больше всего

Больше всего на свете Тао боялся привидений, и Чанель знал это. Но черт дернул его тогда пойти и еще больше напугать и без того с ушедшей душой в пятки парня. Они с Чонином стояли там, у самого выхода, как какие-то дети, прячущиеся в кустах во время Хэллоуина с разукрашенными лицами и готовые выпрыгнуть из своего укрытия, сжимая игрушечные пистолеты в руках, с криками: «Конфеты или жизнь!» Они ждали, переглядывались и весело хихикали. Когда послышались наконец шаги и жалобные причитания Тао, Чонин приложил палец к губам, давая понять, что «жертвы» близко. Шаги были неуверенные, осторожные, боязливые — Тао шел первым — потом сменяясь душераздирающими криками и быстрой поступью. Они наткнулись на того мужчину в жуткой маске и костюме фермера из старых американских ужастиков. Чанель уже веселился во всю, представляя реакцию младших. Тао шел первым. Тао попался Чанелю, когда тот сипло, своим низким голосом зарычал: «Бу!» и схватил китайца. Темнота узкого коридора наполнилась четырехкратными дикими воплями, закладывающими уши и отдававшимися вибрацией на стенах. Чанель прижимал к себе дрожащее от страха тело Тао, топя его в своих объятиях, пока тот вырывался что есть мочи и визжал на ультразвуке, а потом ноги, кажется, подвели его, и Тао упал. Все смеялись, даже Сехун, который, как телохранитель, прошел с Тао весь путь и знал, как тому страшно, а китаец плакал, и не нужно было иметь кошачье зрение, чтобы понять это. Чанель, словно сквозь очки ночного видения, различал в темноте блеск испуганных, широко распахнутых глаз и тихие всхлипы, смешивающиеся с тяжелым, рваным дыханием. Чанель перестал даже улыбаться. Тао вышел из дома с таким видом, словно его пару минут назад засунули в стиральную машину и прополоскали с отжимом, и Чанелю было немного неловко, хотя и весело. Сидел Тао такой же потерянный и удрученный, уткнувшись носом в свой красный вязаный шарф и глотая слезы, в то время как все потешались над его недавними криками и шутливо передразнивали. Только Чондэ положил руку ему на шею, прижимая к себе в знак поддержки, будто бы говоря: «Смотри, Тао, это я, Чондэ, я рядом, больше нечего бояться». Чондэ, который бесстрашно прошел дом с привидениями, раздавая всем «призракам» термопакеты. Чондэ, который схватил флажок, чтобы потом отдать его Тао, потому что знал, что тот не хочет идти один. Чондэ, который поступил как благородный рыцарь. Чанель не Чондэ. Чанель думает, что поступил как-то подло и гаденько, напугав и так до смерти испуганного Цзытао. От этого на душе было мерзко. — Ты плакал или нет? — спрашивает все тот же Чондэ. И Тао, стыдливо опустив глаза, отвечает честно и уверено: — Плакал. От этого становится еще паршивее. После такого «развлечения» Тао часто плакал. Свернувшись калачиком на кровати в комнате, перед этим выгнав оттуда Сюмина, и прислонившись лбом к холодной стене. Тихо и почти незаметно. Чанель искренне не понимал почему. Ведь все давно закончилось, никто уже и не вспоминал об этом. Но кошки на душе Чанеля скреблись не меньше. Душа Тао была морем со своими приливами и отливами. Когда приходили приливы, он плакал, уткнувшись в подушку и не желая никого видеть, когда наступали отливы, Тао вновь становился собой, немного капризным, немного шумным ребенком, приставал к Ифаню, Сухо, Сюмину. А потом все вновь повторялось. В один из приливов Чанель зашел в комнату и молча сел на край кровати, положив руку на чужое бедро. Китаец даже не посмотрел на него, продолжая всхлипывать. Молчание было невыносимым и настолько ощутимым, что его можно было резать ножом. Чанель не выдержал и лег рядом, прижимаясь к спине, легко содрогаемой от рыданий. Тао завозился, заерзал и перевернулся к нему лицом, утыкаясь носом в грудь. Было невыносимо видеть эти влажные и слегка покрасневшие глаза, и сердце сжималось от боли. Чанель шептал: «Прости, прости», целуя того в макушку и ближе прижимая к себе. Тао никак не мог успокоиться и всхлипывал все громче и тоскливее. — Эй, все хорошо. Вирус Счастья уже здесь. И Тао затихал, выравнивая дыхание и засыпая в объятиях. Больше всего на свете Чанель боялся потерять Тао. И в один день Тао ушел, ничего не сказав, не объяснив. Ушел некрасиво, а значит, будет много судебных разбирательств с агентством по поводу контракта и всей этой юридической лабурды. Просто взял и уехал в Китай. Чанель иногда плакал. Но только в душе. Потому что он сильный, а сильные парни не плачут. Только моргают со скоростью пальцев, ударяющих по клавиатуре, быстро и отрывисто, чтобы высушить предательские слезы. Он держался. Больше всего на свете Чанель боялся потерять Тао, и тот знал это. Только Тао почему-то никогда не извинялся перед Чанелем за то, что ушел.