Грехи былых времён

Случайно и почти внезапно Фламбо влюбился в испанку, женился на ней, приобрёл поместье и зажил семейной жизнью, не обнаруживая ни малейшего желания вновь пуститься в странствия. Г.К. Честертон, «Тайна отца Брауна»

Месье Дюрок — точнее, сеньор Дюрок, как его теперь называли соседи — в присутствии родни остерегался разговаривать о своём прошлом короля преступного мира, опасаясь подать дурной пример многочисленным отпрыскам, столь же порывистым и остроумным, как и их отец. Однако о том, почему великий Фламбо забросил карьеру частного сыщика, он рассказывал в кругу своих близких столько раз, что история эта стала чем-то сродни семейному преданию, и домочадцы сеньора Дюрока могли, не отвлекаясь от будничных дел, пересказать её, начиная с любого места. Посему мы не раскроем ничьих тайн, если решимся поведать её широкой публике, которая до сих пор обеспокоена исчезновением знаменитого детектива с криминального небосвода Великобритании. Некоторые журналисты — из тех, что слухи предпочитают проверенным фактам — предполагают, что виной всему мягкосердечие месье Дюрока: дескать, преступное прошлое не позволяет ему быть строгим по отношению к преступнику. Оставим эту сплетню на их совести, ибо мы, честно говоря, не знаем, как обстоят дела с мягкостью характера у человека, много лет шутившего с полицейскими унизительнейшие шутки и без малейших содроганий разорявшего целые банкирские дома. Лучше уж мы оставим домыслы и перескажем фамильное предание семейства Дюроков, строго придерживаясь фактов и не допуская никакой отсебятины. Итак, история сия случилась в ноябре 19** года, когда Лондон — город, и без того не балующий своих жителей ясными солнечными деньками — утопал в смоге, и фонари, горевшие даже днём, не могли разогнать густого ядовитого тумана, заполняющего улицы, забивающего ноздри, удушающего и неотвратимого. В такую погоду Фламбо даже радовался, что работы для частного детектива нет, а если и есть, то клиенты явно предпочтут прийти чуть позже, когда ветер прогонит хотя бы часть отравы с лондонских улиц. Вдобавок ко всем прочим бедам небеса пытались разродиться то ли снегом, то ли дождём, и по мостовым текли грязные ручьи, а неопрятные лужи разливались всюду, где мать-природа совокупно с человеческой небрежностью удосужилась сделать хоть небольшую ямку или рытвину. Фламбо с недавних пор стал весьма благочестивым католиком, однако даже он с унынием (и даже некоторым содроганием) думал о завтрашней воскресной службе, на которую придётся добираться через хляби господни. Может, отец Браун простит своего прихожанина, если тот пропустит всего-навсего одну службу? Словно бы в ответ на его мысли прозвенел дверной колокольчик. Похоже, кому-то всё же понадобились услуги детектива, причём этот кто-то ждать не мог. Очевидно, проблемы несчастного, отыскавшего в сгустившемся ядовито-жёлтом тумане нужную дверь, были куда серьёзней, чем банальное нежелание некоего вспыльчивого, но подверженного меланхолии гасконца сходить на мессу. Фламбо удержался от вздоха, укорил себя за слабость, не подобающую доброму католику, и пошёл открывать. За дверью оказалась девушка, промокшая насквозь (дождь со снегом в последние полчаса снова взялись за своё грязное во всех смыслах дело), дрожащая и по самый нос закутанная в кашемировую шаль, совершенно не спасавшую от холода и ветра, царивших этим промозглым днём на улицах. Её пальто с воротником из каракуля было довольно модным лет восемь-десять тому назад, отчего Фламбо заключил, что новая клиентка, скорее всего, стеснена в средствах. Он никогда не отказывал таким людям, памятуя слова Сына Божьего о том, где находятся истинные сокровища. Финансовым делам это не вредило: богатые клиенты с лихвой возмещали Фламбо все расходы. Вопреки расхожему мнению, он не нуждался в роскоши, с лёгкостью обходясь тем, что у него имелось. Потратившись на обстановку квартиры и бюро однажды, в дальнейшем отрекшийся от трона некоронованный король воров обходился немногим. Хороший кофе, хороший табак и лёгкий завтрак в сочетании с плотным ужином — вот всё, что ему требовалось для