…
Она оставила свет в его душе. Наверное, поэтому он и подобрал маленького Акутагаву. Чтобы сделать что-то похожее как она. Вышло все, конечно же, наоборот. Был ребенок, готовый превозносить своего спасителя, молчаливо терпя его жестокие тренировки, и полная неудовлетворенность своими действиями. Он все-таки оплошал. До безумных искр в глазах, алых океанов и чернейшей крови в венах. Превратился в кинутого, бродячего пса во тьме, дарующего смерть всем желающим. И Рюноскэ за собой утянул, даже не показав света в округе. По крайней мере, он постарался передать все свои скованные чувства, кого сможет увидеть подобранный щенок, если выживет и дотянет до этого долгожданного момента. Босс услужливо просветил, кому отдаст его в служение — его внучка нуждалась в верных псах намного больше, чем он. У Дазая кривятся губы в горькой ухмылке, а лицо затмевает тоже, что и глаза — тьма, отчего у его подобранного подопечного внутри все стискивается от страха. Акутагава не видел наваждение своего босса вживую, кроме как на фотографиях, но и этого было достаточно, чтобы его самого зацепил один-единственный взгляд. Золотые глаза с личной фотографии Осаму в единственном экземпляре сияли так же ярко, как и заключенное пламя в кусочке льда из странной силы, намного ярче, чем на остальных фотографиях с другими людьми. Его наставник сделал качественно, как хотел, лишь одно — теперь один из Демонов Портовой мафии сам жил встречей с той, которой упивался тот в своих воспоминаниях. Дазай Осаму, тот у которого кровь чернее самой сути мафии, медленно, но верно сходил с ума из-за света, что отпечатался на подкорке сознания, поглощаемый ожившими демонами души. В своих снах он видел, как она растет, улыбается, смеется — он подозревал, что пламя их связало намного прочнее простых стальных канатов, но не догадывался, что оно связало огни душ. Снов было недостаточно. Хотелось увидеть ее вживую, изучить повзрослевшее лицо, впитать в себя новые черты, утонуть безвозвратно в не омытом кровью золоте, вздохнуть запах тела, зарыться носом в волосы, провести подушечками пальцев по ключицам, прикусить нежную кожу, исследовать ее языком, вырывать из горла стоны и срывать с губ поцелуи. Малышка выжгла, отпугнула мрак, да вот только этого было мало. Она, сама того не заметив, стала самым настоящим наркотиком, что подтачивало и без того шаткое душевное равновесие. Она нужна была ему как воздух, хотя бы один только взгляд… Хотя кого он обманывает, даже после одного взгляда он не отпустит ее. Не сможет. Он идет по улицам города и всматривается в витрины, сам не замечая, как взгляд выискивал один-единственный силуэт, но видит в них то, к чему так стремился когда-то, и юношеские мечты об идеальной семье искалеченными личинками уползают из души. Да, когда-то в детстве Дазай мечтал теперь о несбыточном, что со звоном битого стекла разбилось, осыпаясь осколками при встрече с малышкой, что сияла ярче звезд. Ведь кто они? Они — мафия. Убийства, порох, раны, реки крови, полусгнившие трупы, стоны и мольбы о пощаде, а так же вечное преследование Смерти в затылок. Они не знают, какой день будет последним, но прожить на полную тоже не выходит: маска суицидника, мечтающего совершить двойное самоубийство с красивой дамой, сползла сама по себе под насмешливым взглядом серых глаз осмелевшего подопечного, что следовал за ним как преданная собачка, по щелчку пальцев обращаясь Демоном. Кто он? Он — один из боссов Портовой мафии, сам имеющий над собой Главного. Кто она? Она — Королева всей мафии, чья жизнь расписана с момента рождения вплоть до самой смерти. Когда огонь в кристаллике изо льда ее пламени погас, Дазай застыл оглушенной восковой фигурой, почти слыша, как колотится сердце Рюноскэ, чьи серые глаза глядели на единственное, что связывало его с известной незнакомкой потемневшей ртутью. Огонь погас, чтобы они встретили его очаг; он погас, чувствуя создателя.…
