Каждый человек проходит через это по наступлении шестнадцатого дня рождения. Каждый чувствует это предвкушение и желание увидеть свою родственную душу. Каждый, но не я. Всё, что я чувствую, так это жуткий страх и волнение. Я никогда не хотел знать, какой будет моя половинка. Точнее, я вообще не хотел, чтобы она была у меня. Вся эта херня с соулмейтами только лишает людей свободы. Я не хочу терять её. Я не хочу быть привязанным к человеку. Это всё так глупо и странно. Почему человек
сам не может выбрать себе того, с кем он проживёт всю свою дальнейшую жизнь? Разве это нормально, что его судьбу решает какое-то глупое зеркало? Кто вообще дал право выбирать зеркалу (чёрт подери,
зеркалу!)?
Помимо страха и волнения (хотя я не так уж и сильно волновался) были ещё злость и раздражение. В школе ко мне подошло человек так десять (я их даже не знал) и спросили, готов ли я. «Готов я потерять свободу? Да, конечно, друг, всегда готов. Только постой, кто ты, чёрт подери, такой?». Меня доставал этим вопросом всякий, кто знал о моём Дне Рождения. Не поленились расспросить меня и друзья, которые доставали меня такими разговорами вот уже неделю.
Первым в этот день ко мне подошёл Стен:
— Ты готов встретить своего соулмейта? — мог бы и поздороваться ради приличия, приятель.
— Да, конечно, чувак, я ждал этого шестнадцать лет, — ничего я не ждал, я лишь хотел, чтобы этот день никогда не наступал. Но, если бы я сказал правду, он бы меня не понял и посчитал бы сумасшедшим. Так что мне пришлось искусно лгать. К счастью, я всегда был хорошим актёром.
Вторым был Олли. К моей радости, он не задавал никаких вопросов, а лишь радостно прокричал на всю столовую (в этот момент мне хотелось его убить):
— Завтра, а точнее уже сегодня, великий день, Томмо! — завтра просто мой День Рождения, Олли, но спасибо, что заметил, мне очень приятно.
Третьим был Лиам:
— Скоро ты, наконец, увидишь своего соулмейта, Луи! Это так волнующе! — кажется, он радовался и волновался больше, чем я. Меня это не особо заботило, так что я просто проигнорировал его радостные восклицания о моём вступлении во взрослую жизнь.
Промолчал лишь Зейн. Он прекрасно знал моё отношение к соулмейтам и в каком-то роде поддерживал его. Малик, как и я, ещё не знал, кто будет его парой. Но он ждал этого дня определённо сильнее, чем я. Его можно было понять: какой дурак (помимо меня) не захочет знать, с кем ты свяжешь всю свою дальнейшую жизнь?
Последней каплей был какой-то мальчик на два года младше меня. Тогда я, послав всех и вся далеко нахуй, просто свалил из школы и сбежал домой, надеясь спрятаться там от тупых вопросов и советов. Этой херне уделяют слишком много внимания. Что может быть в этом такого особенного? Ты просто теряешь свою свободу в свой шестнадцатый День Рождения. Что может быть в этом такого радостного и феноменального? Родственные души и всё такое. Херня и чушь собачья. Покажите мне того, кто придумал это, и я скажу ему пару ласковых слов.
Дома было только хуже. Четыре сестры и одна мать не на шутку смогут надоесть любому своей сентиментальностью и тупыми вопросами, которые они повторяли по нескольку раз за час. Особенно сильно меня добивали мои же сестры: они просто забегали в комнату, прыгали на меня и начинали что-то громко кричать мне на ухо, а после прыгать на кровати. Кажется, они были рады моему Дню Рождения больше, чем я. Вскоре, не выдержав и их, я ушёл из дома, сказав им, что мне нужно морально подготовиться к этой ночи. Конечно, мама всё поняла (ничего она так и не поняла) и отпустила меня, попросив, чтобы я вернулся хотя бы к десяти часам (будь моя воля, вообще бы не возвращался).
Я просто не понимаю, почему все придают такое значение соулмейтам. Я не могу поверить, что какая-то херня свыше приставила каждому человеку пару на всю жизнь. Это гребаная реальность, а не какая-то детская сказка, где главные персонажи всегда живут «долго и счастливо». Люди просто физически не могут любить друг друга на протяжении всей жизни. Это просто нереально. В судьбу и прочий бред с родственными душами верят лишь глупцы. А эти их сказки про «любовь с первого взгляда»? «Ты видишь своего соулмейта и понимаешь, что больше никто тебе в этом мире не нужен». Что это за, черт подери, сентиментальный бред? Кто вообще может влюбиться в человека, просто посмотрев на него сквозь зеркало?
