***
Покупка красивой и, судя по заверениям продавца, невероятно модной заколки получилась довольно спонтанной, Гилберт и сам не до конца понимал, зачем это сделал. Просто возвращаясь домой после очередного военного совещания, он увидел ничего не значащую безделушку, заманчиво блестящую на витрине, и уже знал кому подарит ее.***
Все началось с того, что война, революция и последовавшие за этим промышленный спад и Версальский мир настолько расшатали положение в стране, что, несмотря на протесты Гилберта, Людвиг решил заключить договор с бывшими врагами и попытаться помириться с Россией. Байльшмидт был против, он категорически отказался присутствовать на встрече и был уверен, что подписание обязательно сорвется, но каким-то чудом все прошло хорошо. С тех пор в немецком доме многое изменилось, каждый четвертый, если не третий, документ был нацелен на поддержание отношений с «красной» и постепенно набирающей силы Брагинской. Пруссия не хотел в этом участвовать, он бы даже на заседания ходить перестал, полностью погрузившись в восстановление страны, если бы однажды ему не намекнули, что подобное безразличие было не совсем приличным. Парню было противно смотреть на то, как брат унижается перед соседями, пытаясь хоть немного ослабить тиски, в которые была загнана страна, но он ни чем не мог помочь ему. Поэтому появление нового лидера вселило в Гилберта надежду на перемены к лучшему. И действительно попытки подлизываться и угодить пошли на спад, а отношения с Россией были свернуты. Однако не прошло и недели, как Людвиг торжественно объявил Гилберту о своем желании поддерживать зарождающуюся дружбу с Брагинской. Никакие доводы и аргументы не смогли помочь Пруссии отговорить младшего брата от этой дурной затеи. — Сейчас это кажется глупым и странным, но потом принесет свои плоды, — упрямо говорил Германия, — я еще не уверен, насколько хорошими окажутся результаты, но мы в любом случае окажемся в выигрыше. Байльшмидт не видел в общении с русской никаких будущих выгод, но доверял чутью Людвига и даже согласился присутствовать на общих собраниях, справедливо полагая, что Россия с сестрами уморят беднягу за каких-нибудь полчаса. И только по приезде в Москву, где должна была проходить первая неофициальная встреча, парень понял, на что подписался. В то время как Людвиг о чем-то мило беседовал с Анной, он был вынужден отвлекать Украину и Беларусь, что оказалось совсем нелегким делом. Ведь если Ольга смотрела на него вполне дружелюбно и, похоже, нисколько не сомневалась в искренности прусса, то Наташа была настроена очень скептически. — Мы люди простые, советские, — намеренно огрубляя речь, подначивала его Арловская, — Чего же такие высокие птицы залетели к нам? Гилберт закипал, огрызался и до того увлекся, перекидываясь колкостями с Беларусью, что совершенно забыл и про Украину, и про встречу, и про то, что должен был вселять в сестер Брагинской уверенность в их с братом в честности и порядочности, а не спорить на десять рейхсмарок, что метрополитен будут строить еще как минимум года три, а не закончат к концу следующего, как утверждала Наташа. Так и началось их общение, поначалу немного странное, состоящее из взаимных подначиваний и необидных насмешек, оно переросло в долгие разговоры, обсуждения и все усиливающуюся душевную привязанность со стороны Байльшмидта. Шесть лет — совсем малый срок для стран, Пруссия даже не был уверен, что его чувство к Арловской взаимно. Парень и сам не знал, когда именно младшая сестра Брагинской превратилась для него в meine Liebling Nati**, но был полон решимости признаться ей весной будущего года. К тому времени Союз уже вступит в Континентальный блок, и большинство проблем будут решены. Новенькая заколка с гравировкой-признанием уже ждала свою владелицу в небольшой бархатной коробочке.***
