Под гнетом беззаботных дней

В путешествии к морю Нельо задаёт настолько жёсткий темп, что только и слышно, как ветер свистит в ушах. Это совершенно не в его духе — обычно он наслаждается пейзажами и компанией, словно бокалом хорошего вина, но сегодня, как видно, хочет избежать разговоров, а может, и собственных мыслей. Сначала я опасался, что моя игреневая кобыла не сможет угнаться за его жеребцом, который был отобран из стада деда Финвэ и подарен ему на сороковой день зачатия. И готовился к тому, что она начнёт фыркать, мотать головой и упираться. Но к моему удивлению, она легко поддерживала скорость, которую задал Нельо, словно хотела себя показать, зная, что мой сороковой день зачатия тоже не за горами. Нельо пропускает то время, когда мы обыкновенно делаем передышку для дневной трапезы, и продолжает гнать вперёд, и я не решаюсь его остановить, хотя в животе протестующе бурчит от голода. Мы скачем слишком быстро, чтобы можно было перекусить горсткой сушёных фруктов из моей сумки. И только после вечернего Слияния Света он останавливается на ночлег у рощи, через которую протекает ручей, где можно, наконец, искупаться и напиться. За день мы преодолеваем расстояние, на которое по моим расчётам должно было уйти два дня. Если бы наш путь лежал южнее, мы бы уже обогнали свою семью и добрались до Чертогов Оромэ. Однако от моря нас отделяет ещё два дня пути, хотя, если Нельо и завтра будет гнать с такой же скоростью, то следующей ночью я буду засыпать под шелест морской волны. Зная, что Нельо положил в свою сумку только специи, я взял в дорогу краюху хлеба, кусок сыра и четыре тёмно-красных яблока — этого должно было хватить на обед нам обоим. Я думал, что, пообедав, мы будем ехать не спеша, по дороге собирая ягоды, а на ужин добудем кролика или куропатку, но скачка, затеянная Нельо, смешала все мои планы. Я решительно и сердито распаковываю яблоки, хлеб и сыр; ещё недавно мне казалось, что этой провизии с лихвой хватит, чтобы утолить голод, но теперь я уже в этом не уверен. — Зачем ты достал свои припасы? — впервые с тех пор, как мы выехали из дома, подаёт голос Нельо. — Убери обратно. Кто знает, может, на побережье будет трудно раздобыть дичь, а мы оба не привыкли рыбачить. — А что мы, по-твоему, будем есть? — спрашиваю я. Он отвязывает свой лук, притороченный к седлу. — Я что-нибудь придумаю. Расседлай лошадей, разведи костёр и поищи каких-нибудь ягод или фруктов. И, повесив лук за спину, быстро скрывается в серебристых сумерках. Следуя указаниям, я снимаю с лошадей сбрую, обтираю их мягкой тряпкой и привязываю там, где много сочной зелёной травы. Если отпустить жеребца Нельо на волю, он послушно придёт на его зов, но моя кобыла может заплутать и вернуться через полдня, поэтому без привязи не обойдёшься. Взяв трут, я развожу огонь; высечь искру из кремня проще простого: чем сильнее голод, тем сильнее я злюсь на брата. Скоро разгорается яркое пламя, а я забираюсь в ближайшие кусты и собираю ежевику, сильно дёргая за ветки и царапая руки шипами. Сходив к ручью, чтобы смыть с ягод насекомых, на обратном пути я уже ругаюсь себе под нос. А разворачивая наши скатки у костра, еле удерживаюсь от искушения разложить постель Нельо там, где больше всего камней — останавливает лишь то, что каменистый участок соседствует с мягкой травой, которую я облюбовал себе сам. Вместо этого я стелю ему на площадке, усыпанной валежником, по другую сторону от костра. — Кто я ему — жена, разрази его Валар? — ворчу я вслух. — Он хочет, чтобы к его приходу лошади были почищены, а постели расстелены?.. А может он считает, что я его слуга? Я бормочу под нос ругательства, за которые мне влетело бы даже от Атара — они не похожи ни на один из наших диалектов и пришли из Внешних земель — гортанные уродливые звуки, как раз под стать моему нынешнему настроению, и сейчас мне нравится произносить их вслух: они разрывают воздух как раскаты грома. Я возвращаюсь к ягодам и нарочно прохожу по расстеленной скатке Нельо, оставляя грязные следы. — Или, может, я девочка с лукошком, которая умеет только собирать ягоды и боится испачкать руки кровью? Будь у него дети, он бы наверняка велел, чтобы к его приходу они были вымыты и переодеты. Да ещё удивился бы, что я не могу покормить их грудью. За спиной раздаётся приглушённый смешок; обернувшись, я сталкиваюсь лицом к лицу с Нельо, который держит в руках двух крупных кроликов и завёрнутые в тряпицу клубни сладкого картофеля. Я вскрикиваю от неожиданности, и его сдавленный смех превращается в громкий хохот: Нельо приходится положить кроликов и сесть на землю, прикрывая лицо рукой; от приступа веселья у него трясутся плечи. — Звёзды Варды, до чего же ты смешной, когда сердишься! — выдавливает он сквозь смех. Сначала целый день он морил меня голодом, потом бросил, как