Это так глупо. А ещё глупее, что люди не понимают этого. Они просто слепо следуют за «судьбой».
Судьба, ха. Нет никакой судьбы.
Есть только ты и твоя жизнь.
Я не знаю, как я оказался на набережной. С моей стороны было слишком глупо идти в обитель влюблённых, но так уж вышло, и я оказался тут. К сожалению, идти обратно мне не особо хотелось (мне было слишком лень), поэтому я просто нашёл свободную лавочку и сел на неё. Несмотря на изобилие влюблённых, которые всё портили, тут было красиво. Мы с мамой раньше часто приходили сюда на закате просто для того, чтобы понаблюдать за солнцем. От него болели глаза, но я даже не пытался отвести взгляд от этой красоты.
Как и десять лет назад, тут было красиво.
А было бы ещё лучше, если бы ко мне не подсела какая-то девушка. Ладно, если бы она просто села, но чёрт, она была просто впритык ко мне и даже не думала двигаться. Дорогуша, тут целая лавочка, почему бы не сесть чуть дальше? Но прогнать её было бы некрасиво с моей стороны, так что мне пришлось смириться с её резким вмешательством в моё личное пространство.
— Они выглядят счастливыми, — я удивляюсь её предложению, не понимая, о чём девушка вообще говорит. Прямо сейчас я смотрел на улетающих в небо птиц и не думаю, что она говорила о них. Птицы вообще выглядят счастливыми? Перевожу взгляд ниже и вижу очередных влюблённых: на этот раз это были две девушки. Да, они выглядели и впрямь счастливыми. Но кроме отвращения они во мне ничего не вызывали. Зачем выставлять свою любовь напоказ? Держали бы всё при себе и оставляли нежности дома.
Я ничего не отвечаю и продолжаю смотреть на небо.
— Хотела бы и я быть такой же счастливой, — девушка грустно вздыхает. — Только, видимо, мне об этом остаётся только мечтать, — я нехотя отрываю взгляд от неба и поворачиваюсь к ней, заинтересовано наблюдая за её эмоциями на лице. Они постоянно сменялись: то она выглядела чересчур мечтательной, то грустной. И хрен поймёшь, какая она сейчас на самом деле. Я быстро оглядел её с ног до головы, как обычно поступаю со всеми незнакомыми людьми. Девушка была довольно красивой, но я не был особо восхищён её красотой. Обычные русые, немного вьющиеся волосы, которые падали ей на лицо, слишком смазливое лицо (как и у большинства представителей женского пола) и самая обычная фигура (хрен что-то увидишь под таким слоем одежды).
— Что заставило тебя так думать? — понятия не имею, зачем я вообще это спросил.
— У меня нет соулмейта, — оу, отлично, очередная девушка, которая будет ныть о том, что ей не терпится узнать, как выглядит «любовь всей её жизни».
— И? У меня тоже ещё нет, но живу же как-то, — я вновь отвернулся от неё, не желая вообще продолжать этот разговор. Настроения слушать о том, как важны родственные души, у меня не было. Я уже прослушал это сотню раз, и слушать в сто первый я не готов.
— Ты не понял, его совсем нет. Он умер в автокатастрофе в одиннадцать лет.
Я удивлённо смотрю на неё, не понимая, как она об этом узнала. Разве зеркало показывает ещё смерть собственного соулмейта? Тогда это вообще аморально и ужасно. И чертовски глупо, конечно же. Кому вообще хочется видеть смерть человека?
— Зеркало. Оно показало мне его мёртвое лицо и похороны. Тем более, ровно пять лет назад я присутствовала на тех самых похоронах. Правда, тогда я ещё не знала, что именно он моя пара. Так что своего счастья в этой жизни я не увижу.
Она начинает меня раздражать. Очередная девочка, которая не может представить жизнь без истинной пары. Очередная девушка, которой промыли мозги всей этой чушью. Конечно, её действительно очень жаль (кому вообще пожелаешь увидеть смерть человека?), но чёрт, какой смысл унывать и сидеть на месте? Нужно идти дальше и искать другого человека, которого сможешь полюбить.
Неужели людям так трудно понять, что соулмейты — не всё?
— Это глупо.
— Прости?
— Глупо считать, что всё счастье заключается в соулмейтах. Судьба, или что там нам выбрало пару, не может управлять нами и нашим счастьем. Ты всё ещё можешь быть счастливой, но с другим человеком. Не стоит придавать истинным такое значение.
