декабрь 1815 год
Наверное, так и сходят с ума, верно? Я закрывал глаза и видел перед собой черноволосую и прекрасную каталонку. В ушах свистело, голова стала совсем тяжелой, а пальцы впивались в чёрную и рыхлую землю. Мерседес, моя прекрасная, Мерседес. Неужели, даже умирая — я буду думать о тебе? Неужели, Бога нет? Для меня центром вселенной и господом давно стала юная и чарующая девушка, живущая близ Марселя. Я отринул господа, когда только понял, что готов ради неё пойти на всё. Убить голыми руками, не моргнув. Только скажи, Мерседес, и я убью любого.лето 1815 года
х х х х х х х х х х х х х х х х х х Я стою, словно дело мое сторона, Я глаза свои прячу, Но не меньше других я имею права На любовь и удачу! * х х х х х х х х х х х х х х х х х х
— Я знаю, что ты хочешь убить его, Фернан. Знай, если умрёт он — умру и я, — говорит мне Мерседес, когда видит, как я закипаю от гнева, ведь снова и снова она улыбается, смотря на своего ненаглядного Эдмона. Я был готов отдать всё на свете, чтобы она хоть раз посмотрела так на меня. Девушка мягко накрывает своей рукой мою, которую я держу на рукоятке кинжала, что носил с собой в ножнах всегда. Её глаза горели от счастья, ведь вот-вот она станет женой моряка, а мои глаза были наполнены трауром, безысходностью и гневом. Все эти долгие месяцы я надеялся на то, что Эдмон Дантес сгинул в морской пучине, либо позабыл о моей возлюбленной. Моряки не отличались преданностью, как говорится — в каждом городке, куда заходило судно, у них было по жене. Но Мерседес свято верила в преданность этого простеца. Наивный, слишком наивный — подумал я, когда увидел лицо Дантеса. Мы не были знакомы лично, ведь девушка полюбила проходимца не так давно, а затем тот ушёл в плаванье. — Мне пора, — говорю я, не желая видеть проклятого моряка, но Мерседес останавливает меня, будто ей нравится наблюдать за тем, как я страдаю. Каталонка бросается в объятья Дантеса, а я еле сдерживаюсь, чтобы не прыснуть в ответ. В голове пульсирует одна мысль: Ненавижу его. Н е н а в и ж у. Кузина знакомит нас, представив друг другу. Я смотрю на протянутую ладонь Эдмона. Если бы не Мерседес, что поглаживала меня по плечу, то я с радостью бы вырвал моряку руку. Сжимаю его пальцы крепко, натянуто улыбаюсь. Тебе не жить, Эдмон Дантес. Через секунду я уже выбегаю из таверны, но замираю у стены, прижимаясь к ней спиной. Сердце колотится быстро. Я слышу счастливый голос Мерседес, которая расспрашивает Дантеса о его последнем рейсе. Что же делать? — Остров Эльба… письмо… Наполеон… — доносится из окошка таверны. Я не дышу. Может, выйдет? Может, если написать донос о том, что Эдмон предатель и бонапартистский агент.х х х х х х х х х х х х х х х х х х Ваше дело меня проклинать и бранить, Вы одно только знайте: Этой свадьбе не быть, этой свадьбе не быть, Не бывать этой свадьбе! * х х х х х х х х х х х х х х х х х х
Я стоял у двери в хижину Мерседес. Я слышал, как она молится. Каждый день по несколько раз она взывала к Всевышнему с просьбой спасти Эдмона Дантеса. Её молитвы звучали всё строже и злее. А я знал, что моряк уже никогда не вернется в Марсель, он никогда не обнимет мою возлюбленную. Об этом мне сообщил Жерар де Вильфор, когда мы однажды пришли к прокурору справиться о ходе дела моряка. В какой-то момент я думал, что и моя жизнь кончена, ведь слуга закона с лёгкостью признал во мне доносчика, сообщив о глупости поступка, но… я всё ещё стоял напротив него, меня не скрутили жандармы. Почему? Мерседес горько рыдала в коридоре. Я крепче сжимал кулаки, ведь за каждую её слезинку я был готов отдать литр своей крови. — Вот Вам мой совет, забудьте об этом навсегда. Доноса не было. Теперь мы связаны общей тайной, которая должна умереть вместе с нами, — проговорил мужчина спокойно, подняв палец в жесте «тихо, не перебивайте», — я вижу, что Вы любите эту девушку. Если бы она знала, на что Вы пошли ради неё… впрочем, вряд ли она бы оценила Ваш поступок по достоинству, — он усмехается, но от его усмешки мне становится не по себе, — приходите завтра один. Я подготовлю письмо, которое похоронит Дантеса навечно. Прокурор даже бровью не повёл, а я сухо