непутёвого ребёнка, а теперь ещё и смеётся надо мной! Разозлившись, я подхожу и пинком отправляю в него горсть пыли: — Клянусь Манвэ, ты меня когда-нибудь доведёшь! И хотя я сразу же жалею об этих словах — а о пинке и подавно, когда замечаю, что пыль осела бурым слоем на штанах Майтимо, — он только сильнее покатывается со смеху, и в конце концов падает на спину, чуть не плача от смеха. Бросив на него свирепый взгляд, я подбираю картофельные клубни и начинаю закапывать их в золу у внешней кромки костра, чтобы запечь. Наверняка они будут готовы не раньше, чем мы покончим со всей остальной едой, но рот уже заранее наполняется слюной, стоит только представить, как я добавлю к их нежной сладкой мякоти подсоленного масла, которое прихватил с собой. Закопав клубни, я обнаруживаю, что Нельо, наконец, справился со смехом и начал свежевать кроликов. Хорошо, что он взял эту работу на себя: я ненавижу разделывать ещё теплое мясо животных, чью жизнь мы только что отняли. Отвернувшись, я достаю из сумки две жестяные кружки, собираясь наполнить их водой из ручья. — Прости, Макалаурэ, — раздаётся голос Нельо у меня за спиной. — Я думал, что, если велю тебе подстрелить дичь на ужин, ты только сильнее рассердишься, поэтому и просил тебя остаться. Я ничего плохого не имел в виду. Я понимаю, что он прав: о чём бы он ни попросил, я всё равно бы возмутился. Причина моего возмущения не в том, что он велел мне остаться в лагере: во всём виновата эта бессмысленная скачка и натянутое молчание, длившееся целый день. И опасение, что он взял меня с собой, только чтобы успокоить Амил, которая считает, что он ещё слишком молод, чтобы путешествовать в одиночку. — Я тебя прощаю, — отвечаю я. — А ты прости меня за те слова и за то, что я пнул в тебя пылью. — И за грязные следы на постели? — добавляет он, и я чувствую, что краснею. Сколько же он простоял у меня за спиной? — И за это тоже, — бормочу я. — Не бойся, Макалаурэ, я просто шучу, — смеётся он. — Ты знаешь, что когда ты смущаешься, кончики твоих ушей розовеют? Ещё как знаю — Атар из-за этого часто подтрунивал надо мной, когда я стыдился своей работы в кузне. Однако я всё равно прикрываю уши ладонями и мотаю головой: — Ничего подобного. Я тянусь за кружками, но, сообразив, что уши теперь на виду и придётся или на время сбежать или снова их спрятать, я накрываю их кружками и с треском ломлюсь через кусты, чтобы заглушить смех Нельо за спиной. К моему возвращению кролики уже поджариваются на костре, щедро сдобренные специями из запасов Нельо, а Нельо растирает со специями ягоды и приготовленной смесью обмазывает тушки. Я кривлюсь, представив, как это будет на вкус, хотя знаю, что мой брат в таких делах унаследовал отцовское чутьё, и мясо наверняка выйдет бесподобным. Я ставлю кружки на землю, и Нельо залпом осушает свою. — В следующий раз твоя очередь идти за водой, — предупреждаю я. — На сегодня воды хватит, — вытерев ладонью рот, усмехается он, и, приподняв попону со своего седла, показывает бутылку вина, тщательно завёрнутую в плотный дорожный плащ. — Не лучше ли приберечь это вино до моря? — спрашиваю я, выливая свою воду и подставляя кружку Нельо. — Я рассчитал дорогу так, чтобы проехать через город. Завтра мы возобновим запасы. — Откуда ты знаешь, хорошее ли там вино? — Какая разница, — фыркает он. — Я просто хочу напиться до беспамятства. — Он поднимает свою кружку: — За нас! Я легонько стукаю краем кружки о его кружку и отпиваю глоток. Это вино вручил нам Атар, и, разумеется, это превосходное вино из винограда, выращенного на склонах Таниквэтиль. Но «напиться до беспамятства» с помощью него вряд ли получится — самое большее, у нас просветлеет в голове и потянет на научные беседы. Неудивительно, что нолдор, а в особенности отец, так его любят. А у меня внезапно возникает желание отведать прозрачного крепкого зелья северян, бокал которого валит с ног кого угодно. Но добрая половина пути ещё впереди, и мы не можем позволить себе проснуться с гудящей, как от звона кузнечного молота, головой, поэтому на сегодня сойдёт и домашнее вино. В ожидании ужина мы бойко выпиваем по кружке на голодный желудок, и скоро мне становится веселее. На вопрос о столовых приборах Нельо бросает мою порцию кролика в жестяную тарелку и вручает её мне. — На кого мы будем производить впечатление — друг на друга? — смеётся он. — Знаешь, Макалаурэ, после того, как ты однажды намочил штаны, сидя у меня на коленях, ты вряд ли когда-нибудь впечатлишь меня своими манерами. Целиком поглощенный мясом, я успеваю только бросить на него негодующий взгляд. Мясо жилистое, но соус и специи маскируют привкус дичи, и я быстро обгладываю всё до косточки. Возле костей оно не прожарилось, но от голода я не обращаю на это внимания, щедро запивая менее съедобные куски вином. Нельо