И я встаю со скамейки, оставляя её в полном одиночестве. Чувствую взгляд девушки на своей спине, но не придаю этому никакого значения. Она, как и большинство девушек, чертовски глупа и наивна. Она верит в сказочную чушь, как и все остальные. Неужели нет нормального человека, который бы разделял моё мнение? Почему все носятся со своими истинными парами, как с единственным смыслом в этой жизни? Тупицы. В жизни столько потрясающих вещей, но всё свободное время люди предпочитают тратить на ожидание своей пары. Такое ощущение, будто все они зомбированы. Для людей поиск соулмейтов стал чем-то вроде навязчивой идеи, которая преследует их на протяжение всей жизни. И если раньше мне казалось это весёлым и смешным, то сейчас это было пугающим. Все так одержимы этим, будто ничего лучшего в жизни нет.
Медленно иду по причалу куда-то вперёд, случайно (а может и нет) сталкиваясь с почти (не почти) каждой целующейся парочкой. Такое ощущение, что у нас вечное четырнадцатое февраля. Почему нельзя показывать свою любовь в другом месте, чёрт подери. Тут же ходят нормальные люди, а не только зомби. Как минимум, мне противно просто находиться тут из-за них, не то, что ходить или сидеть. Пинаю какой-то камешек вперёд, вымещая на нём всю свою злобу и недовольство. В лицо сказать всем влюбленным, что они меня бесят, я не осмелюсь (они убьют меня сразу же, стоит мне только рот открыть), а вот выместить свое недовольство на каком-то неодушевлённом предмете — пожалуйста.
Если честно, я никогда не понимал (чушь, я всегда знал, в чём причина), откуда у меня такая неприязнь к любви и прилагающимся к ней вещам. Просто я не верю в неё и, видимо, не поверю никогда. Для меня это что-то непостижимое и, к сожалению, непонятное. Это так глупо и странно, но почему-то все слепо верят в это. Словно дети, верящие в сказки и чудеса. Интересно, хоть один из таких людей понимал, что такое реальность? Они понимали, что херня с соулмейтами творит с ними? Я понимаю. Я видел, что делают соулмейты с людьми. Я на своей же шкуре почувствовал, как они рушат семьи.
Мой папа ушёл сразу же, как только он нашёл свою истинную пару. Я видел, как это разрушило маму. Я чувствовал, какой след этот поступок оставил на мне. Для меня родители были эталоном любви, почему-то именно в них я видел пример идеальной пары. Мне не нравились тупые диснеевские мультики про принцев и принцесс, где жили долго и счастливо, мне нравилось слушать вновь и вновь историю встречи моих родителей. Правда, через некоторое время я и думать не хотел о ней. Она стала чем-то вроде страшилки на ночь, как только отец ушёл от нас.
Да, вскоре в нашей жизни появился соулмейт
мамы, но он так и не смог заменить мне настоящего отца.
Они так и не смогли вернуть мою утраченную веру в судьбу и любовь.
Так что теперь я хожу по набережной и ненавижу всех влюблённых в этом мире. Нет, не потому, что я им завидую, а просто потому, что я не верю в их любовь. Потому что их наигранность видно за версту. Потому что актёры из них никакие. Я уверен, пока они играют в счастливую пару на улицах, дома у них ссоры по поводу и без. Потому что не бывает идеально созданных друг для друга людей. Это всё глупости и выдумки мечтателей, которые так и не смогли выйти из детского возраста.
Ветер начинает дуть сильнее, от чего мои глаза начинают слезиться, и я съеживаюсь, чувствуя, как холод проникает сквозь одежду. Моя толстовка и осенняя куртка особо не спасали от холода (в декабрь месяц-то, я бы ещё в шортах вышел), да и кроссовки тоже особого тепла не сохраняли. И теперь передо мной осталось лишь два выбора: либо я сейчас иду домой и греюсь, либо продолжаю мёрзнуть на улице, пока пальцы не начнут отпадать. Конечно же, я выберу второе, потому что мои нервы дороже пальцев. Я вскинул голову, наблюдая за серым небом и пытаясь понять, чего мне ожидать от погоды сегодня. О солнце, видимо, даже и мечтать не стоит. Вот-вот пойдёт дождь или снег, но да, мне абсолютно плевать. Когда пойдёт, тогда и начну задумываться об укрытии.