кивнул. Страшный человек. Какая ему выгода с заключения Эдмона? Не моё дело. Видимо, Вильфор действовал сугубо по личным интересам. И вот я стоял у деверей в хижину, где слышал слова молитвы. Я знал, что моряк жив. Я знал, что он не был виноват. Это знал и прокурор. — Мерседес, — проговорил я тихо, — ответ прокурора… — я показательно сжал между пальцев письмо. Ещё пятнадцать минут назад Жерар де Вильфор при мне вслух проговаривал содержание письма, изредка посматривая на меня. Он объяснил, что из замка Иф нет пути назад, поэтому можно официально считать «предателя» мёртвым, но для успокоения Мерседес — пусть это и не так гуманно, он дописал слова о том, что Эдмон пытался бежать и погиб. — Желаю Вам счастья, Фернан, — проговорил прокурор, протягивая свёрнутый лист, — Эдмон Дантес больше не побеспокоит Вас. Мужчина был в дорожной одежде, а я заметил, что в кабинете стало как-то пусто. — Уезжаете? — спросил я, подумав, что теперь можно не бояться грозного слугу закона. — Повышение. Переезжаю в Париж. Он выглядел счастливо. Я понял, что после ложного доноса — повезло не только мне. Француз на прощание даже пожал мне руку, а затем проводил до двери из кабинета. Такой жест можно было расценить, как — дружеское расположение. Я стоял перед кузиной, не зная, как она отреагирует на очередную ложь. Ложь подкреплённую словами прокурора. Каталонка вырвала из рук письмо, читая его бегло и тихо. На словах про «сбежал» — она даже встрепенулась, будто надежда расцвела в её сердце снова. Но вот только в конце Жерар де Вильфор написал следующие: «… бежал и погиб. Не нужно молиться и ждать». — Мерседес… — прошептал я тихо, подходя ближе к девушке, чувствуя, что сейчас её жизнь навсегда разделится на «до» и «после». Мои руки легли на плечи каталонки, она начала плакать. Горько. Слёзы по погибшему моряку. Я обнимаю кузину крепко, позволяя ей уткнуться лицом в мою рубашку. Я обещал Мерседес, что обязательно вернусь. В тот день она плакала уже не из-за умершего моряка, а из-за уходящего на войну брата. И пусть это была не наша война, но французская армия набирала добровольцев, а ещё — за это неплохо платили. Я был уверен, что эта поездка принесёт мне не только деньги, но и откроет огромные возможности. Я был обычным рыбаком, а теперь на мои плечи легла забота о Мерседес. И до этого мы держались друг за друга: я ловил рыбу, девушка её продавала, шила для меня сети, иногда торговала деревянными фигурками, что я вырезал, сидя на берегу моря. У нас не было никого — я и она. И пусть Дантес пытался разрушить нашу связь, но у него ничего не вышло. — Обещаю, что вернусь к тебе, — говорил я, держа руки девушки в своих, целуя пальцы каталонки, — буду писать, как только смогу.декабрь 1815 год
В ушах звенело. Я чувствовал боль в голове, что отдавалась по шее и ниже. Пальцы впивались в землю. Кто-то меня тормошил за плечи, а затем начал кричать. — Мерседес… — прошептал я, а затем отключился. Темнота. Очнулся я, ощутив, как горит кожа. Боль в голове усилилась. Я не мог открыть глаза, лишь рвано дышал, силясь пробормотать хоть что-то. Кто-то приложил к моей щеке холодную и влажную ткань. Где я? — Он очнулся, — раздался голос рядом, — как он выжил?.. Я всё же раскрыл глаза, щурясь от яркого, как мне показалось, света. Он резанул по глазам. Что происходит? Но сил задавать вопросы у меня не было, я снова провалился в глубокий сон. Иногда слышал, как кто-то рядом стонет от боли, буквально, воет, будто загнанный зверь. Я же думал о том, что я должен выжить ради Мерседес. Лишь спустя неделю мне стало лучше. Я узнал о том, что наш план был неудачен, а ещё практически весь полк разбили. Кто-то пытался бежать, кого-то вытащили с поля боя, как меня. Я так и не понял, что случилось, будто бы кто-то стёр в памяти промежуток в целых пять дней. По словам лекаря, я ещё отделался малой кровью — лёгкая контузия, травма головы, вывих плеча и множество ссадин на теле. Мне нужно было срочно написать Мерседес… — Вам положен отпуск теперь, — сказала медсестра, поправляя одеяло у моей кровати, — езжайте завтра домой. Месяц, может, полтора… как скажет врач. Я кивнул и попросил у девушки перо и бумагу, чтобы написать Мерседес. Нужно предупредить её, что со мной всё хорошо, а ещё — я скоро вернусь.В твоих глазах застыла боль Я разделю её с тобой