Она изменилась. Этот огонь… Дазай почувствовал себя разочарованным. Обманутым. Снова брошенным. Ее свет… стал другим. Он больше не грел, хотя все так же впечатлял. Он обжигал своей жесткостью, а не заключал в кокон тепла. И глаза… Глаза перестали быть чистым золотом, сияя пламенным янтарем золота, что окропила кровь. Дазай смотрел на нее почти черными глазами от темных чувств, что клокотали внутри, и чувствовал, что чернеет, начинает гнить изнутри заживо. Акутагава боялся поднять голову на наваждение своего босса, лишь впитав ее образ в самом начале знакомства, тут же закрываясь от всего, боясь встретиться с презрительным взглядом. Он знал, что будет дальше. Тренировки ужесточились в несколько раз, оскорбления в его сторону слетали с губ дорогого человека, не переставая, боль захлестывала сознание, и лишь размытый образ первый раз увиденного света был якорем сознания. Даже проверка сил от Хибари Кеи была меньшим испытанием, чем тьма его наставника. Он чувствовал, что его затягивает все глубже и глубже, словно он идет ко дну, а над ним схлопываются волны тьмы, отрезая путь обратно. Кому он, подобранный с улицы щенок, нужен? Зачем жить? Ради чего? Темно-карие глаза Осаму молчали, стараясь похоронить свои чувства под трупами и садистским удовольствием. Вместе с ним самим.…
Тсунаёши идет по ночному городу, делая вид, что не замечает следующего за ней тенью Дазая. О, он знал, что она знает — это не подлежит сомнению. Дечимо Вонгола знала все и обо всех, была сильнейшей боевой единицей собственного клана, гордостью Наны-сан и его босса. Мори был неимоверно доволен своей внучкой, железной рукой правящей подпольным миром, держа распоясавшиеся семьи в ежовых рукавицах. Взять только элитных убийц знаменитого отряда Вария, которых держит высокий каблук леди-босс, и клан Миллефиоре, встреченный широким оскалом и знаменитым небесным пламенем Вонголы. Слухи расходятся быстро, особенно, если Альянсу подкидывают диск с видеозаписью, ненавязчиво демонстрирующей между строк, что будет с каждым особо умным. Приезжие с ней парни смотрели цепко, остро, вытаскивая душу, потроша ее. И если были довольны — запихивали обратно, а взгляд соскальзывал водой, давящая аура огибала. Все шестеро уделили особое внимание только двоим. Дазай ухмылялся, видя в них свое отражение преданной псины, которая должна доказать, что имеет право находиться рядом с их объектом охраны. Вот только ничего доказывать он не собирался, как и давать своему подопечному. Невидимая удавка вокруг его шеи растянулась и спала, когда он увидел не то, что ожидал — чернильные тени на дне его глаз лихорадочно шелестели в ответ на оскалы цепных псов Вонголы, показывающих свои претензии. Леди-босс хватило лишь одного взгляда в сторону ее… Хранителей, чтобы те мигом успокоились, увидев не предвещающие ничего хорошего искры на дне. У нее очень странные глаза. И если сначала Дазай с Чуей спорят о том, за сколько бы их купили на черном рынке, то сейчас Дазай еще больше разочарован — подсветку изъять изнутри они уж точно не смогут. Она останавливается и ведет носом, чутко улавливая кровь. В конце улицы клубится тьма. Там пахнет смертью, и не предвещающий ничего хорошего морозный холодок бежит по коже. Дазай замирает не двигающейся тенью у стенки, борясь с резанувшей болью от того, что она его игнорирует, а Дечимо идет дальше к темной фигуре, от которой за метр тянет самой настоящей ненавистью. Тьма шипит как выводок змей, скалит громадные клыки, с которых капает кровь разорванных жертв, терзает пространство вокруг когтями, обращая окружающую среду в крошку. — Бой, — холодный властный голос хлыстом разрезает пространство. — Выиграю я — станешь моим. Тьма взрывается. Воздух, золотистое пламя и чернота с красными всполохами сталкиваются в смерч, ночной ветер наполняется морозным холодом, отчего стынет все внутри. Смертельные стихии, заключенные в людские тела. Тсунаеши была прекрасна в своем смертельном пламени, на фоне которого холодной яростью сверкали янтарные глаза, чей взгляд он всегда чувствовал с момента