***
— Представляешь, Одри, у моего мальчика в этой четверти одни пятерки, и он занял первое место в городской олимпиаде! — звонко говорила моя мать в трубку. — Какой именно мальчик? Конечно же, Доминик, что за глупые вопросы! — от этих слов в груди все сжалось. Я продолжал слушать, как мама расхваливает Доминика, и не заметил, как побелели костяшки пальцев, сжимающие карандаш со всей силы, отчего тот чуть не сломался. Не в силах больше слушать косвенные оскорбления в мою сторону, я резко встал с дивана в гостиной и, почти переходя на бег, удалился из дома. Кажется, мама даже не окликнула меня, ей было все равно. Я совсем забыл о том, что сегодня всю ночь лил дождь и закончился только к утру, поэтому сейчас, к полудню, дороги еще не успели просохнуть. Я то и дело наступал в лужи, ткань тонких кед вскоре была насквозь мокрая, джинсы ниже колена холодили кожу, заляпанные брызгами из-под моих ног. Почему я не могу быть как он? Почему я такой неудачник? Почему столь впечатлительный, столь эмоциональный? Почему я только и делаю, что сравниваю себя с ним, хочу быть таким же, чтоб другие меня также уважали?.. Или чтобы хотя бы он тепло ко мне относился. Пока я бежал, я почти не чувствовал усталости, но когда наконец я достиг пруда, находившегося на окраине, дойдя до берега, я без сил упал на колени, оставляя на них светло-зеленые отпечатки влажной травы. Я согнулся и закрыл глаза, будучи не в состоянии отвлечься, устремив свой взор на прекрасный вид, открывавшийся с этого берега, сплетенный из кучево-дождевых облаков, гладкой поверхности прозрачной воды и пышных крон деревьев, приобретших малахитовый оттенок из-за отсутствия солнечных лучей. Точно также и мое сознание было сейчас окрашено в холодные цвета. С каждым подобным случаем, наподобие тех хвалебных речей о Доминике, которые мне доводилось услышать, я все меньше и меньше верил в себя, и мне было сложно представить свое будущее, казалось, вот-вот и я не выдержу, привяжу к своей шее гирю и прыгну в этот пруд. В горле стоял ком, я не в состоянии был подавить его и все также не мог найти в себе силы разогнуться. Я скрючился так, будто у меня был приступ язвы желудка. Я частенько бывал в этом месте и обычно никого здесь не встречал: желающие насладиться прохладой водоема, витающей в воздухе, предпочитали посещать небольшое озеро, находившееся через весь поселок отсюда. Здесь же я иногда видел одиноких людей, прогуливающихся вдоль пруда, но гораздо чаще я наблюдал парочки. Однако в такую погоду вряд ли кто-то захотел бы прийти сюда, и я был спокоен хотя бы по этому поводу. Но вдруг я услышал голос, который был полон презрения, и содрогнулся, словно сквозь меня пропустили ток: — А, вот ты где. Матушка попросила найти тебя, — я отмалчивался, думая о том, что мой голос будет звучать слишком дрожащим. — Ты вообще в сознании? Я слышал, как Доминик приблизился ко мне, а затем он поставил свой массивный ботинок мне на спину и, подержав его немного, толкнул меня вперед так, что я коснулся лбом сырой земли. Доминик язвительно усмехнулся, а я от жалости к самому себе не знал, куда деться. Я закусил губу, что есть силы, стараясь заменить чувство омерзения, съедающее меня изнутри, на физические ощущения, но это не помогало. Боясь вновь получить подобный неожиданный пинок, я все же распрямился и сел, поджав колени к груди, и посмотрел на Доминика. Он в это время взял камушек и взглянул на меня, замахиваясь. Я зажмурился и сжался, как только мог, пряча голову в коленях, но позже я услышал всплеск воды и голос Доминика: — Что с тобой не так? — говорил он, смотря куда-то вдаль. — Мы ведь близнецы, а на деле кроме внешности у нас нет ничего общего. Ты — чертова размазня. — Маме и правда есть дело, куда я сбежал? — проигнорировав его последнюю фразу, тихо спросил я. — Конечно есть, — хмыкнул Доминик. — Сейчас промозгло, твоя куртка и сапоги стоят дома, вдруг ты заболеешь, придется тратиться тебе на лекарства, и ты будешь недееспособен, чтобы помогать по дому, - после этой реплики мой брат залился смехом. До того, как он закончил свою фразу, я чуть было не обрадовался тому, что за меня переживают, но после слова "заболеешь" все встало на свои места, а от его смеха мне становилось еще хуже, и глаза стало печь от горечи и обиды. Бросив еще один небольшой камень в воду, он сел рядом со мной, протянув ноги, и грубо схватил за подбородок, поворачивая к себе. Его пальцы больно держали меня за нижнюю челюсть, я только и мог что стараться отвести взгляд, но он процедил: "Смотри на меня". Дальше он говорил медленно, отчетливо произнося слова: — Запомни, ты — жалок. Ты не способен ничего добиться в этой жизни. Ты из тех людей, которые отвратно учатся, не имеют никаких амбиций и могут зарабатывать себе на жизнь лишь будучи обслуживающим персоналом. Его слова доходили до моего сознания и растекались по организму, будто яд, стремительно начавший действовать. Меня словно парализовало, я сначала даже не замечал слезы, которые лились из моих глаз все сильнее с каждой секундой. Перестав прибывать в оцепенении, я двумя руками взял его за запястье и, приложив немало усилий, сумел вырваться. Доминик и раньше частенько говорил, что мне нужно больше времени уделять урокам и саморазвитию, что я бестолочь относительно своего отношения что к жизни, что к учебе. Он не относился ко мне дружелюбно, пожалуй, никогда, но сейчас