Her eyes and words are so icy Oh but she burns Like rum on the fire Hot and fast and angry as she can be I walk my days on a wire*.
***
Дождь разошелся знатный. Капли барабанили по крыше, по брезенту, накрывающему гору досок, по округлым бокам лодки, лежащей с пробитым дном чуть дальше. После жарких летних дней земля устала и теперь могла вздохнуть с облегчением. Он мог видеть немногое. Только вид с террасы, открывающийся на те самые доски, лодку и тропинку, ведущую со склона вниз. Из-за размытой земли она превратилась в ручей, но путь к небольшому причалу возле озера все равно остался, благодаря деревянным ступеням. Тем не менее, Цезарь бы не решился спускаться по ним и дело вовсе не в страхе, ведь он подобного испугаться не мог. Скорее, играло желание сохранить одежду сухой и чистой. Еще он видел, как вдали между расходящихся елей и сосен проблескивало солнце, касаясь озера и отстраненных темных гор. Погода «не летная», заключил он. Лететь куда-то, впрочем, нужды не было. Он просто прислонился к дверному проему и медленно курил последнюю сигарету, наблюдая за волшебством дождливого леса. Совсем дикие леса, огромные в этой Америке. Разумеется, они удивляли Цеппели и заставляли вглядываться в шумящие дебри тщательнее. Удары капель об листья и хвою перерастали в хлюпанье грязных луж двора, а каскады, срывающиеся с крыши, составляли в некоторых местах настоящие водопады. Невероятно, но именно сейчас Цезарю казалось, что подобного он никогда не видел. Кому он может быть благодарен? Разумеется, человеку, сейчас спящему на втором этаже этого забытого богом дома. Он смахнул пепел в жестяную банку, стоящую на подоконнике, и, подумав, отправил следом всю сигарету. К черту, здесь полно того, что приносит расслабление. Поэтому Цезарь отошел от двери, уперся в парапет террасы руками и ощутил под бледными пальцами мокрое лакированное дерево. Доска словно была покрыта мириадами хрустальных водяных пупырок. Он глубоко затянулся смесью всевозможных ароматов дождя, леса, природы в целом. Лучше всякого табака оно пробежало по венам и сосудам, раздувая легкие. Хотелось раздеться, встать прямо туда, под небеса, как ребенок побегать по лужам, не боясь за свою чистоту. Босиком. Цезарь тихо усмехнулся, представив реакцию Джозефа, когда он проснется и застанет своего мужа там. Сначала изобразит волнение и заботливо скажет, что Цезарю нужно немедля одеться и просушиться, чтобы не заболеть, а потом будет еще более настойчиво ворчать, уже задирая кофту и быстро стягивая с себя, присоединяясь к напарнику. Но здравый смысл побеждает, поэтому Цеппели совершил еще один глоток природы и возвратился в дом, закрывая дверь со стеклянными вставками — они дребезжат, но он старается, чтобы все звучало как можно тише. Трогать сон Джозефа ему пока не хотелось. Цезарь оглядел залитую мраком гостиную и выглядывающий кусочек кухни, где на тумбе стоит бутылка почти допитого вишневого вина. Скраю извивается ввысь лестница с темными ступенями По ней он поднялся на второй этаж и замер напротив еще одного дивана, но на сей раз расстеленного. Собой он представлял даже скорее совершенно простой матрас, накренившийся на одну старую ножку. И, наверное, этой мебели досталось из-за веса спящего и явно большого человека. Цезарь тихо вздохнул, ловя слухом дробь капель по приоткрытой двери балкона. Хотя этаж накрывала внешне очень крепкая крыша, казалось, что дождь идет прямо здесь, а прохлада доводила до мурашек его и без того холодную кожу рук. Цезарь, пожалуй, до этого вообще не сталкивался с великолепием загадочных домов под подобным ливнем. И, кажется, он не мог не согласится с тем, что ему это по душе. Он долго смотрел на Джозефа — точнее, на каштановую макушку, торчащую из-под одеяла. Цеппели мысленно умилялся этому, понимая, как ДжоДжо усыпляет эта мелодия снаружи и сырая прохлада внутри. Так же он подумал, что, должно быть само одеяло тоже ледяное, словно влажное, но внутри согрето теплом широкой спины парня. Джозеф смотрелся сиротинкой в куче пледов, накинутых сверху Цезарем при пробуждении. Холодно же, вдруг простынет. Забота мастера хамона иногда доходила до абсурдного и он был счастлив, что Джозеф не был ей свидетелем, видя пятидесятый сон… Цезарь же до последнего давил в себе желание шагнуть навстречу к дивану и под шелест ливня забраться туда, к Джостару. В общем-то, так он и поступил, сдавшись, приподнимая один край и в свинцовом свете от приоткрытого балкона, заполз на свободное место рядом с Джозефом. Конечно, потребовалось какое-то время, чтобы просто постоять — его лицо слишком очаровательное и манящее. Цезарю захотелось его поцеловать, но не проснется ли Джозеф, почувствовав на своих губах чужие ледяные губы? Уже под одеялом Цезарь неловко и небрежно коснулся ДжоДжо поцелуем, прижимаясь к его сильному телу. Ему словно только этого и не хватало, и Цезарь с долей радости хмыкнул, чувствуя, как его талию обхватывает протез. Требовательно, по-хозяйски. То, что Цезарь никому не позволял. То, что он так любит теперь. — Oh my god, ты такой холодный, — простонал сквозь уже непрочную пелену сна Джозеф, ерзая, чтобы ткнуться в район ключиц своего возлюбленного. Цезарь в ответ лишь смаковал «ленивый» поцелуй со слабыми отголосками выпитого ночью вина, которое здорово уносило все напряжение после долгой дороги, оставляя пикантное желание целоваться у камина. — Люблю тебя, — прошептал Цеппели, прикрывая глаза и обращаясь в слух. Размеренное дыхание, теплая кожа дорогого человека, которого он еще пару месяцев назад считал мертвым… Приятно, просто приятно. Дождь оказался великолепным. Вино стоило допить.