не отстаёт от меня, и некоторое время слышится только треск костра, кваканье лягушек у ручья да хруст мяса у нас на зубах. Слизав остатки соуса с пальцев, я поднимаю глаза и обнаруживаю, что мой элегантный и воспитанный брат делает то же самое, а потом, с улыбкой облизав тарелку, небрежно отбрасывает её в сторону и рыгает. И, несмотря на то, что я недавно был зол на него, я не могу удержаться от смеха. Сладкий картофель уже испёкся и чуть не лопается в золе у костра; торопясь поскорее проглотить его, мы режем клубни охотничьим ножом и обжигаем пальцы, доставая сладкую мякоть; поспешно кидаём её в рот, чтобы не обжечься ещё сильнее, и тогда горячие комки обжигают язык и глотку. Потом мы закидываем тарелки и кружки подальше, и Нельо приносит своё одеяло и стелет рядом с моим. Мы потягиваем вино прямо из бутылки, словно заправские бродяги, по выражению Амил. Но мне нравится быть бродягой: нравится есть руками, пить из бутылки и вместо салфетки вытирать рот рукавом. Устроившись на одеялах рядом друг с другом, мы делимся остатками вина и ягодами, уже не чувствуя голода, просто наслаждаясь сладким послевкусием на языке. Я лежу на боку, подложив руку под голову. Костёр ещё жив и греет ноги. Нельо раскинулся на спине, согнув ноги в коленях и придерживая бутылку на груди. Я отдал ему остатки вина: они ему нужнее. — Нам надо помыться, — размышляю я вслух. От меня пахнет потом, пылью и дымом костра. Нельо расстегнул тунику, и его грудь блестит от пота. Скорее всего, он пахнет не лучше, чем я, если не хуже — ко всем прочим запахам примешивается ещё и запах крови. — Не надо, — равнодушно отмахивается он. — Ручей сейчас ледяной. Я лучше потерплю твой запах, чем уйду от костра. Чуть поразмыслив, я соглашаюсь, хотя странно слышать это от Нельо. Обычно он не выносит грязи на своей коже, жалуясь, что всё тело зудит, словно по нему ползают тысячи пауков. Он молча протягивает мне бутылку, и я делаю ещё один глоток. Теперь не только в голове, но и во всём теле появляется лёгкость — словно, если я скину мешающую мне одежду, то легко смогу воспарить к звёздам. Может быть, у Нельо ничего не зудит, потому что его пауки тоже опьянели и отчалили к небесам, чтобы жить среди звёзд. При взгляде на Нельо у меня вырывается смешок. Перекатив голову набок, он вопросительно смотрит на меня, приподняв брови. Он протягивает руку за бутылкой, и у меня не с первой попытки получается вложить её ему в руку. — Ты выглядишь так, будто собрался рожать, — объясняю я. Он смотрит на свои полусогнутые и расставленные колени и присоединяется к моему смеху: — Да, похоже. Нельо перекатывается ко мне лицом, и роняет бутылку между нами. Она наклоняется, и я пробую её поймать, но руки не слушаются, да и потом, в ней всё равно уже ничего нет. — Слава Эру, что мы мужчины, и нам не нужно этого делать, — вздыхает он. Подумать только: я жалел, что не родился девочкой, о которой так мечтали Атар и Амил, но никогда не задумывался о том, что мне пришлось бы рожать детей. Я делаю гримасу, и Нельо смеётся. — Только представь, каково было носить Карнистира в себе целый год. Повезло, что он сам не прогрыз себе путь на свободу. — Кажется, Амил была не против его носить. Мои веки тяжелеют; наверное, я засну, даже не сняв сапоги. — Но теперь её всё время клонит в сон… Нельо накручивает на палец волосы; его взгляд по-прежнему сосредоточен, хотя и стал немного нечётким. Он выше и тяжелее меня: неудивительно, что вино на него мало подействовало. — Макалаурэ, ты когда-нибудь представлял себе, что у тебя будет много детей? Глаза закрываются сами собой. Иногда мне снится, что Вингариэ узнала о своей беременности, но кроме меня никому не рассказывает. Но гадать, что случится дальше, для меня всё равно, что дойти до самого края Арды, сесть на корточки и посмотреть, что там внизу. — Нет, — бормочу я, и сон придавливает меня, словно навалившаяся сверху глыба. *** Из-за выпитого вина меня мучают навязчивые и бестолковые сны. Мне снится, что мы с Вингариэ поженились, что у нас первая брачная ночь, и мы пытаемся скрепить наш союз единением тел в пустой и холодной комнате во дворце деда Финвэ. Но нас всё время прерывает Нельо с просьбой почистить его сапоги. В конце концов у меня лопается терпение, и я запускаю в него сапогами, попадая ему в голову и пачкая волосы грязью. «Раз мне не суждено жениться, значит, и вы не сможете!», кричит он. И каждый раз, когда мы с Вингариэ обнимаем друг друга, снова раздаётся стук в дверь, и на пороге снова возникает Нельо с сапогами в руках. *** Я просыпаюсь ни свет ни заря, в час Слияния Древ, не сразу вспомнив, что и заснул тоже рано. Меня будит холод: от костра остались лишь едва тлеющие угольки, а постель Нельо пуста и разворошена, словно лежбище дикого зверя. Ночью я спал, положив голову на вытянутую