то, что он говорил переходило все границы. Я все еще сидел на траве, хоть и подальше от Доминика, пытался как-то унять дрожь, обнимая себя за плечи. Кроме моих же рук вряд ли кто-то когда-нибудь также коснется меня. Слезы безостановочно продолжали скатываться по моим щекам, падая на футболку. Я не знал, что брат предпримет дальше, но я слишком выдохся, чтобы пытаться сейчас убежать, поэтому я сидел, будто ожидая приговора. Вдруг Доминик нарушил тишину, прерывающуюся лишь моими всхлипами: — Мне стыдно, что ты мой брат. Более того, брат-близнец и... — мне кажется, этой фразой он окончательно меня разрушил, а боль от его слов выходила за рамки ментальной. — Хватит! Хватит! — орал я, не слыша своего голоса, ведь я больше не мог пропускать через себя слова Доминика и мои уши были запечатаны собственными ладонями. Как он мог быть столь прекрасным во всем, что делал, и как я мог умудриться заслужить такое отношение?! Мне всего лишь хотелось изредка нежных успокаивающих объятий, поглаживаний по спине, а все его редкие прикосновения были лишь с целью навредить мне. Я абсолютно отключился от реальности. Не знаю, сколько бы я еще бился в истерике, но Доминик буквально отодрал руки от моих ушей и влепил мне пощечину. Теперь я начал слышать звон, резко открыл глаза и перестал рыдать. На моем лице застыли холодные ручейки слез, а щека все равно горела от сильной затрещины. Приоткрыв рот в немом шоке, я таращился в одну точку, все плыло и я совершенно не осознавал, что только что произошло. Передо мной сидел Доминик, поджав одно колено, и мне показалось, что его лицо как-то изменилось: я не видел того презрения, что обычно. Он потянул к моему лицу руку и я в испуге отшатнулся, но Доминик не опустил ее. И нет, он не ударил меня, а лишь едва ощутимым касанием вытер застывшую слезу. Я резко вдохнул и застыл. По телу пробежали мурашки, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он продолжал смотреть на меня столь мягким взглядом, которого я никогда не видел от Доминика. Мой брат снова стал приближаться ко мне, но я уже не боялся. Случилось то, чего я так долго хотел: он обнял меня, обвивая руки вокруг талии, слегка сжимая пальцами мою футболку. Я не мог поверить в происходящее, но спустя какое-то мгновение я положил руки ему не плечи, а кистью правой руки я легонько ворошил волосы на его затылке. Доминик уткнулся мне в шею и шептал: — Прости, прости, прости, прости...***
— Прости... — я слышал голос сквозь пелену. Я открыл глаза и, когда сумел сфокусироваться, увидел перед собой Доминика, он был весь мокрый. Пряди волос прилипли к лицу, по нему пробегали капельки и, собираясь на подбородке, падали, с характерным звуком ударяясь о паркет. Я не видел перед собой ничего кроме размытой фигуры Доминика. — Где я? — я не узнал свой голос, он был сиплым. Что произошло? — Ты дома, Джек, - тихо произнес Доминик. — Ты помнишь хоть что-то? Да, я помню. Ты обнимал меня и извинялся. Мы просидели так очень долго... Но в ответ я смог лишь промычать. — У тебя пошла кровь носом, ты попытался встать и упал на спину, потеряв сознание. Неужели все мне лишь приснилось и Доминик не сжимал мою футболку, уткнувшись где-то около шеи? Этого не было? — Пожалуй, я перегнул палку. Знаешь, я всегда думал, что если буду говорить тебе все в такой форме, то ты одумаешься и захочешь перемениться. А потом скажешь мне "спасибо". Я не ожидал, что дойдет до подобного. Кажется, я потерял чувство меры и слишком увлекся, заигравшись в образе... - он, похоже, даже боялся смотреть на меня. Я никогда не слышал подобной неуверенности в его голосе. Все еще будучи не в состоянии выдавить из себя хоть слово, я лишь смотрел на него, пытаясь досконально запомнить все его слова и интонацию, чтобы прокручивать в памяти снова и снова. — Прости, — на этот раз я услышал это слово четко, ни во сне, ни сквозь пелену. Передо мной сидел живой, настоящий Доминик, и я видел, как его губы открываются, произнося столь заветное слово. Доминик не обнял меня, как в моих сновидениях, но он взял мою руку, поместив в свои ладони и вновь произнес "прости", уже глядя мне в глаза. Его руки были прохладными, даже холодными, но все равно заставляли сердце биться чаще. Я не мог поверить, что это на самом деле происходит. Сейчас же мне не снится? — Я не ненавижу тебя, как, наверное, ты думал все это время, — продолжал Доминик, легонько поглаживая тыльную сторону моей кисти подушечками пальцев. — Какой же я идиот. Первый раз я не увидел в его глазах презрения. Первый раз чувствовал касания его пальцев, не во сне, а наяву. Я еле сдерживался оттого, чтобы не потянуть его сейчас за руку на себя. Сейчас я был очень счастлив и мне не хотелось рушить эту идиллию слишком резкими действиями. Внезапно, перестав поглаживать, пальцы Доминика переместились на внутреннюю сторону запястья и немного надавили. Он продержал их около пятнадцати секунд, я сперва не мог понять, зачем он это делает. — Буквально десять минут назад у тебя был такой слабый пульс... А сейчас навскидку около 120-ти, — задумчиво произнес Доминик. Перед глазами у меня все расплывалось, мне показалось, или... на губах Доминика мелькнула улыбка? Я сощурился, в попытке разглядеть. Игра света или ухмылка, пропитанная ненавистью ко мне? Затем он наклонился ко мне так близко, что я чувствовал его дыхание своими губами и прошептал: — Так ты все же меня рисовал, а?