Сложно было сказать, когда все полетело к чертям. Возможно, тогда, когда советские дипломаты отказались подписывать пакт Оси, возможно, это произошло раньше, а может быть все и велось к этому. Пруссия до последнего не верил, что война все-таки начнется, думал, что Людвиг побряцает оружием, позапугивает Англию и Америку, да и успокоится. Не могло же так случиться, что еще вчера его брат признавался России в любви, а уже сегодня напал на нее? Байльшмидт вел солдат в атаку, что-то кричал, отдавал команды, но ему все время казалось, что это какой-то ужасный сон. Удушливый дым забивал легкие, глаза начинали слезиться, а в голове у парня грохотала только одна мысль: «Только бы Наташа была в Москве!» Если бы только девушка находилась в столице под присмотром сестер и охраны, то Гилберт мог бы снова дышать и без опаски отдавать команды. Но что если она осталась у себя? Что если она где-то поблизости? Попытка почувствовать Беларусь несколько раз срывалась, Байльмидту не хватало концентрации, чтобы обнаружить Наташу, но когда шестое чувство, наконец, откликнулось, прусс с ужасом понял, что девушка находится в самой гуще сражения — на Западном острове. Битва вокруг парня не остановилась, снаряды продолжали поражать цели, солдаты падали, сраженные пулями, но Пруссия внезапно понял, что настал переломный момент. Он знал, что стоит ему только увидеть Арловскую, как над ним повиснет приказ — убить враждебное воплощение. Знал, что пособничество врагу и невыполнение приказа грозят смертью, несмотря на звание и былые заслуги перебежчика. Но еще он прекрасно знал планы своего брата, Людвиг хотел не просто захватить, он хотел зачистить территорию. Гилберт просто не мог позволить убить Наташу. Стараясь не вызывать подозрение и не привлекать внимание, Байльшмидт осторожно пробирался к тому месту, где явственно чувствовалось присутствие Беларуси. Девушка обнаружилась в комнате связи. Бледная как мел, вся в царапинах и синяках, отчаянно сжимающая в руках пистолет, она что-то кричала по телефону в тот момент, когда прусс ворвался в связную. Арловская мгновенно бросила трубку и навела на него пистолет, но выстрелить не успела, Пруссия успел перехватить ее руку и зажать рот прежде, чем до снующих вокруг солдат донесся хоть один звук. — Тише, черт возьми, тише. Я хочу помочь тебе, — пытался утихомирить вырывающуюся девушку парень, — Слушай внимательно. Как только я тебя отпущу, ты спокойно и очень тихо пойдешь со мной. Ты будешь молчать, даже если нам встретиться кто-нибудь, помни, пока ты спокойно идешь рядом, все будет хорошо. Я отведу тебя к перелеску, там пока только парочка дозорных, но у них есть мотоцикл, и надеюсь, ты умеешь его водить, потому что другого плана у меня нет. Ты все поняла? Дождавшись кивка, Гилберт отпустил Наташу и, не оборачиваясь, пошел к двери. Беларусь на секунду застыла, непонимающим взглядом сверля его спину, но, тряхнув головой, направилась за парнем.***
— Как ты мог?! — Людвиг сжимал кулаки и смотрел прямо в глаза брату, — Как ты посмел ослушаться приказа?! Как ты посмел отпустить ее?! — Германия дрожал от еле сдерживаемого гнева, — Неужели думал, что я не узнаю? Так я знал, я все знал! С тех самых пор, как ты стал слишком близко общаться с этой дикаркой, я понял, что она сделает из тебя предателя. — Я люблю ее, — даже в порванной при задержании форме и наручниках, Пруссия твердо стоял на своем. Возможно, он теперь стал предателем, но не трусом, — Я не мог позволить ей умереть. Звук удара в звенящей тишине показался оглушающе громким. Сломанный от удара нос распухал на глазах и сильно кровоточил, на разбитой губе выступили капельки крови. — Молчать! Как можно даже допустить мысль о том, чтобы полюбить кого-то подобного? — отвращение и ненависть на лице Людвига были