Буквально через пять минут людей на улице не стало: все они убежали в более тёплые и уютные места. Медленно, наслаждаясь моментом и одиночеством, я вдохнул морозный воздух, чувствуя, как он постепенно наполняет мои лёгкие. Моя злость неспешно спадала, и я становился более-менее спокойным, если моё состояние можно вообще назвать спокойным. Злость ушла, а вместо неё пришло какое-то странное возбуждение и взбудораженность. Я мельком взглянул на наручные часы. До конца этого дня оставалось около четырёх часов. До окончания свободы осталось четыре часа. Слишком мало, чтобы сполна насладиться ею. Перед смертью не надышишься, так ведь?
И чем бы мне сейчас заняться? Я могу продолжить мёрзнуть на улице или же зайти в тепло (к Зейну, например, который сейчас наверняка что-нибудь рисует), или пойти домой, забив на последние часы свободы. Вариантов у меня, видимо, немного. Тихо вздыхаю, понимаю, что других вариантов, кроме того, как идти домой, у меня нет. Перспектива заболеть перед Днём Рождения меня не радует. Да и слушать ругательства Малика о том, что я его отвлекаю, тоже нет желания. Но даже тогда, когда выбора у меня никакого не было, желания идти обратно в дом, наполненного чересчур активными сёстрами и матерью, никакого не было. Медленно возвращаюсь обратно к скамейке, где сидел до того, как пришла странная девушка. Не знаю, зачем туда иду, но назад не поворачиваю. Та девушка всё ещё сидит на своём месте, продолжая смотреть вдаль.
Понятия не имею, какая хрень меня укусила, но я подошёл к ней и протянул руку.
— Луи, — она подняла на меня свои огромные карие глаза и с удивлением посмотрела. Как будто монстра увидела, а не человека.
— Даниель, — девушка неуверенно протянула мне руку и слабо сжала мою.
— Что ж, Даниель, этот вечер ты проведёшь в моей компании, — я постарался как можно добрее улыбнуться ей, но она, скорее всего, испугалась, нежели расслабилась. Но, как ни странно, она слабо улыбнулась в ответ.
— Не самый худший вариант.
***
Так я и провёл свой вечер. Просто сидел рядом с Дани на скамейке, разговаривая о всяком бреде, который только приходил в голову. Это было не самым худшим моим времяпрепровождением (на самом деле, было), но она хотя бы больше не казалась зомбированной. Уж лучше сидеть на холоде и разговаривать о новой модной коллекции с не зомбированной, нежели говорить о футболе (о нём я знал куда больше) с тем же Олли, который постоянно всё сводил к «неизбежной нашей судьбе».
Так что да, этот вечер был не самым худшим в моей жизни. Было приятно и даже интересно поговорить с человеком, который думал не только о своей истинной паре (хотя поначалу она попыталась завести разговор об этом). Я даже пообещал ей, что буду чаще появляться на набережной (конечно же, нет). И, по-моему, я переключил её внимания с соулмейтов на себя, что явно не предвещало для меня ничего хорошего. Она даже пыталась узнать, есть ли у меня девушка (думаю, её бы сильно разочаровал тот факт, что я гей). Зря я ей сказал не зацикливаться на истинных (нужно чаще держать язык за зубами).
Когда я вернулся домой, сёстры с матерью уже поутихли и стали доставать меня намного меньше (отец к этому явно причастен). До момента, которого ждут все, кроме меня, оставалось около двух часов. Я всё ещё пытаюсь сполна насладиться остатками своей свободы на прощание. Конечно же, все мои попытки глупы и тщетны (как можно вообще попрощаться со своей свободой?). Не могу никак избавиться от чувства, что всё происходящее — что-то неправильное. Может, через два часа мне скажут, что истинные пары — это всего лишь неудачная шутка? Что-то вроде теста?
Прошел ли я его, в таком случае?
Лежу на диване, бездумно кидая мяч в потолок, пытаясь себя хоть чем-то занять. Время тянулось невыносимо медленно. Практически каждую минуту смотрю на часы, ожидая, что до двенадцати осталось немного больше времени, чем два часа (и как мне не стыдно врать самому себе?). Оглядываюсь на часы в последний раз: до двенадцати часов осталось полтора часа. Слышу громкие крики и топот снизу: девочки бегают по дому, не в силах сидеть на месте (кажется, они ждут этого больше меня), а мама кричит на них, стараясь успокоить.
В нашем доме никогда не бывает тихо.
С тихим вздохом поднимаюсь с кровати и направляюсь вниз, намереваясь помочь маме с детьми. Одна она с ними явно не справляется (Марк же даже не пытается лезть в эти дела). Первое, что застало меня по прибытии вниз — это визг и Физзи, убегающая от Лотти. Фелисти тут же спряталась за мной, используя меня как живой щит.
