тебя.       Ханзо глухо стонет и кусает теплое резиновое запястье, прочное, но поддающееся его зубам, крупно вздрагивая, когда приятной судорогой стягивает ослабевшие разъезжающиеся колени. Он бессильно кончает в чужой кулак, обмякнув и разжав челюсти.       Руку с лица он так и не убирает.