настолько явными, что Байльшмидт невольно содрогнулся, — О чем ты думал?! Германия отвернулся от заключенного и прошелся вдоль комнаты, но это не отвлекло прусса от грустных мыслей. Гилберт прекрасно понимал, что в скором времени его устранят: расстреляют, как предателя, или запрут в какой-нибудь отдаленной тюрьме, как политзаключенного, и это последний раз, когда он видит родной дом. — Эта ведьма что-то сделала с тобой! — наконец, вырвал его из раздумий Людвиг, — Австрия был прав насчет этих дикарей! Эти Untermenschen***, они отвратительны! Но ничего, в Заксенхаузене ты пройдешь полное перевоспитание и, в конце концов, поймешь, как ошибался. Увести его!***
— Открывайте двери! Выводите узников! — Байльшмидт вздрогнул и приподнялся с кровати. Он так долго не слышал ничьего голоса, кроме своего собственного, что эта полузнакомая речь показалась ему музыкой. Надзиратели в особом блоке всегда молчали, а стены были непроницаемыми, чтобы заключенные не могли переговариваться друг с другом. Сперва Пруссия даже ощущал себя провинившимся ребенком, которого заперли в его комнате без обеда за невыполненные уроки. — Скорее, многим нужна помощь! — дверь в его камеру распахнулась, ярко блеснула алая звезда на пилотке, и на пороге появился солдат, подслеповато вглядывающийся в полумрак комнаты. Увидев сидящего на кровати прусса, военный знаками попытался объяснить ему, что нужно срочно уходить. Гилберт кивнул и медленно поднялся. После долгих месяцев одиночества в приевшейся еще в первые дни камере, он с интересом оглядывал длинный коридор и других узников, спешивших на волю. Покинув здание и вместе с толпой пересекая плац проверок, парень внезапно увидел чертовски знакомую фигуру: из подъехавшей в воротам офицерской машины ловко выскочила Россия и, окинув взглядом освобожденных узников, оживленно начала что-то втолковывать сопровождающему. «Не заметила», — с облегчением подумал Байльшмидт, для которого появиться перед Брагинской в подобном виде было едва ли не хуже, чем вообще попасть в подобную ситуацию. Но не успел он перевести дух, как девушка резко обернулась и посмотрела Пруссии прямо в глаза. Не прошло и пятнадцати минут, а Гилберт уже сидел напротив злой и усталой, но готовой к мирному диалогу России. — Как это странно, обнаружить тебя здесь, — девушка отвернулась от парня и смотрела на мрачное здание, — Кто бы мог подумать, что проездом заглянув сюда, я обнаружу настолько ценного заключенного? Может, если хорошенько поискать в подвалах, я найду там и Людвига? — Россия глубоко вздохнула и продолжила совершенно спокойным тоном, истерические нотки, на секунду проскользнувшие в ее голосе, бесследно исчезли, — Ладно, теперь о серьезном. Наташа рассказала мне о том, что произошло. Как быстро он узнал? — Меня арестовали на полпути к штабу, — коротко ответил прусс, не желая вдаваться в подробности. — Я не могу отпустить тебя, пусть и заключенный, но ты все же слишком ценная политическая фигура, чтобы ею разбрасываться — честно сказала Анна, — но все условия обеспечу. Я высоко ценю твой поступок. И Наташа тоже.***
Из воспоминаний Гилберта вырвал звук сирены, доносившийся из открытого окна, и парень вновь посмотрел на заколку. Как она здесь оказалась? Он не помнил, чтобы забирал ее из дома и был уверен, что брат выкинул ее. Громкий стук в дверь и громогласный голос соседки снизу, спрашивающий, жив ли еще ее эксцентричный сосед, отвлекли парня от раздумий. Со стоном поднявшись с пола, парень спрятал памятную находку в карман брюк и нехотя поплелся в коридор. Он непременно закажет для Наташи новую заколку, даже еще лучше. Только гравировку, пожалуй, оставит прежнюю. *Мое сердце бьется ради тебя **Моя любимая Нати. Нати — уменьшительно-ласкательный вариант Натальи в немецком языке. ***Недочеловеки, недолюди.