Где моя шаурма?

Раздался леденящий душу шепот: — Я хочу тебя, детка. — А я хочу уже съесть свою шаурму, ты принес? Настала неловкая пауза. Парни переглянулись и продолжили не отрывисто смотреть друг на друга. — Нет, я серьезно, где моя шаурма? — Брат, мне не хочется об этом говорить, но… — Не говори мне эти противные слова, о том, что там закрыто! Нет! Я не хочу этого слышать! Парень слегка поддался вперед, так близко, что их лица почти соприкасались и беззвучно прошептал: — Я хочу тебя, детка. Голодный парень закатил глаза. Обычно это случалось от того, что ему надоедала ситуация и он терялся. — Я хочу есть, ты понимаешь? Пристальный взгляд стал куда более извращенней и вот парень, уже облизываясь, тянется к своему голодному другу. — Нет, ну ты издеваешься надо мной? Ты серьезно? Вечно ты думаешь об одно только сексе! Боже, с кем же я живу то? Как с тобой можно вообще говорить? Но не дав ему договорить, парень схватил лицо бубнившего, зафиксировал его ровно и снова прошептал, почти в самые губы: — Глупый, голодный мальчишка, ты должен подчиняться мне, если хочешь свою шаурму. Но я знаю, что ты любишь больше нее. Страстно поцеловав парня, он грубо и по-хозяйски начал шариться по телу. Ему был знаком каждый участок, каждая клеточка, каждая родинка. Он знал это тело слишком хорошо. Голодный не стал сопротивляться, потому что прекрасно знал, что в этом нет никакого смысла. Он мог только расслабиться и получать удовольствие. Не такое конечно, как от шаурмы, но все же. Парень грубо, и даже с ноткой ярости стянул с того рубашку. Почти оторвав верхнюю пуговицу, кинул ее под ноги. Оголил торс, принялся работать над сосками, которые уже набухли. Голодный парень лишь схватился за голову с темно-каштановыми слегка вьющимися волосами. Они были мягкими и пахли персиком. Его это возбуждало. Закусив губу, он начал тихонько постанывать. На небе вспыхнула молния. В комнате стало темно и тихо. В большой темной комнате, что была залом, на светло-бежевом диване нельзя было не заметить двоих, которые, как никак, занимались любовью. Кучерявый, уже наигравшись с сосками, начал спускаться ниже, покрывая поцелуями беззащитный живот. Остановился и грубо начал срывать ремень. Тот со скрежетом открылся, уже не закрывая проход к самому интересному. Тишину прервал стон. Сладостный, тихий, возбуждающий. Дыхание обоих участилось. Парни больше не сдерживались. В воздухе так и повисла яростная страсть. Такая страсть, когда ты готов поглотить целиком того, кого целуешь. Разорвать его в клочья, целовать до потери дыхания. Поглотить максимально полностью. Слиться и стать одним целым. Максимально близко. Максимально раствориться в друг друге. Парни захлебывались в страсти, что поглотила их обоих. Кучерявый грубо перевернул Голодного, жестко схватив того за плечи, шлепнул по упругой задницу, достав свой член. Вошел он больно, без предварительных ласк. Голодного начало ломать, пытаясь вырываться, он кричал. Кучерявого это заводило. Он еще крепче сжал худые плечи сопротивляемого, снова шлепнул и попытался снова войти в него, смочив все-таки перед этим слюной свой член. Войдя в парня, Кучерявый начал набирать темп, двигаясь туда-сюда. Продолжая шлепать бедного страдающего парня, уже по красневшей попке, он лишь усиливался. Голодный держался за спинку дивана, нервно закусывая губу, изредка издавая почти что всхлипы. Так больно ему было впервые. Невольно на глазах выступили слезы. Кучерявый на секунду остановился, находясь внутри Голодного, наклонился и больно укусил беднягу за плечо. Продолжив двигаться в такт, он начал постанывать. На небе вспыхнула молния, осветив зал, на светло-бежевом диване лежали двое в обнимку, оба были взлохмачены, шокированы, уставшие он переизбытка чувств, но довольные. — Ну я же знаю, что это лучше шаурмы, верно? — Еще бы…, но я бы все равно ее сейчас съел. — Проговорил Голодный, усмехнулся и перевернулся на другой бок, повернувшись к парню спиной. — А вот это ты зря, — кинул тот, выкинул сигарету и накинулся на уставшего парня по новой.