руку, и теперь шея затекла, а в руке покалывает. Рука сначала на ощупь вялая и холодная, но когда к ней возвращается чувствительность, в кожу словно впиваются раскалённые иголки, словно побежавшая по жилам кровь обжигает её изнутри. Во рту сухо и чувствуется привкус опилок. Вспомнив, что не пил воды с самого дома, я с сожалением смотрю на перевёрнутые кружки. От жажды гудит в голове, и даже мягкий смешанный свет Древ режет глаза. Страшно подумать, что будет, когда расцветёт Лаурелин. Надеюсь, Нельо согласится переждать эти часы в какой-нибудь холодной и тёмной пещере. Я отправляюсь к ручью, потягиваясь на ходу и мечтая смочить пересохшее горло глотком холодной воды. На берегу я встречаю Нельо, который, стоя на коленях, ощипывает куропатку. Заслышав мои не слишком-то уверенные шаги, он поднимает голову и слабо улыбается: — Доброе утро. Я что-то буркаю в ответ. Он показывает подбородком влево: — Отойди выше по течению, а то, когда будешь пить, наглотаешься крови. У куропатки аккуратное отверстие в груди, а красновато-коричневые перья испачканы кровью. Нельо ловко и хладнокровно выдёргивает их, и они уплывают по течению, похожие на маленькие телерийские ладьи. Я быстро опускаю лицо в ручей, чтобы подавить внезапно подступившую тошноту. Вода так хороша, что я долго купаю в струях ручья нос и ресницы. Потом кто-то плескает в меня справа водой, и я резко выпрямляюсь, ощутив вспышку боли в затёкшей шее. Нельо смеётся, глядя на меня, стоя с полуощипанной куропаткой в руках. Он бледен как бумага, под глазами залегли серые тени — предвестники синяков. По контрасту с бледной кожей его волосы кажутся тошнотворно красными. — Оставь меня в покое, Нельо, — возмущаюсь я. — Голова болит. И снова погружаю лицо в спасительную прохладу ручья. — Вчера ты перебрал с вином, — говорит он. — Ты жутко храпел всю ночь напролёт. После этих слов в моей голове кое-что складывается, словно упавшие на пол кусочки картины выстраиваются в правильном порядке: и скомканная постель Нельо, и его бледное лицо, и последнее заявление. Он просто не спал прошлой ночью. Какое-то время я размышляю над этим, пока прохладные струи щекочут нос. Нельо встаёт. — Не пей слишком много холодной воды, а то стошнит, — ласково взлохматив мои волосы, предупреждает он, и слышатся его шаги, удаляющиеся в сторону лагеря. К моему возвращению он уже раздул костёр и поджаривает на нём куропатку. При мысли о жирном мясе меня чуть не выворачивает наизнанку, и Нельо, словно догадавшись об этом, быстро объясняет: — Куропатка — на завтра. Я рассчитываю, что обедать и ужинать мы будем в трактире. — Если на завтра, зачем ты подстрелил её сейчас? — спрашиваю я, хотя это и так понятно: он не мог уснуть. Но он отвечает: — Подвернулась возможность, и я ею воспользовался. Мы отрезаем от краюхи хлеба несколько ломтей на завтрак. Нельо намазывает свой ломтик маслом и посыпает остатками вчерашних ягод, а я с трудом прожёвываю несколько кусочков всухомятку. Еле доев один ломтик, я по его настоянию беру второй. — Тебе понадобятся силы, — напоминает он. — Впереди ещё долгая дорога. Потом мы гасим огонь и убираем лагерь. Я несколько раз ловлю Нельо на том, как он зевает, но каждый раз он изображает улыбку, как будто, живя со мной, ещё не понял, что меня так просто не проведёшь. Когда мы седлаем лошадей, Лаурелин уже близится к расцвету. Мои опасения, что от ярких лучей голова разболится сильнее, оказываются напрасными: теперь, когда я утолил жажду и голод, сияние Лаурелин наоборот приятно согревает холодную кожу. И всё же я надеюсь, что Нельо не станет торопиться, как вчера. Не уверен, что моей голове понравится, если я буду скакать галопом большую часть дня. К счастью, усталость заставляет Нельо придержать поводья, и почти всё утро мы передвигаемся лёгкой рысью, замечая попадающихся на пути зверей и птиц. Ближе к полудню я начинаю напевать и кое-как уговариваю Нельо присоединиться ко мне. Нельо всю жизнь пребывает в убеждении, что совершенно не умеет петь, хотя на самом деле обладает глубоким и богатым, приятным, как шоколад, тембром. Чем дольше мы едем, тем меньше попадается дикой природы, и это знак того, что мы приближаемся к городу. Травы расступаются у нас на пути, и звери попадаются всё реже. Над лесом по правую руку появляется струйка дыма и растворяется в воздухе. Деревья вскоре начинают выстраиваться ровными рядами, попадаются вспаханные поля и плодовые кустарники. И на смену глыбам камня, произвольно вырастающим по пути, начинают попадаться домики правильной формы. Просека превращается в тропинку, тропинка в дорогу, и наконец нас приветствует надпись, высеченная на ровной каменной плите — Осто Эхтеле, ½ лиги. Надпись окаймлена причудливым узором — и это верный знак того, что здесь живут нолдор. Прежде я не бывал в этом городе, но его