плодотворной работы. Закрыв дверь, Фламбо обернулся, чтобы принять у гостьи пальто — и замер. В руках незнакомки сверкал обманчиво небольшой, однако остро наточенный кинжал, и держала его девушка достаточно умело. Шаль была отброшена в сторону, и в свете газовой лампы большие тёмные глаза глядели прямо, не мигая, а чёрные ровные брови были сурово сведены. Незнакомка напомнила Фламбо картину, изображающую Немезиду — он видел такую недавно в модной галерее. Однако что вынудило таинственную посетительницу взяться за оружие? Впрочем, времени на раздумья у Фламбо оказалось не так уж и много: загадочная гостья атаковала, занеся нож над головой и бросившись к своему врагу. Двигалась она стремительно, однако победить бывшего преступника, когда-то в одиночку небезуспешно противостоявшего полудюжине хорошо обученных полицейских, оказалось для девушки задачей непосильной. Одним резким движением перехватив руку с ножом, Фламбо выкрутил незнакомке кисть, забрал оружие и отшвырнул его в сторону — нож отлетел, с глухим стуком ударившись о массивный письменный стол, и упал на мягкий ковёр, запутавшись в его густом ворсе. Другой рукой Фламбо сжал девушку, словно обручем, сковав ей свободу движений. Ещё миг — и бедняжка оказалась зажатой между стеной и разъярённым мужчиной. — Ну и что это было, мисс? — спросил Фламбо сурово, едва переведя дыхание. Глаза незнакомки дико блеснули, она не выглядела подавленной — только разъярённой. Несломленный дух, торжествующий над поверженным телом, всегда вызывал во Фламбо уважение, пускай его и демонстрировал противник. Но сейчас ситуация казалась абсурдной: Фламбо никогда ранее не видел эту девушку и понятия не имел, чем же вызвал столь неистовый гнев. На мгновение гасконец потерял контроль за собственным раздражением, стиснув незваную гостью сильней, чем было необходимо, но тут же, опомнившись, ослабил хватку. Девушка, похоже, и не заметила внутренней борьбы, происходившей в столь близком, однако неповерженном враге. — Чудовище! — выдохнула она. — Я ещё увижу, как вы умираете, корчась в муках! — Вполне возможно, — убедившись, что незнакомка не представляет опасности, Фламбо остыл так же быстро, как и вспыхнул. — Не могу обещать, что не стану всеми силами препятствовать вашим намерениям, но не могу и полностью отрицать вероятность описанной вами ситуации. Однако имеет ли право обречённый на мучительную погибель узнать причины, по которым его осудили и привели приговор в исполнение? — Вы всё прекрасно знаете, мерзавец! — с этими словами девушка плюнула в лицо Фламбо и зажмурилась, явно ожидая немедленной и суровой расправы. Но Фламбо медлил. Подождав немного, мстительница рискнула приоткрыть глаза — и тут же распахнула их, поскольку пылающий взгляд гасконца, казалось, прожигал девушку насквозь. — Когда-нибудь, — медленно, явно сдерживаясь, заговорил Фламбо, — вы извинитесь передо мной — или всё же раскроете свою тайну. Свою, а не мою, ибо, повторюсь, я вас не знаю и не ощущаю себя хоть в чём-то перед вами виноватым! Сейчас же я просто отпускаю вас с миром, иначе мне придётся причинить вам вред. Я бы этого не хотел, а посему — убирайтесь! С этими словами он отшвырнул девушку от себя и отвернулся, подойдя к столу и подобрав обронённый кинжал. Демонстрация незащищённой спины произвела на девушку должное впечатление. Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, она заговорила, явно пытаясь усмирить ярость и стараясь произносить слова так же обманчиво-спокойно, как и сам Фламбо: — Что ж, если вы и вправду считаете себя невиновным передо мной и моей семьёй, то мне следует немедленно развеять ваши заблуждения. В этом вы правы, как бы мало я ни испытывала радости, соглашаясь с вами хоть в чём-то. — Я слушаю, — Фламбо по-прежнему стоял спиной к девушке, поэтому она обошла его и встала на фоне окна, вновь храбро встретившись глазами с человеком, которого почему-то сочла врагом. На фоне хмурого лондонского дня она выглядела воплощением знойного юга: смуглая, черноволосая, темноглазая, с прекрасным точёным носиком и неожиданно по-детски пухлыми губами. Возможно, ценитель классической