Меня довезли до Марселя, а затем я пешком пошёл к родной деревушке. Было весьма прохладно, поэтому я поднял ворот от камзола, пробираясь по знакомой тропе к домам. Мерседес должна была получить моё письмо вчера, но, как мне сказали, дилижанс с почтой задержался из-за непогоды. Значит — для каталонки мой приезд станет полной неожиданностью. Перед отъездом я думал над тем, чтобы снова сделать девушке предложение… однажды она мне отказала, потому что дожидалась своего моряка. Но теперь — может, согласится. У меня был план: вернуться из военного похода со званием, деньгами и купить Мерседес самое красивое платье и кольцо. Чтобы она наконец сбросила с себя эти нищенские лохмотья. Я был уверен в том, что смогу увезти возлюбленную из деревушки. «Мы уедем — мы будем богаты, я обещаю», — говорил я ей ещё в то самое время, когда мать каталонки дала благословение на наш брак. Кузина на мои слова усмехалась, мол, ты же рыбак, Фернан, что за воздушные замки ты строишь. — Мерседес, — позвал я, отпирая дверь в хижину. В домике было тепло и пусто. Я огляделся по сторонам: очаг горел, пахло едой и чем-то родным, таким до одури приятным, что у меня на лице скользнула улыбка. В детстве мне нравилось приходить в хижину Мерседес и её матери, мне всегда были рады. Я поставил узелок с вещами у двери, размышляя, куда могла отправиться кузина. Моё внимание привлек лист бумаги на столе — может, моё письмо дошло до девушки, а она отправилась на рынок. Мерседес любила готовить вкусную еду, тем более повод был — мой отпуск. Мне дали время на восстановление сил, пусть я и получил несерьёзные травмы, лишь пара ссадин на лице и синяки на ребрах напоминали о ранении. После сражения меня повысили с лейтенанта до капитана, поэтому мне не терпелось показать каталонке новые эполеты. Я открыл лист: умиротворение сменилось тревогой. Кузина писала о том, что ей нет смысла жить, ведь теперь у неё никого нет. В одно мгновение я позабыл о тяжести в голове и о том, что мне строго-настрого запретили перенапрягаться и бегать. Я рванул в сторону моря, будто знал, что именно там найду её. Лишь бы успеть. За эти минуты, что я бежал к побережью — в мыслях уже образовалась цепочка из фактов: она не получила моего письма, но уверена в том, что я погиб. Страшно представить, что было в голове у каталонки, когда кто-то «похоронил» и меня. Сейчас было не так тепло, чтобы рыбаки выходили к морю, поэтому Мерседес могла спокойно пройти к берегу, оставаясь незамеченной. Я всматривался в водную гладь, надеясь на то, что кузина не решилась на столь роковой шаг. Вдали заметил в воде что-то белое… в груди дыхание спёрло от страха за жизнь девушки, но я, стянув на бегу камзол, сбросив сапоги, прыгнул в холодную морскую воду. Плавать я научился раньше, чем говорить, но никакой нормальный человек не станет купаться в декабре. Я несколько раз нырнул глубже, хватая рукой девушку за талию. Я всё ещё не понимал — жива ли она. Холод пробирал до костей, рубашка и штаны прилипли к телу, утягивая вниз. Нет, нет, нет. Сцепив крепче зубы, я поплыл к берегу, держа Мерседес одной рукой, лишь бы она снова не опустилась в воду. Подхватив каталонку на руки, я уже шёл к сухому песку. Мерседес была холодная… и не дышала. — Мерс… Мерседес, — позвал я тихо, укладывая девушку на песок, а затем, вспоминая, что нужно делать, если спасаешь тонущего человека — начал вдувать ей воздух через рот, зажимая нос. Мои руки легли на грудную клетку. Раз, два, три… и дыхание. Время тянулось мучительно долго, а губы кузины всё ещё были холодны. Я делал всё, что мог. Я не дам тебе умереть. Наконец каталонка начала кашлять, я повернул её на бок, чтобы она снова не захлебнулась водой. Дышала. Тихо. Но дышала… я провёл ладонями по щекам Мерседес, а затем укутал её в свой тёплый камзол. — Как ты меня напугала… — проговорил я, задыхаясь. У меня немного кружилась голова после того, как я делал искусственное дыхание. Я смотрел на кузину взволнованно. Я мог потерять её навсегда.