название мне знакомо. Пару лет назад на яблони в Форменосе напали полчища тли, и отец с другими лордами объехали несколько окрестных городов с просьбой поделиться урожаем. Они вернулись с щедрыми дарами — больше, чем можно было съесть. На другой год, когда мы снова приехали в Форменос, нам рассказывали, что яблок хватило даже лошадям зимой. Иногда Атар и Нельо заглядывают в Осто Эхтеле по делам, когда путешествуют вдвоём — а я делаю вид, что меня не интересуют эти поездки, потому что тогда не так обидно от того, что меня в них не берут. Атар хвалит здешних кузнецов, а Нельо — здешних девушек, навлекая на себя осуждающие взгляды Амил. Немного отъехав от указателя, мы начинаем слышать звуки города — отдалённый стук кузнечных молотов и перекликающиеся голоса горожан. Мы огибаем вершину холма, и у его подножия нашему взгляду открывается городок с невысокими домами из серого камня и лавочками, выстроившимися вдоль четырёх улиц, которые сходятся на площади со впечатляющим фонтаном посередине. Похожий на видение, он мерцает многоцветными огнями, от которых рябит в глазах, и я невольно отвожу взгляд в сторону. У окраины города нас встречает конюшня. Нельо натягивает поводья и спешивается, и я следую его примеру. Интересно, как мне себя вести? Мой опыт в основном ограничивается Тирионом и Форменосом, где все меня знают и принимают как принца из рода Финвэ. Но здесь, в пыльном плаще, с грязными волосами, завязанными тесьмой в хвост, я не более чем обычный путник. На всякий случай я прячу свой кулон в форме звезды под туникой, чтобы фамильный знак отца не выдал моего происхождения. Из конюшни, широко улыбаясь, выходит конюх. — Руссандол! — восклицает он, удивляя меня (впервые слышу, чтобы кто-то, кроме членов семьи, обращался так к моему брату). Они обмениваются дружеским объятием. Конюх почти на голову ниже Нельо, но, судя по троице детей, увязавшихся за ним хвостиком из конюшни, старше не только его, но, возможно, и Атара. Нельо, наклонившись, по очереди здоровается с детьми, называя их по именам, и дарит каждому по отцовскому кристаллу. Они прячут подарки в сложенных лодочкой ладонях и танцуют от радости, когда между пальцами начинает пробиваться бледно-голубой свет. — Рокуэнвэ, позволь представить тебе моего брата Макалаурэ, — говорит Нельо, снова оказавшись рядом со мной. В знак приветствия я пожимаю мозолистую руку конюха. Мои ладони по сравнению с его кажутся гладкими, если не считать кончиков пальцев, огрубевших от жестких струн арфы. — Лаурелин осияла час нашей встречи, — вежливо произношу я. Конюх усмехается: — Воистину. Вижу, что ты, как и Руссандол, унаследовал манеры своего отца. Нельо смеётся; меня же эти слова приводят в замешательство, и по дороге в конюшню я кидаю на него вопросительный взгляд, однако он занят тем, что пересказывает Рокуэнвэ последние новости Форменоса и Тириона. Думаю, это и к лучшему, что о новостях прежде всего расспрашивают Нельо: если бы спросили меня, я долго бы гадал, каких именно сведений ждёт от меня собеседник. Я помню дни рождений, даты свадеб и помолвок — помню, к примеру, что обе мои тёти через несколько месяцев ожидают рождения сыновей, а старшая дочь лорда Меркурья из Форменоса наконец решила обручиться с поклонником, который ухаживает за ней уже сорок лет (хотя, если она узнает, что Аннавендэ уехала, то может пересмотреть своё решение). Но вряд ли я смогу подробно рассказать обо всех событиях. К примеру, я даже не знал, что Форменос и несколько поселений, расположенных у дороги, ведущей на Тирион, сейчас ведут переговоры о том, чтобы отправить каменщиков для ремонта южной дороги. И напротив — я знал, что этим летом в Форменосе отличный урожай зерновых, но не был уверен, что здесь это кому-то может быть интересно. Нельо же без запинки пересказывает все эти подробности, а Рокуэнвэ время от времени добавляет местные новости — и, как только мы вернёмся домой, они, разумеется, будут переданы отцу, который с нетерпением их ждёт. У меня же сведения вроде имён местной повитухи и её новорождённой дочери в одно ухо влетают, а из другого вылетают. Мы оставляем лошадей и дальше идём пешком. Ни ворот, ни стражников, ни какого-либо другого способа оповестить, что кто-то вошёл в город, здесь нет. Вот мы идём по плотно утрамбованному грунту с отважно пробивающейся сквозь него травкой, и вдруг без какого-либо перехода под ногами начинает шуршать молотый гравий, а Нельо приступает к обмену приветствиями с прохожими, многие из которых останавливают его, коснувшись руки, и делятся очередной историей или наспех пишут записки, адресованные Атару, а Нельо аккуратно складывает их и убирает в сумку. — Что имел в виду Рокуэнвэ, когда сказал, что мы унаследовали манеры отца? — спрашиваю я. — Я думал, это и так понятно, Макалаурэ, — с недоумением