красоты и нашёл бы в ней какие-то изъяны, однако любой художник несомненно заинтересовался бы этим оригинальным лицом, пожелав запечатлеть его на портрете. Такой девушке пристало бы ходить в патрицианской тоге или, на худой конец, в шелках и драгоценностях, а не в потрёпанном коричневом платье, которое совершенно точно видало деньки получше и на подол которого налипла городская грязь. — Моё имя — Исабель-Франциска Менендес Валье-и-Сиснерос. Вы наверняка знали моего отца, Рауля Элисео Валье-и-Сиснерос. В конце концов, именно вы ограбили его, доведя в конечном итоге до нищеты и самоубийства! В глазах девушки блеснули слёзы, а Фламбо застыл, словно поражённый молнией, ударившим из хмурого неба прямо в его сердце. Наверное, впервые за много лет прошлое властно распахнуло дверь и напомнило ему о себе. — Да, — медленно произнёс он, — да, вы правы. Я и впрямь знал вашего отца. — И вы забрали у него все деньги и драгоценности, ничтожный, мерзкий вы человек! — А вот в этом вы неправы, — глухо возразил Фламбо, опустив голову. — Я взял только одну вещь, за которой и охотился. Но какая теперь разница, если именно моё преступление заставило достойного человека свести счёты с жизнью? — Вот именно, никакой! Постойте... — девушка осеклась, её гнев, до того успокоенный немного раскаянием Фламбо, вспыхнул теперь с новой силой. — Как это — «одну вещь»? Мерзавец, да как вы смеете? Вы обобрали нас дочиста! — Я взял золотую чашу с ручками в форме прыгающих пантер, инкрустированную сапфирами и бриллиантами. Чашу «Последнее искушение» работы Саторио Карреры. Заказчик хотел именно её; стало быть, её я похитил. Больше я ничего не трогал. — О, да, конечно! А чаша... эту чашу отец мой испил до дна, чашу стыда и раскаяния! Он упомянул о ней в предсмертной записке! — девушка уже горько плакала, а Фламбо вновь замер. Вторая молния вонзилась в его сердце, и в ней уже не было ничего печального — только гнев, похожий на глухой рык, зарождающийся в груди готового к прыжку зверя. — Вы знаете, — он заговорил медленно, оценивая слова, и отбрасывая ненужное, как шелуху, скрывающую драгоценные зёрна, — во времена, когда я был преступником, я тщательно планировал любое преступление, следил за теми, кто мог помешать мне, разбирался в каждой мелочи... — Зачем? — яростно выкрикнула Исабель. — Зачем вы рассказываете мне все эти гнусности? — Затем, что я, как мне кажется, неплохо понял сущность вашего отца! Рауль Элисео был достойным испанским идальго, добрым христианином, преданным своему дому и своей семье! Его характер я бы оценил, как несгибаемый и в то же время пластичный там, где речь заходила о делах, касающихся его близких. Скажете, я неправ? — О! — глаза девушки вновь сверкнули, и этот блеск не имел к гневу никакого отношения. — Вы трижды, четырежды правы! Мой отец был именно таким, и я гордилась тем, что я его дочь! — И как по-вашему подобный человек мог опуститься до самоубийства? Он что, запил? — Ничего подобного! — Стал подвержен азартным играм? — Да как вы смеете! — Подолгу валялся, глядя в пустоту и ничего не делая? — Он все дни проводил, пытаясь поднять семью из нищеты! Фламбо глядел на гостью и видел, как в её глазах появляется понимание — тень его собственного, рождённого раскаянием и всепоглощающей виной. — Так почему же, — понизив голос, едва слышно произнёс Фламбо, — почему все решили, что человек с подобным характером уклонится от своего долга столь низким, постыдным способом? Некоторое время Исабель молчала, борясь со слезами и мучительно размышляя. Фламбо её не торопил. Наконец девушка неуверенно поглядела на собеседника и прерывающимся от нахлынувших эмоций голосом сказала: — Я тоже поначалу не верила. Но полиция сказала, что... и ещё эта записка, эта проклятая записка! — Что сказала полиция? — Что человек, оставивший длинную и подробную записку, а затем пустивший пулю в висок — скорее всего, самоубийца. Они спрашивали, левша или правша мой отец... — И как, левша или правша? — Пулю он пустил той же самой рукой, которой до того написал записку, — голос Исабель дрожал. — То есть, правой. — Никаких других подозрений