— Луи, скажи ей, чтобы не трогала меня! — она держалась за мою футболку, дергая меня из стороны в сторону, прячась от Лотти.
— Томлинсон, отойди!
— Лу, спаси!
Через пару секунд к нам прибежали близняшки, заинтересованные криками и визгами старших сестёр. Меня продолжали крутить по кругу и использовать как живой щит, пока Лотти пыталась оттолкнуть меня и добраться до Физзи. Я закатываю глаза и, резко развернувшись, хватаю Лотти за талию, мешая ей хоть как-то дотронуться до Фелисити. Дейзи и Фиби хватают Шарлотту за талию, видимо, пытаясь мне помочь. Лотти пытается вырваться из нашей хватки, что-то крича об испорченной туши, пока Физзи продолжает прятаться за моей спиной (попутно крича о том, что Шарлотта — сумасшедшая). Через минуту к нам приходит мама и, схватив Лотти и Фелисити за уши, уводит их на кухню.
— Спасибо, Бу, я их никак поймать не могла, — мама уводит их, на ходу причитая о том, что нужно вести себя взрослее и сдержаннее. Близняшки тихо хихикают над этой ситуацией и радостно дергают меня за руки, пытаясь куда-то увести.
— Идём играть! — я улыбаюсь, поддаваясь сёстрам, и иду за ними в гостиную, где остались их игрушки.
До двенадцати остаётся тридцать минут, когда я, наконец, спасаю принцессу от злобного колдуна, пересматриваю практически все серии Винкс (их было всего две) и вылечиваю всех пациентов.
Иду бегу на кухню, чтобы попить воды и на время избавиться от близняшек. Натыкаюсь на отца, выходящего оттуда с кружкой кофе. Он улыбается мне и отпивает глоток из кружки.
— Волнуешься, приятель? — удивлённо хлопаю глазами, на секунду забываю обо всём.
— Нет, —
да. Пытаюсь улыбнуться как можно радостнее и, обойдя его, захожу в кухню. В комнате никого не было (хвала небесам) и я с тихим стоном падаю на стул и ударяюсь головой об стол, желая отбить себе все последние мозги (кто знает, может тогда мне не придётся проходить через всю эту херню?). Продолжаю сидеть на стуле (я скорее лежал на столе, нежели сидел на стуле), до тех пор пока меня не начинает звать отец. Кажется, вот и пришёл конец моей счастливой жизни. Как можно медленнее поднимаюсь со стула и, растягивая всё время, которое у меня осталось (а осталось около двух минут), иду в гостиную.
Вся семья уже собралась в гостиной, располагаясь вокруг одного тупого зеркала. Медленно подхожу к нему и становлюсь напротив. В комнате стояла гробовая тишина. Каждый боялся сделать малейшее движение, понимая, как важно (на самом деле нет) для меня происходящее. Часы громко тикают на стене, до полуночи остаётся всего тридцать секунд. Отец стоит напротив меня и держит ткань, прикрывающую зеркало. Он ободряюще улыбается мне, желая успокоить. Должного эффекта это не возымело: мне стало ещё страшнее и, возможно, я стал немного более раздражённым. Коленки дрожат, а ладони потеют от волнения. До полуночи остаётся пятнадцать секунд. Вокруг всё будто оживает: Дейзи и Фиби возбужденно крутят головами, рассматривая каждого члена семьи; Лотти кусает свои губы, пристально смотрит на меня и улыбается, когда замечает мой взгляд; Физзи сонно моргает глазами, не до конца понимающая, что происходит (она уже должна была давно спать, как и остальные девочки). Мама становится за моей спиной и кладёт руки на плечи, слабо сжимая их, надеясь как-то успокоить мою дрожь в теле. Это действие лишь сильнее раздражает меня.
До двенадцати остаётся десять секунд.
Я делаю глубокий вздох и нервно провожу рукой по голове, взъерошивая волосы ещё сильнее. Делаю ещё шаг вперёд и становлюсь почти впритык зеркалу. Пытаюсь взять себя в руки и остановить дрожь в теле, но испытываю полный провал.
Часы бьют двенадцать.
Папа резко сдёргивает чёрную ткань с зеркала, и я вижу своё отражение. Смотрю во все глаза, чувствуя странную ненависть к этому отражению. Удивительно, но я не хочу видеть себя, мне нужно совсем другое.