взглянув на меня, отвечает Нельо. — Наши манеры говорят о том, что мы родом из королевской семьи Тириона, как, собственно, и отец. С этой точки зрения я об отце никогда не задумывался. На мой взгляд, гораздо больше бросается в глаза его неряшливость: его одежда вечно грязна из-за работы в кузне, волосы растрёпаны; в общении же он жёсткий и прямой. Возможно, на праздниках во дворце он и держит себя с достоинством, но я всегда считал, что он делает эту уступку лишь ради того, чтобы порадовать деда Финвэ, который придаёт большое значение вежливости и хорошим манерам. От природы Атар, как и Нельо, наделён неким врождённым благородством манер, но прилагает массу усилий, чтобы это скрыть, вместо того, чтобы потратить хоть каплю времени и проявить это качество. Я излагаю эти мысли Нельо, и он согласно кивает: — Ты редко сопровождаешь отца, когда он встречается с местными нолдор. Поверь, Макалаурэ, они не просто так его уважают. Мне случалось гулять с Атаром по улицам Тириона, и во время этих прогулок он держался отчуждённо и почти холодно. Когда я упоминаю об этом вслух, Нельо улыбается: — Это потому что он знает, что жители Тириона больше преданы дяде, чем нам. Обыкновенная обида, только и всего. Трудно поверить, что Атар способен на такое ребячество. — Он ведь всего лишь эльда, Макалаурэ, — добавляет Нельо, словно прочитав мои мысли. Иногда мне в это не верится. — Атар утверждает, что мы проводим время в Форменосе, потому что летом в Тирионе слишком жарко для работы в кузне, — продолжает Нельо. — А ты никогда не задумывался, Макалаурэ, отчего отец — единственный из всех — недоволен жарой? Ведь он всегда наслаждался ею. А причина не в этом. Он любит север, потому что его здесь ценят. — Но его ценят и в Тирионе, — возражаю я. — Ведь он верховный принц. — Да, его ценят в Тирионе из-за того, что он верховный принц. А здесь — за его навыки и за то, что он создаёт своими руками. Жителям севера нет никакого дела до его титула. Знаешь, дед Финвэ и дядя Нолофинвэ раньше бывали здесь раз в несколько лет. Деда местные нолдор, конечно, всегда узнавали, но дядю — нет, и он был так возмущён этим, что в конце концов перестал сюда приезжать. И теперь в своих поездках дед берёт с собой Атара. — Наш народ — здесь, Макалаурэ, — добавляет Нельо. — Здесь, а не в Тирионе. Честно говоря, до сих пор я редко вспоминал о своём положении и о власти, которую оно даёт. Атар постарался внушить нам, чтобы мы не строили иллюзий насчёт своего происхождения. «Королевский титул деда не оправдывает твоего невежества», — часто говорил он мне в детстве, и из-за этих слов я тайком пролил немало горьких слёз, потому что моё невежество не имело никакого отношения к мыслям о моём пресловутом высоком положении — просто моя душа не лежала к тем знаниям, которые он хотел мне передать: я был слеплен совсем из другого теста. А однажды на празднике Тьелкормо нагрубил одному из слуг, и Атар немедленно и громогласно поставил его на место, заставив надеть фартук и весь остаток пира подливать воду в бокалы. Мой народ… Что это означает, хотел бы я знать? Ведь я никогда об этом не задумывался. Сделает ли мой народ то, о чём я его попрошу? Я шёл сюда, представляя, каково это — быть обычным путником. Сейчас же, снова доставая из-под одежды отцовскую звезду, украшенную опалом, поблескивающим в лучах Лаурелин, я думаю о другом: как ко мне отнесутся, если будут знать, что я принц? Заметив мой жест, Нельо предупреждает: — Не жди слишком многого, Макалаурэ. Народ здесь простой. Они не станут усыпать твой путь розами, кланяться и обращаться к тебе «мой лорд». Зато им не придёт в голову говорить о тебе дурно у себя дома и провожать недобрым взглядом, когда ты будешь покидать их город. Тем временем мы подходим к фонтану в центре города. Хотя я голоден и не отказался бы отдохнуть, я хорошо понимаю, почему Нельо привёл меня сюда: подобные чудеса манят нас, нолдор, с такой силой, что мы забываем обо всём на свете. Теперь я вижу, почему Атар пользуется здесь таким огромным уважением. Фонтан отлит из красного железа в форме дерева, которое тянется вверх; с его ветвей низвергаются струи воды. А на кончиках ветвей — кусочки цветного стекла, подсвеченные изнутри, которые окрашивают потоки воды во все цвета радуги. Я достаточно знаю отца, чтобы узнать его работу: этот фонтан, вероятно, одно из лучших его творений. Именно эти переливы ослепили меня, когда я смотрел на фонтан с вершины холма. У меня нет таланта к кузнечному и ювелирному делу, как у Атара, но я прошёл достаточную школу, чтобы понять сложность этой работы и оценить её красоту. Горожане тянутся к площади, словно напитываясь счастьем вблизи этого великолепного творения. На краю чаши фонтана под присмотром матери играет ребёнок, запуская кораблик из промасленной бумаги. Рядом