у полиции не возникло? — Вроде бы нет. Впрочем, у меня сложилось впечатление, что детектив, осматривавший тело, просто хотел побыстрей отделаться от нас с мамой. Иностранцы, приехавшие в Лондон по каким-то сомнительным делам... — Дела и впрямь казались сомнительными? — Отец в последнее время подрядился поставлять оливковое масло двум английским фирмам. Приехал перезаключить контракт. Наша семья впервые после... того дня выбралась куда-то за пределы Испании. Он хотел, чтобы мы развеялись... о, Господи, всемилостивый Господь! Как я могла в нём усомниться, как могла поверить в его слабость? Фламбо мрачно кивнул, то ли в такт собственным размышлениям, то ли соглашаясь с мнением Исабель. — Ведь не станет же пускать себе пулю в лоб человек, вывезший семью на премьеры в лондонскую Оперу и подгадавший деловые встречи с партнёрами именно к открытию сезона, ведь правда же, сеньор Фламбо, не станет? — Я видел разные случаи, сеньорита Исабель, но с большой вероятностью вы совершенно правы. Обычно самоубийцы поступают иначе. — Он хотел встретиться с вами, — внезапно отчётливо произнесла Исабель. — Вот как? — Да. В последнее время он много вспоминал... тот случай, много говорил о нём. Но подавленным не выглядел, скорее, посмеивался — меня это крайне удивляло, откровенно говоря. Он знал, что теперь вы проживаете в Лондоне, и хотел повидать вас. — Он прямо сообщил вам об этом желании? — Нет, скорее намекал, но довольно прозрачно. Отец вообще не любил подпускать туману в свои действия, так что тут я почти убеждена. Он улыбался и говорил, что, дескать, неплохо бы вновь поговорить с вами с глазу на глаз, например, сидя в лондонском кафе. Кажется, он при этом вспоминал какую-то неизвестную мне встречу. — Да, — медленно проговорил Фламбо, — мы встречались. Ему тогда не было известно, кто я такой. — Об этом он тоже упоминал, — живо подхватила Исабель. — Раньше он был жестоко уязвлен тем, что вы сделали, теперь же, похоже, окончательно простил вас... Всемилостивый Господь, ну почему я была настолько глупа и слепа? — Не вините себя, сеньорита. Всему виной — тот, кто совершил злодеяние... а ещё я. В конце концов, я и впрямь украл ту чашу. Но клянусь, более я не взял у вашего отца ни сентаво! — Куда же тогда делись все наши сбережения? — Возможно, ваш отец жаждал поговорить со мной именно об этом? — поймав непонимающий взгляд Исабель, Фламбо усмехнулся: — Видите ли, я нынче работаю частным детективом. И разрази меня Господь прямо на этом месте, если я не возьмусь за ваше дело! В конце концов, таким образом я хоть немного заглажу причинённое когда-то зло. Несколько мгновений Исабель медлила, затем спокойно и твёрдо поглядела Фламбо прямо в глаза: — Хорошо, я поверю вам. Я продолжаю считать вас виновным в разорении моей семьи, однако будет величайшей несправедливостью не дать вам шанса оправдаться. Кроме того, вы так же, как и я, не верите в самоубийство моего отца. И если вы отыщете его убийцу, то клянусь перед Господом, остальное перестанет иметь для меня значение! — Договорились, сеньорита. Они скрепили соглашение церемонным рукопожатием, а затем Фламбо деловым тоном спросил: — Предсмертная записка у вас? — Да, полиция отдала мне её, и я захватила копию с собой. Я хотела, — Исабель сухо улыбнулась, — пришпилить этот клочок бумаги кинжалом к вашему сердцу. — Желание вполне понятное, хотя, конечно, довольно-таки жуткое. Впрочем, некоторое влияние на меня, вполне возможно, оказывает его направленность, и вряд ли в своих суждениях по этому вопросу я могу быть беспристрастен, — Фламбо взял записку из изящных пальчиков девушки и вчитался в неё. Затем немного растерянно пожал плечами. Записка гласила: «В этот день я до конца испил из своей Чаши, запрокинув голову так, что последние капли жизни вылились из неё и потекли по моим губам. Я гляжу туда, где последний луч озаряет паутину, сплетённую из страданий, и не вижу иного выхода, кроме как уйти в никуда, неотмщённым и неоплаканным. Разве кто-то из детективов сыщет причину моей погибели? Жене и дочери завещаю оставаться стойкими, хотя заступником им остаётся только Иисус Христос — но разве этого мало?» Фламбо нахмурился: — Ваш отец, помнится мне, был человеком высокообразованным, однако не настроенным на романтичный лад. — Да, — кивнула Исабель, кусая губы, — он обеими ногами твёрдо стоял на этой грешной земле. Однако установлено, что почерк его. Очевидно, что именно он написал перед смертью эту записку. — В таком случае, — уверенно заявил Фламбо, — в записке кроется некое зашифрованное послание. Я не в состоянии пока расшифровать его, но есть один человек — католический священник — который разбирается в подобном куда лучше меня. Может, обратимся за помощью? На сей раз Исабель не колебалась. Выросшая в католичестве, она ни секунды не раздумывала над ответом: — Разумеется, — твёрдо ответила она. — Когда мы пойдём к нему? Фламбо ещё раз выглянул в окно — погода не изменилась ни на йоту — мысленно попрощался с размеченным распорядком дня, включавшим в себя чтение римских классических поэтов, чашку крепкого горячего чая и блаженное ничегонеделанье, и не менее решительным тоном сказал: — Когда ваша шаль и пальто высохнут. Я не хотел бы, чтобы вы простудились. Но не волнуйтесь — мы выйдем, как только это произойдёт, и ни минутой позже. *** Маленькая, уютная церковь Святого Мунго, похоже, произвела на Исабель благоприятное впечатление: девушка окончательно расслабилась и даже начала с любопытством озираться по сторонам. Отец Браун вышел навстречу неожиданным гостям, приветливо улыбаясь. Исабель озадаченно нахмурилась: потёртая мантия и общий провинциально-застенчивый вид священника совершенно не вязались в её представлении с обликом человека, разбирающегося в мирском зле. Однако будучи девушкой воспитанной, Исабель придержала своё мнение при себе; кроме того, недавний горький опыт всё ещё был жив в её памяти. Фламбо, которого она мнила злейшим врагом, теперь предпринимал усилия для обеления памяти её дорогого отца, и к его мнению очевидно следовало прислушиваться, а он считал, что специалиста лучше, чем его друг-священник, не сыскать во всём Лондоне. Неизвестно, что сам отец Браун думал о соответствии своей скромной персоны столь восторженным похвалам, однако, будучи введённым в курс дела, он не выказал ни малейшего смущения. Повертев записку в руках и глубокомысленно кивнув каким-то своим мыслям, священник первым обратился к Фламбо: — Расскажите мне о той истории. Всю правду. — Мне уйти? — по-своему восприняла вопрос священника Исабель. Фламбо лишь покачал головой: — Нет, разумеется, нет. Вы имеете полное право знать обо всём, что случилось тогда. — Аминь, — подвёл итог отец Браун. — Рассказывайте. Фламбо глубоко вздохнул и начал свою повесть: — Во времена, когда моё имя ещё гремело в связи с дерзкими ограблениями, ко мне через одного знакомого обратился некто, назвавшийся Хосе Лопесом. Он сделал мне предложение: украсть чашу работы Саторио Карреры, ювелира, уже гремевшего тогда благодаря своим необычным работам. Когда-то заказчику, по его словам, приглянулась эта чаша, однако сеньор Каррера предпочёл отдать её за бесценок главе старинного испанского рода, с которым когда-то общался в детстве. — Всё верно, — чуть дрогнувшим голосом подтвердила Исабель. — Мой отец вырос в одной деревне с сеньором Каррерой, и с детства наблюдал, как юный Саторио выказывает удивительное мастерство, вырезая из дерева всяческие безделушки. Отец обратился к дедушке, ныне покойному, и тот свёл мальчика со знаменитым ювелиром из Мадрида. Ювелир, в свою очередь, пришёл в восторг от способностей мальчика, и таким образом судьба Саторио Карреры была решена. Со временем он стал куда богаче, чем мы, захудалые идальго из провинции, однако будучи человеком по натуре своей благородным, не забыл доброты моего деда и дружбы с моим отцом. После того ограбления именно он помог отцу встать на ноги. Скажу больше: я уже получила письмо от сына сеньора Карреры с предложением довольно крупной суммы денег, причём он настаивает, что это должен быть абсолютно безвозмездный дар. — Похвальное благородство, — кивнул священник. — Итак, вы, Фламбо, согласились исполнить прихоть этого Хосе Лопеса? — Ну, не так сразу, — едва