Неужели я один из тех счастливчиков (точнее, неудачников), у кого нет родственной души?
Кажется, все в комнате чувствуют моё настроение. Обстановка в комнате накаляется: вместо прежней возбуждённости ощущается напряженность и недоумение.
Вглядываюсь в отражение и в шоке отхожу назад. Люди сменяются друг за другом с невозможной скоростью. Я не успеваю уследить за ними и не запоминаю ни одно лицо из множества. Моя голова начинает кружиться от изобилия незнакомых лиц, и мне кажется, что ещё чуть-чуть, и я окажусь на полу. Всё прекращается слишком резко: я вновь вижу своё отражение. Чувствую подступающее разочарование, прежде чем вижу, как меняется отражение. Вместо до боли знакомого лица передо мной появляется незнакомый парень.
Улыбка озаряет моё лицо. Слава Богу, это хотя бы не девушка.
Парень улыбается мне в ответ, и на его щеках появляются ямочки. Он поднимает руку и машет, пристально смотря на меня своими зелёными глазами.
Я рассматриваю его с ног до головы, пытаясь запомнить каждую мелочь. В моём распоряжении лишь минута.
Он однозначно выше меня. Примерно на полголовы, может ещё больше. Волосы длинные и кудрявые (и нет, мои кончики пальцев покалывает не от того, что я хочу прикоснуться к его волосам). Губы ярко-розовые и до безумия пухлые (интересно, каковы они на вкус?), а нос по-смешному большой (на самом деле, это ничуть не портит его лицо, даже наоборот). Мой взгляд цепляется за татуировки на его руке. Они странные и непонятные мне, но я совру, если скажу, что мне это не нравится. Опускаюсь к его ногам. К чересчур длинным ногам (нет, я не хочу, чтобы он обвивал ими мою талию), одетые в чёрные, безумно длинные джинсы (как он, чёрт подери, влез в эти лосины?). Вновь поднимаю глаза к его лицу, впитывая в себя каждую его частичку.
Он начинает двигать губами, пытаясь что-то сказать. Конечно же, эта херня с соулмейтами не позволяет мне услышать его голос. Так что да, я ничего не могу разобрать. Вместо этого мне приходится прищуриваться и читать по губам.
Понимаю лишь одно слово (точнее имя, но это не важно).
«Гарри»
Я улыбаюсь ему и пытаюсь как можно чётче произнести своё имя.
«Луи»
В этом нет никакого смысла, ведь сам Гарри в данный момент не видит меня, но я надеюсь, что это как-то поможет ему в будущем.
Он вновь улыбается мне (я не влюбился в его улыбку, конечно нет).
Гарри пропадает так же резко, как и появился. Я сильно кусаю свою губу и поднимаю глаза к потолку, пытаясь позорно не расплакаться. Я чувствую, будто во мне что-то надорвалось. Будто что-то внутри меня резко пропало. Вот как оно ощущается? Вот, что означает быть привязанным к человеку? Чувствовать себя так, будто внутри что-то важное пропало. Ощущать себя так, будто твоя свобода пропала, будто она ушла к тому человеку.
Мне говорили, что я полюблю этого человека, как только увижу его. Но сейчас всё, что я чувствую — это ненависть (и жгучее желание, возможно).
***
Когда я зашёл к Зейну, то застал его на полу с самокруткой в руках, окруженного красками и бутылками от водки, валяющимися повсюду. Едкий запах дыма заполнил комнату, дышать было практически невозможно. Сдерживаю дыхание и бегу к окну, надеясь хоть как-то проветрить его комнату. Если Триша застанет его в таком виде, то получим мы оба (жестокая несправедливость, эх).
— Томмо! — Малик резко поднялся и тут же упал на пол, громко смеясь. — Будешь? Олли достал ещё немного марихуаны, — он закрывает глаза и снова громко смеётся, выпуская изо рта сероватые кольца дыма. Я лишь закатываю глаза и ухожу в ванную за водой. Нужно его отрезвить как можно быстрее и забрать у него марихуану (я её хотя бы зря не трачу). Беру стаканчик с полки (предварительно избавив её от стоящих внутри зубных щёток) и набираю туда воду. Возвращаюсь обратно в комнату и застаю его в том же положении, что и минуту назад.
— Зейни, малыш, помни, что это для твоего же блага, — резко выливаю на него холодную воду, туша его сигарету. Малик что-то невнятно пробурчал и лишь отмахнулся от моих действий, откатываясь в сторону. Что ж, попытка номер два.
Ноль реакции.
Попытка номер три.