ее прибытия в Японию. Дазай, не отрываясь, смотрит на Дечимо, жадно впитывая этот невероятный образ, открывшийся его глазам, и чувствует, что он оживает. Как тогда… …Расемон рычит как дикий зверь. Скалящаяся тьма взвивается к небу, как разозленная змея, замирает на миг… и опадает, скуля, придавливаемая невыносимым давлением. Тсунаеши с затаенной болью смотрит на потерявшегося во тьме ребенка. Глупый, глупый Дазай, что же ты сотворил? …Золотое пламя подавляет, впитывает рычание Расемона, выжигает все, что вытекает в кошмары, где черепа челюстями цепляются за плащ, а с рук капает кровь жертв. Акутагава мутными глазами пытается зацепиться за снова привидевшийся свет, что пронзил черную душу, и неверяще проваливается в теплые объятия. «Проигрыш» — эхом отдается по оголенным нервам души. Тьма взвизгивает последний раз... Маленький, подобранный с улицы щенок не против проиграть такому свету. Дазаю интересно до дрожи в руках, глядя как его наваждение укладывает голову подопечного к себе на колени. Почему? Почему он? Он, а не... — Он запутавшаяся бабочка в нитях тьмы, нанизанная ими и прошитая. Тихий шелест прорезает мертвую тишину портового переулка, золотой взгляд смотрит ему прямо в душу. Смотреть в саму душу, заглядывать в потаенные уголки и вытаскивать все, что старался похоронить. Тот самый взгляд светлой малышки. Дазаю хочется постучаться головой об стенку, а лучше на самом себе произвести вскрытие, достав сердце, что не подсказало ему правильный выход. Слепец. Тсунаёши ожесточилась, выросла, в конце концов, но не запятнала в себе тот огонь, что освещал путь другим. Она просто… спрятала его подальше от этого замаранного гнилью мира. Сам не увидел и мальчишку кинул на самое дно Ада, стараясь утолить свою пустоту. — Ты же сам не знаешь, чего хочешь. И Дазай сдается. Он решает. Он делает выбор, плавно опускаясь перед ней на колено, чувствуя, как ее рука зарывается в его волосы. Два отныне преданных пса своей Королевы. Главное, чтобы Чуя не захотел присоединиться.…
Она была воплощением всего. Она горела в его руках, плавилась от прикосновений, опаляя жарким взглядом, выгибалась под его губами, подавалась на встречу, насаживалась все глубже, доводя его и себя до грани. Она была воплощением света. Он пил ее, жадно купаясь в ее тепле, и с каждым днем понимал, что все равно что-то не то. — Поздравляю, — кончики алых губ приподнимаются в слабой улыбке. — Вы двое проделали хорошую работу. Она оставила свой свет в душе одним прикосновением. И он тянулся к изначальному, пытаясь вытащить на поверхность то, что он помнил. — Тебя радуют мои успехи. Но я не чувствую в тебе способности быть доброй или заботливой. Дечимо Вонгола словно была одета в ледяную броню, не подпуская к себе настоящей даже верных ручных собачек, будто чего-то опасалась. — За доброту обнимают, но не допускают за стол к большим боссам. Где же тот твой свет, Тсунаёши?..…
«Любовь — это когда без оглядки стремишься к существу, которое воплощает в себе все. Становится неважным то, что вчера казалось смыслом жизни. Ломаются незыблемые законы, железные принципы рассыпаются в прах..» Рюноскэ где-то прочел это, но не помнил где, но думает… что это правдиво. Иначе, как объяснить засыпающую жажду при виде пылающего темного золота? Хочется свернуться калачиком или предано смотреть в лицо обожаемой хозяйке, и не видеть, как с кончиков ее волос капает густая кровь, а уголок рта кривится в неясной эмоции. Она была воплощением всего. Всех пороков. Хотя... Нет. Воплощением всех пороков она не стала. Два верных пса стояли за ее спиной, когда она убивала Емитсу, и они бы почувствовали это. Тсунаёши просто погребла себя под тонной гари и пепла, запрятав свой свет глубоко-глубоко под толстой коркой льда. Два верных пса готовы на все, что угодно, лишь бы вырыть, лишь бы растопить тот кусок льда, лишь бы обнажить тот свет, что скрывается за яростным жестоким огнем. Лишь для них.…