заметно улыбнулся Фламбо. — Я сразу понял, что Хосе Лопес вовсе не тот, за кого себя выдаёт, и навёл справки. В конце концов, не мог же я позволить какому-то проходимцу меня надуть! Когда прозвучали эти слова, исполненные поистине мальчишеской бравады, от улыбки не смогла удержаться даже сеньорита Исабель. — Вы выяснили имя? — спросил отец Браун. — Да, разумеется. Заказчиком оказался некто Николас Эктор Рейносо, наполовину испанец, наполовину англичанин, проживающий на два дома — в Мадриде и в Лондоне. — Я знаю его! — взволнованно воскликнула Исабель. — Он был одним из хороших знакомых отца, часто принимал отца у себя в доме, когда тот с деловыми визитами посещал Мадрид! А сейчас сеньор Райносо — один из тех, кому отец поставляет зерно в Лондоне. Я... я ушам своим не верю! Господь всемилостивый, неужто отца окружали одни лишь мерзавцы? — Ни в коем случае! — пылко воскликнул отец Браун. — Подумайте сами: разве пример того же Саторио Карреры не позволяет доказать обратного в сей же миг? — Вы правы, падре, — Исабель овладела собой и сделала несколько глубоких вздохов, унимая дрожь. — Я погорячилась, за что прошу прощения. — И я тоже готов свидетельствовать, что вашего отца многие любили, — кивнул Фламбо. — Мне пришлось приложить массу усилий, когда я пытался раздобыть план вашего дома. В конце концов, я просто-напросто ограбил архитектора, которого ваш отец нанял для ремонта поместья за пару лет до описываемых событий: иными путями мне не добиться было желаемого результата. Ваши слуги оставались верны вам, невзирая ни на какие посулы. Могла сработать угроза семьям, но подобная низость не в моём стиле. Помимо этого, как я уже упоминал в разговоре с сеньоритой Исабель, я свёл довольно близкое знакомство с сеньором Раулем, получил приглашение в дом — вы, сеньорита, тогда гостили у тётушки Кармелы — и таким образом выведал, где хранится чаша. Дальнейшее оказалось уже делом совсем простым: безлунной ночью я проник в дом через заранее приоткрытое окно, отмычкой вскрыл буфет, где хозяева держали подарок старинного друга, и был таков. Украденное я той же ночью передал посреднику, получив оговоренную плату, а сам сел на утренний поезд до Мадрида, а оттуда, не останавливаясь и не отдыхая, перебрался в Лиссабон. Клянусь, я ничего не знал о дальнейшей судьбе сеньора Рауля до тех пор, пока сеньорита Исабель не посетила моё скромное жилище! Фламбо счёл за благо опустить некоторые пикантные подробности этого визита, за что был вознаграждён улыбкой и взглядом из-под опущенных ресниц. Отец Браун предпочёл ничего не заметить — в некоторых моментах священник умел проявить как проницательность, так и деликатность. Выждав пару секунд, он обратился к девушке: — Расскажите теперь вы свою версию? Я должен узнать, что случилось в доме сеньора Валье-и-Сиснерос после, кхм, визита Фламбо. Исабель послушно кивнула: — Да, святой отец. Я расскажу всё, что помню. Утром мы проснулись, как обычно, однако вскорости услыхали крик. Кричала Пепита, одна из горничных. Именно она обнаружила пропажу чаши. Отец поспешил в гостиную, откуда вернулся расстроенный и велел вызывать местного жандарма, а тот уже посоветовал обратиться в королевскую полицию. После краткого разговора с полицейскими, отец собрался и полетел в Мадрид, к своему поверенному, Федерико Гомесу... Фламбо внезапно встрепенулся: — Как вы сказали, сеньорита? Федерико Гомес? — Да, а что? — Такой приятный молодой человек среднего роста, с вьющимися волосами, полными губами и родинкой на правом виске? — Именно он. Вы с ним знакомы? — Ещё бы! — Фламбо всплеснул руками и вскочил с места. — Именно он был моим посредником в деле с чашей! — Не может быть! Ведь именно Федерико был поверенным отца, через него проходили все его сделки! — Так что же сказал этот сеньор вашему отцу? — мягко вклинился в разговор отец Браун. — Он сказал, что со счетов в банке похищены все средства, а сейф, в котором мы хранили семейные драгоценности, взломан! Полиция это подтвердила, а преступника так и не нашли. Все считали виновником именно вас, сеньор Фламбо! — Что ж, — вздохнул отец Браун, — кажется, ситуация