Ничего.
Попытка номер четыре.
На этот раз реакция была намного лучше (матернее, если честно)
— Блять, Томмо, что за хуйня? — Зейн резко отрывает спину от пола. Его глаза злобно мечутся из стороны в сторону (он был похож на испуганного мокрого пёсика), пока взгляд не останавливается на стакане в моей руке.
— И тебе добрый день, малыш. За окном у нас прекрасная снежная погода, прогнозируют возможную снежную бурю, на часах всего лишь четыре тридцать, и твои родители приедут всего лишь через полтора часа, — глаза Малика округляются, он чертыхается и кое-как встаёт с пола, пошатываясь и хватаясь за свою голову. — Может, аспирина, сладкий?
— Завали, Луи, твои нежности нахуй не нужны, — Малик стягивает кофту и падает на кровать, всё ещё держась за голову. — Какого чёрта ты вообще здесь делаешь?
— Забыл? Ты сам меня сюда позвал, — быстро смотрю на часы, — тем более, я же помню, что скоро должны приехать твои родители. А если бы они застали тебя в таком виде, то попало бы и мне, и тебе, — он кивает, видимо, соглашаясь со мной.
— И что бы я без тебя делал,
сладкий.
— Завали и скажи мне, какого хуя ты вообще звонил мне такой обдолбанный?
— А, да, точно, — он медленно встаёт и указывает пальцем на мольберт.
— Ты меня настолько заебал своим лепетом о Генри, — он
Гарри, Зейн, — что я его решил нарисовать. Но без тебя я его, к моему великому сожалению, не нарисую.
— Нахуя мне его портрет?
— Чтобы ты, блять, подрочил на него и не ебал мне мозг тем, насколько Гарри горячий и как же сильно ты его ненавидишь, но при этом безумно хочешь. Может, после этого спокойнее хотя бы станешь, — Малик наклоняется, поднимая бутылки, отдавая их тут же мне, и берёт в руки краски, направляясь к мольберту. — А теперь выкинь бутылки, принеси мне воды и как можно больше таблеток, и врубай свою память и всю фантазию, чтобы описать мне своего соулмейта.
Когда он с моей помощью всё-таки дорисовывает портрет (блять, как же сильно он похож на Гарри), этот клочок бумаги получает свое почётное место у меня под подушкой. А чуть позже я и вовсе никуда не ухожу без него. Бумага со временем стала потрёпанной и по уголкам согнутой, но, тем не менее, изображение Гарри всё так же прекрасно.
(Зейн говорит, что у меня зависимость).
(Так же он говорит, что я влюбился).
(Я продолжаю это отрицать).
***
«Пойдём куда-нибудь сегодня?»
Закатываю глаза в ответ на её сообщение и пишу всё тот же ответ. Кажется, она так никогда и не поймёт, что со мной ей ничего не светит.
«Дани, прошло четыре года, а ты всё ещё пытаешься затащить меня на свидание?»
— Томлинсон, мать твою, подними свою задницу и сделай хоть что-то, — Найл толкает меня, пытаясь столкнуть со стула, после чего, потерпев неудачу, пытается забрать у меня телефон (что у него, конечно же, опять не выходит). Когда-нибудь он меня действительно сильно взбесит, и я его пошлю куда подальше (он заебал меня за эти четыре года, ох, как заебал), но пока я слишком сильно люблю этого крашеного ирландца.
— Хоран, у меня обеденный перерыв, свали в туман, — отталкиваю его одной рукой и продолжаю играть в телефон, пока Найл продолжает что-то лепетать у меня над ухом. Я лишь отмахиваюсь от него и пытаюсь не обращать на него внимания, делая вид, что я слишком увлечён своей игрой (что-что, а делать вид, что я занят, выходит у меня лучше всего)
— Твой перерыв уже давно закончен и, если ты и дальше будешь сидеть, то твоя задница станет больше, чем вся наша грёбанная планета.
— Если у тебя за девятнадцать лет не выросла такая классная задница, это не означает, что нужно портить жизнь мне. А уж тем более завидовать, — Найл на секунду отстаёт от меня и, что-то бубня под нос, отходит в сторону. Я облегчённо вздыхаю и убираю телефон обратно в карман. Терпеть не могу эту игру (к сожалению, она единственная в моём телефоне). Хоран вновь возвращается только через пару минут, размахивая желтоватым листиком.
Мои глаза округляются, и я резко вскакиваю со стула и бегу к нему, намереваясь отобрать этот несчастный клочок бумаги (слишком дорогой для меня клочок бумаги).