прогуливается рука об руку молодая парочка с украшенными серебряными кольцами пальцами, и какой-то местный бард наигрывает серенаду, когда они проходят мимо. Меня охватывает благоговейный трепет. — Этот фонтан — дело рук Атара? — наконец прерываю я молчание. — Нет, фонтан стоял здесь ещё до того, как он появился на свет. Но отец создал кристаллы и спрятал их внутри кусочков стекла, немного отличающихся друг от друга по оттенку, которые окрасили их в разные цвета. Он сделал это в подарок городу. — А почему он захотел сделать городу подарок? — Не знаю, — пожимает плечами Нельо. — Наверное, потому что в юности довольно много здесь учился. Я начинаю думать, что трудно найти место, где бы Атар, не проживший на Арде и сотни лет, не учился чему-нибудь. Так и вижу, как он валяется, по своему обыкновению, небрежно раскинувшись на бортике фонтана, погружённый в какую-нибудь книгу, и рядом с ним Амил. Нас с Нельо в ту пору не было даже в проекте — разве что в шутку. Интересно, что бы они тогда сказали, если бы узнали, что всего полсотни лет спустя на этой площади окажутся их старшие сыновья и будут с восхищением взирать на отцовскую работу. Такой подарок совершенно в духе наших умельцев. Нельо как-то раз, в редком приступе цинизма, заметил, что мы, нолдор, дарим либо до смешного скромные, либо чересчур щедрые подарки: или кольцо с крошечным бриллиантом — или десятиэтажную башню. На этот счёт даже существует нолдорская баллада, которой так злоупотребляли влюблённые парочки, что она навязла у все в зубах: Горячей страсти не тая, прекрасный выстрою фонтан и башню с крышей в облаках — так велика любовь моя. Про легкомысленных влюблённых стали в шутку говорить: «Он так влюблён в неё, что готов построить ей башню до небес», имея в виду: «Он любит её как мать, сестру, собаку и своего первого пони вместе взятых». Но фонтан Осто Эхтеле и в самом деле настоящая ода любви: если бы, стоя под ним, я сделал Вингариэ предложение, мы бы, наверное, без устали рассказывали эту историю всем желающим до скончания Арды. Нельо касается моей руки, прерывая мои размышления. — Пойдём, Макалаурэ. Теперь ты видел фонтан, и можно позаботиться об обеде. Я умираю от голода. *** Трактир, расположенный по соседству с фонтаном, оказывается трёхэтажным зданием из серого камня с простой деревянной вывеской, красивая витиеватая надпись на которой гласит просто: «Трактир». Прежде чем войти, Нельо замешкивается: — Макалаурэ, ты не станешь возражать, если мы остановимся здесь на ночлег? Мне нужно кое-с-кем перемолвиться словом. И упоминает о разговорах, которые вёл со встреченными во время поездок эльфами: их имена мне смутно знакомы, но подробностей я не знаю. Но всё равно охотно киваю в ответ. После вчерашних упражнений на выносливость всё, о чём я мечтаю — это сытный обед и горячая ванна. День в самом разгаре, и трактир полон посетителей и постояльцев. По пыльным плащам и дорожным сумкам, затолканным под стулья, сразу можно отличить таких же, как мы, путешественников. Остальные — горожане, заглянувшие, чтобы выпить бокальчик вина и обменяться новостями, и ремесленники, которые зашли сюда пообедать. Многие так и не сняли фартуков. Понятно, почему отец чувствует себя здесь как дома. Нельо подходит к стойке, у которой симпатичная темноволосая девушка протирает винные бокалы. Как только её взгляд падает на Нельо, она тут же забывает о своём занятии. — Приветствую, моя леди, — мягко коснувшись её руки, здоровается он. — Мы с братом держим путь к морю, и нам нужен горячий обед и удобные постели до нашего завтрашнего отъезда. Девушка хмурит брови, словно ей предстоит сообщить нам невероятно грустную новость: — У нас осталась всего одна комната, — чуть не плача, сообщает она. Но её огорчение тает, когда Нельо улыбается в ответ: — Не беда, нам с братом хватит и одной комнаты. Он тянется за сумкой, чтобы достать что-нибудь в обмен на услуги трактира, но девушка быстро перехватывает его руку, и он снова поднимает на неё глаза. — Не надо, — качает она головой. — Отец говорит, что Дом Феанаро для нас всё равно что семья. Нельо тихо роняет «спасибо». Что-то тяготит его: он словно балансирует на тонком шпагате над пропастью и вот-вот потеряет равновесие. У меня на глазах он на мгновение теряет свою обычную собранность, но тут же снова берёт себя в руки — только плечи остаются напряжёнными, словно он помнит, что чуть не оступился, и остаётся начеку. Что же так смутило его: великодушие трактирщика или жест девушки, когда она схватила его за руку? Нельо выбирает столик в углу, подальше от общительных горожан и постояльцев трактира. Он почти не разговаривает даже со мной, лишь наблюдает за дочерью трактирщика, которая иногда с улыбкой возвращает его взгляд. Я знаю, к чему бы это привело, если бы мы сейчас сидели в одном из трактиров