понемногу начинает проясняться. — Проясняться? — Исабель недоумённо поглядела на священника. — Как по мне, она становится ещё более запутанной! — Нет-нет. Меня, признаться, смутила высокопарность этой записки, но если принять во внимание всё, рассказанное вами обоими... Я опять невнятно выражаюсь, да? — Боюсь, что да, святой отец, — улыбнулся Фламбо. — Увы, временно вам придётся смириться с этим, друзья мои, — маленький священник взволнованно поправил очки, моргая светло-серыми, словно выцветшими глазами. — Я хотел бы, уверяю вас, быть красноречивей, однако мой разум подсовывает мне некие отдельные детали, выступающие из тумана, и из них я должен собрать головоломку, а некоторых деталей в наборе не хватает, другие же, напротив, взяты не из него и совершенно лишние... Скажите, записка лежала рядом с телом? Простите меня за бестактный вопрос, но это действительно важно. — Да, — немного подумав, кивнула Исабель. — Он застрелился... то есть, конечно же, его застрелили в гостинице «Волшебная лампа», где мы снимали номер. Тело нашли в соседнем номере, который тогда пустовал. Полицейские сказали, что у отца от этого номера тоже имелся ключ, но я, право же, не понимаю, как такое могло случиться. Записка лежала на краю письменного стола, прижатая папье-маше, а отец сидел в кресле, чуть отодвинутом от этого самого стола. Сама я не видела места преступления, однако полицейские говорили между собой о произошедшем, а я подслушала. Исабель густо покраснела, и отец Браун вместе с Фламбо поспешили уверить девушку, что не видят в её действиях особого греха. Фламбо усердствовал сильнее, и священник глядел на своего друга с грустной, но понимающей улыбкой. — Стало быть, — подвёл Фламбо итог описанию места трагедии, — убийца постарался, чтобы записку обнаружили и прочли. — Да, — отец Браун нахмурился. — Он всё предусмотрел, кроме одного — выдающегося ума покойного сеньора Рауля. Тот сумел составить записку так, чтобы в ней содержались ценные указания. — Какие указания? — воскликнула Исабель. — Скажите же скорее, а то я сойду с ума! — Скажу, — твёрдо отвечал на это отец Браун, — однако для этого нам придётся пройти туда, где ваш отец провёл последние минуты. Если вам тяжело, сеньорита... — Даже не думайте идти туда без меня! — отрезала Исабель. — Во мне хватает мужества и стойкости. Отец Браун поглядел на Фламбо, получил в ответ на это едва заметный кивок и без дальнейших проволочек потянулся за зонтиком. Дождь наконец-то перестал лить, однако погода могла измениться в любой момент. *** Отель «Волшебная лампа» знавал куда лучшие времена, когда он пользовался популярностью у сильных мира сего, однако те счастливые дни давным-давно канули в Лету. Сейчас же он походил на престарелую даму, изо всех сил старающуюся с помощью пудры и прочей косметики вернуть себе безвозвратно утраченную молодость. Вход в отель по-прежнему был украшен благородными львами, каждый из которых держал в зубах по фонарю, однако позолота со скульптур кое-где облупилась, отчего один из царственных зверей казался погрустневшим, а другой, напротив, чересчур надменно взирал на посетителей, словно пытаясь напыщенностью и важностью замаскировать слезшую с кончика хвоста краску. Гипсовые виноградные грозди на потолке в фойе тоже кое-где казались не слишком-то целыми — а потому утопали в полумраке: владелец одновременно экономил на свете и скрывал от глаз гостей то, чего им видеть не следовало. Тем не менее, портье щеголял в тёмно-бордовой, тщательно выглаженной форме, был выбрит и пах неплохим одеколоном, а возле дверей маялся мальчик, готовый поднести багаж любому, кому потребуются его услуги. Достойное заведение, куда не самому богатому аристократу не зазорно поселиться вместе с семьёй. — Разумеется, после случившегося мы с матушкой тут же съехали, — вполголоса рассказывала Исабель, — однако администрация гостиницы оказала нам всемерную помощь и поддержку, посоветовав другой отель такого же класса. Мне не в чем их упрекнуть. Портье узнал Исабель и церемонно с ней поздоровался. Услыхав о цели визита, он немного погрустнел, однако не стал