— Я не знаю, что там, но я знаю, что это очень дорого для тебя, — Хоран крутит листком перед моим лицом, — и если ты пообещаешь, что пойдешь и протрёшь зеркала в туалете, я его тебе отдам, — чёртов ублюдок и шантажист.
— Хорошо, — я выхватываю портрет из его рук и ухожу от него. Мне двадцать гребаных лет, а этот лепрекон управляет мною, как хочет. Всё ещё проклинаю тот день, когда устроился на работу именно в эту кофейню. Намеренно громко топая ногами, иду в подсобку, забирая моющие средства с тряпкой, и направляюсь к туалету (обители грязи и микробов, если быть точнее). Радует, что я хотя бы только зеркала отмываю, а не туалеты (спасибо, Господь, за то, что этим занимаюсь не я). Быстро брызгаю первое же стекло моющим средством и кидаю упаковку в стоящую рядом раковину. Слышу, как кто-то выходит из кабинки, но особо не обращаю на это внимания. Продолжаю вытирать стекло (на самом деле, размазывая грязь еще больше), смотря в свой телефон. Знаю, что это зеркало чище всё равно не станет, так что особо даже не стараюсь его мыть. Через некоторое время кидаю взгляд на зеркало, оценивая его состояние.
Зря я это сделал.
Что за хуйня? Разве я не должен увидеть его в зеркале только один раз в жизни?
Его голова опущена вниз и он точно так же, как и я пару минут назад, смотрит в телефон и куда-то идёт. Я удивлённо хлопаю глазами, не понимая, что происходит. И только тогда, когда я чувствую чьё-то движение рядом с собой, а его изображение пропадает, до меня доходит.
Идиот.
С широко распахнутыми глазами я смотрю на него (кажется, я даже рот открыл от удивления). Волосы Гарри были не такими длинными, как тогда в зеркале, но явно длиннее, чем у меня, и татуировок на его руке было намного меньше. Продолжаю жадно осматривать его с головы до ног, боясь, что он вот-вот пропадёт из моего поля зрения. Всё ещё не могу поверить до конца в то, что вижу его не через зеркало, а вживую.
Он чертовски идеальный.
Я вижу, как он поворачивается ко мне лицом (кажется, все происходит в замедленной съемке, будто я в гребаной мелодраме), но продолжаю смотреть на него. Гарри вздрагивает, как только видит меня, и, не глядя, включает воду на полную мощность (наверное, мне стоило поставить ёмкость с моющим средством в другое место) и практически вся вода оказывается на мне.
Встреча мечты.
Гарри быстро выключает воду и вновь смотрит на меня (к сожалению, его взгляд не поднимается выше подбородка, и я не могу увидеть цвет его глаз) Его щёки сильно покраснели. Я кусаю губу, сдерживая свой громкий смех (не хочу смущать его ещё сильнее). Он слишком застенчивый (и невнимательный). Стоит запомнить.
— Упс?
— Привет.
И только тогда он поднимает свой взгляд, и я вижу его ярко-зелёные (немного испуганные) глаза. Кажется именно в этот момент, я понял, почему люди настолько свихнулись на соулмейтах. Буквально вмиг я стал таким же зомбированным, как и все остальные (не могу сказать, что мне это не нравится). Кажется, прямо сейчас я потерялся в зелёном цвете (с этого момента зелёный стал моим самым любимым).
И только тогда я понял, что никакой ненависти к нему у меня не было (Зейну знать об этом не стоит), что я обманывал себя всё это время. Я влюбился в этого неуклюжего придурка буквально с первого взгляда, влюбился, как только увидел в зеркале. Но так сильно боялся быть привязанным к нему, что отрицал очевидное. И только сейчас я смог понять, чего же во мне не хватало всё это время (
его). С ним я почувствовал себя
законченным. Будто то, что пропало тогда, четыре года назад, вновь вернулось ко мне. Я словно вновь чувствую себя действительно свободным.
Я так сильно цеплялся за свою свободу, что даже не понимал, что её у меня на самом деле не было. Что моя свобода — это он сам, что на самом деле я был привязан не к ней. Я был привязан к нему. Так или иначе, вся моя жизнь крутилась вокруг него.
Мне понадобилось двадцать лет, чтобы понять, почему люди так бездумно привязывались к людям в зеркале. Мне понадобилось двадцать лет, чтобы понять, что мне нравится быть привязанным к человеку, а не к свободе (которой у меня никогда не было).
Потрёпанный рисунок с тех пор занял своё почётное место на свалке.