— Вы умираете. Расемон внутри клокочет, желая растерзать всех, кто довел ее до такого состояния. — Кто его знает, — уголок ее губ неопределенно дергается. — Это не ответ. Акутагава впервые жизни решается возразить своей госпоже, молча поддерживаемый Дазаем. Залегшие тени под глазами, мерцающий и почти затухающий свет, который когда-то освещал путь во тьме. Где все то, что было? — Нет, это ответ, — Тсунаёши тяжело смотрит на поджавшего губы парня. — Просто это не то, что вы оба хотите услышать. — Когда… Когда ты стала такой? — тихо, едва слышно произносит Дазай, и девушка замирает, неотрывно смотря в стенку. Тишина захлестывает с головой, могильной плитой оседая на плечи, липким непониманием прокрадываясь к сердцу. Почему?.. — Где та яркая малышка? — четкие шаги раздаются рядом, а потом ее стул с режущим слух скрипом разворачивают, и на нее смотрят потемневшие карие глаза. Тсунаеши криво ухмыляется, не отрываясь от его лица. Да, мальчик, ты правильно говоришь, малышка, которая не знала всей грязи мира, не видела крови и трупов, не знала запаха пороха. — Где та, в которую я когда-то влюбился, Тсунаёши? Золотые глаза распахиваются, перескакивая с почти черных глаз на темно-серые. — Вы губите себя, — тихо слетает с губ Рю, всматривающегося в итальянский рассвет. Мир сужается до двух прямых спин, чьи обладатели оставили за собой раздрай в душе. Действительно, когда она стала... такой? Тсунаеши вздохнула. Сейчас ее душа, скорее, напоминала запутанный клубок. Двое мальчишек, что так виртуозно подняли со дна все то, что было годами погребено, припорошено, засыплено и затоплено. «Любовь без понимания и взаимности, это не любовь, а потребительское использование моральных и материальных благ другого в своих корыстных целях», — эхом отдается в голове, что прочитал вслух как-то Рюноскэ. Губы растягиваются в самой широкой улыбке, а глаза ярко вспыхивают внутренним светом, загораясь золотистыми искрами. Любовь, свет и радость, да? Может, действительно пора бы обратить внимание на то, что она с собой сотворила, и что ее жизнь проходит мимо нее? Братишка Занзас уже вошел в силу, и вполне может сам справляться дальше при помощи своих заматеревших Хранителей… Нет, действительно, раз ее мальчики хотят, то почему бы и нет? Может она снова и правда сможет засиять тем светом.…
— Ты спишь? С лица Дазая лоскутами слазит маска садистского ублюдка, и Тсунаёши видит, как его глаза покидает та пустота, когда на его губах уже играет придурковатая улыбка, а руки бесстыже скользят по ее плечам. — Официально сплю. Ее карие — карие! — глаза насмешливо вспыхивают золотыми искрами, и парням кажется, что они вот-вот проявятся вокруг них, кружась в вальсе света. Акутагава серьезно разглядывает госпожу, плавно опуская голову на ее колени и подмечая побледневшие круги под глазами, посвежевшее лицо и то, что короткая прическа делает ее еще младше. Смерть Дечимо Вонголы — это новость быстро облетела весь мир, поставив его на уши и взбудоражив осиный рой. Дазай хмыкает, внаглую обнимая ее со спины и упираясь подбородком в оголенное плечо, специально вызывая мурашки теплым дыханием у сгиба. — А ходят слухи, что ты притворяешься. Еще бы все не поверили. Не сказать, что провернули грубо, но убитый вид всех кого хочешь, кроме загадочно сверкающего алыми глазами Одиннадцатого и улыбающейся Наны Огай, сбивал многих с толку. Тсунаёши ярко улыбается, как в детстве, прижимаясь к завороженному отражением в стекле Дазаю, рукой зарывается в черные вихры зажмурившегося Рюноскэ, и ее пламя все-таки вырывается, обволакивая всех троих, одобряя, грея и ставя точку в отжившей свое истории. — Об этом писали… но это сплетни.…
Им достаточно было огня, оставившего своей свет в темной душе, что однажды выжег скалящихся демонов, чтобы самим вцепиться клыками, стараясь удержать то, что однажды осветило путь. Тсунаёши была воплощением всего. Всего, что нужно было двум заплутавшим во тьме, в чьих жилах кровь была чернее, чем чернильные кляксы и ночное полотно. Тсунаёши была воплощением света.