Форменоса и Тириона ещё до того, как Нельо решил, что хочет жениться на Аннавендэ. Он бы подождал, пока трактир опустеет, чтобы с чистой совестью завладеть вниманием девушки; потом бы они пили вино, а Нельо расточал обаяние и предупредительность; потом строили бы планы, а девушка краснела, затаив надежду. А я бы заранее предвидел бурю на горизонте, потому что все ухаживания Нельо так или иначе заканчиваются разбитым сердцем и обманутыми ожиданиями. Трактирщик сам приносит нам обед. — Руссандол, какой приятный сюрприз! — восклицает он, снова удивив меня: только родственники из Тириона зовут моего брата Руссандолом, для остальных же он — Нельо или Майтимо. Брат представляет меня трактирщику, и он неожиданно крепко пожимает мою руку. Интересно, есть ли в Осто Эхтеле хоть кто-нибудь со слабой хваткой? — Значит, это ты тот самый певец, о котором с такой гордостью говорил Феанаро? Какое счастье, что я могу, наконец, познакомиться с тобой! И он опять застаёт меня врасплох: неужели Атар упоминал обо мне во время путешествий, да ещё и с гордостью? Нельо жестом указывает на свободный стул, приглашая трактирщика составить нам компанию. Тот озабоченно оглядывает зал, как беспокойный отец, который боится, что дети набедокурят у него за спиной. — Все заняты обедом, — успокаивает его Нельо. — А если что-нибудь потребуется, Халвара справится сама. Садись. И трактирщик, сдавшись, приносит ещё одну бутылку вина и бокал, и садится с нами за стол. Принесённый им обед выше всех похвал: хлеб и тонко нарезанные ломти оленины, сдобренные соусом, и рис, начинённый таким количеством специй, что я даже не все из них узнаю. Трактирщик и Нельо заводят разговор про общих знакомых из Форменоса и Осто Эхтеле. На вопрос о цели нашего путешествия Нельо отвечает: — Мы едем к морю. — А с какой целью? — не поняв ответа, переспрашивает трактирщик. Он истинный нолдо, и потому ничего не делает просто так. У любой поездки должна быть цель: осмотреть месторождение, привезти какой-нибудь уникальный минерал, которого больше нигде нет; осмотреть башню или дворец, построенные гениальным зодчим, или разыскать учёного, который может поделиться необходимым тебе знанием. Нас могли бы понять телери: их тянет к морю без какой-либо видимой причины. Или ваньяр: они способны пуститься в многодневное путешествие, только чтобы посмотреть на морскую гладь в час Слияния Света. Но нолдор не видят пользы в том, что нельзя подержать в руках и что не имеет физического воплощения. — Меня интересует механика волн, — объясняет Нельо, и я подпрыгиваю от неожиданности, уставившись на него: это ложь, но она удивительно гладко слетает с его языка, и в серебристых глазах не мелькает и тени вины. — Мы с отцом изучаем, как они передают звук и свет, и я рассчитываю, что, наблюдая за морскими волнами, смогу понять что-то для себя. Ещё бы, не мог же он сказать правду: что его бросила возлюбленная, и всё, о чем он мечтает — это сбежать из тех мест, где каждый уголок хранит память об их беседах и поцелуях? Что он хочет отдохнуть от требовательного отца, надоедливых младших братьев и осуждающей матери. Что даже он, такой прекрасный и уверенный в себе, боится не выдержать не к месту сделанного напоминания или неосторожно брошенного грубого слова. Разговор переключается на нашу семью. Тему меняет Нельо, но так тонко, что вряд ли кто-то, кроме меня, смог бы это заметить. Трактирщик снова наполняет бокалы и спрашивает о здоровье нашей матери. — Амил чувствует себя хорошо, — отвечает Нельо. — Она взяла двух учеников и сейчас работает почти так же много, как и прежде. Трактирщик улыбается: — Когда Нерданэль приезжала сюда с твоим отцом, я был без ума от неё, но даже влюблённому мальчишке было видно, что её сердце не свободно. — Это так, — соглашается Нельо. — Если бы мне посчастливилось в любви, как родителям, никакие невзгоды мне были бы не страшны. — А разве ты не счастлив? Разве ты ни с кем не встречаешься? Меня удивляют такие личные вопросы, но Нельо как будто бы всё равно — впрочем, к этому времени он осушает уже четвёртый по счёту бокал вина. Неужели он расскажет про Аннавендэ? — Нет, — отвечает он. Я слежу за выражением его лица, но в его глазах нельзя ничего прочесть — словно его всего лишь спросили, из какого камня Атар построил наш дом. — Я сейчас свободен. — И моя дочь тоже. Ей сейчас пятьдесят два, и у неё до сих пор никого нет. — Странно, твоя дочь — настоящая красавица. — Красавица, но очень разборчивая. Конечно, наши парни заглядываются на неё, но она и слышать ничего не хочет. Может быть, мечтает о старшем сыне верховного принца? — поддразнивает трактирщик. — Возможно, — улыбается Нельо и выпивает ещё бокал. И я не могу отделаться от ощущения, что, несмотря на затуманенную вином голову, он сам подвёл собеседника к этому вопросу.