перечить желанию увидать место, где расстался с жизнью дорогой девушке человек. Чтобы окончательно успокоить совесть достойного блюстителя чести отеля, Фламбо выдал ему два соверена и зарегистрировался, как постоялец. Повеселев, портье выдал ключи и кликнул мальчика, дабы тот проводил гостей в номер. — А откуда взялись ключи у мистера Валье-и-Сиснерос? — пользуясь случаем, спросил Фламбо у портье. — Он тоже снял этот номер? — Нет, что вы, — последовал уверенный ответ. — Приятель бедолаги, снимавший тот номер, хотел в тот вечер выпить с ним, и попросил меня лично отдать ключи покойному. Я так и сделал. Я же не знал, что он такое учудит, помилуй его Господь! — Вы ни в чём не виноваты, — успокоил Фламбо разнервничавшегося портье. — А имя того приятеля не припомните? — Ну, звали-то его Николасом. А фамилия... не наша какая-то, ещё с названием речки в Германии перекликается. — Не Рейносо случаем? — вмешался до того слушающий молча отец Браун. — В точку, святой отец! Именно Рейносо. Уж как он убивался, прямо чуть не кидался на тело покойного... Он и полицию велел вызвать, а на самом лица не было — белый, ровно бумага! Фламбо озадаченно переглянулся с Исабель, а отец Браун засеменил вперёд, к лестнице, усердно помогая себе зонтиком и едва не перепрыгивая через ступеньки. Его спутникам ничего не оставалось, кроме как последовать его примеру. Номер тщательно убрали, и теперь в нём на первый взгляд не было ничего, что могло бы поведать о разыгравшейся там драме. Ковёр заменили, кресло тоже, а письменный стол тщательно отмыли и тщательно залакировали. Тем не менее, Исабель поёжилась, словно ощущая зловещую ауру, окутавшую светлую и просторную комнату с голубыми бумажными обоями, двумя лампами и картиной, изображающей пришедших ко Христу детей. — Итак, — едва дождавшись, когда за мальчиком закроется дверь, отец Браун огляделся и потёр руки, — очевидно, что в записке скрывается информация, которую усопший хотел донести до близких ему людей. Он сидел вот здесь, когда писал её. Что он мог видеть? Когда наступила смерть? — В полиции сказали, что в промежутке от половины четвёртого до половины шестого. Солнце ещё не зашло, — вспомнила Исабель. — Ясно, — отец Браун уселся в кресло и запрокинул голову: — Он пьёт из чаши, то есть, надо поглядеть наверх. Здесь не слишком-то хорошо убирают, а значит, мы увидим паутину, которую должен озарить луч света. Окно выходит на запад, и, думаю, я не ошибусь, предположив, что убийство произошло в ясный день... Увы, нынче нам не суждено увидать закат, однако вы не поможете мне, Фламбо? В конце концов, вас называли в том числе и светочем преступного мира! Фламбо закатил глаза, хмыкнул и достал из кармана потайной фонарик. — Что я должен сделать? — Встаньте у окна. Закат, закат... наверное, чуть левее. Да, вот тут, спасибо. Зажгите фонарь и поднимите его примерно на уровень плеч. Нет, немного пониже, и так, чтобы свет шёл немного наискось. — Смотрите! — взволнованно воскликнула Исабель. — Свет падает на обои, уголок которых слегка отклеен! — Посмотрите, пожалуйста, что под ними, — велел священник. Исабель решительно пошла в угол комнаты, храбро отогнала тощего длиннолапого паука и сунула пальцы под оторванные обои. — Тут какие-то бумаги, святой отец! — Замечательно! Постарайтесь аккуратно их достать. А вы, Фламбо, поглядите, что под картиной. Жену и дочь должен защитить Иисус — я не верю, что сеньор Рауль просто так упомянул об этом! — Да, — сказал Фламбо, пошарив под картиной. — Тут тоже бумаги, и немало! — Давайте вытащим их и взглянем, что же спрятал сеньор Рауль. Некоторое время все трое провели, склонившись над найденной добычей. — Милостивый Боже! — наконец воскликнула Исабель. — Здесь же прямые улики против Федерико Гомеса и Николаса Эктора Райносо! Кто бы мог подумать, что они мерзавцы и мошенники? — А ещё на их счету, как минимум, одно убийство, — помрачнев, отозвался Фламбо. — Полагаю, полиции достаточно будет улик, чтобы вновь открыть дело по самоубийству сеньора Рауля и переквалифицировать произошедшее в убийство. — Да, — печально кивнул отец Браун, — я могу ясно увидеть, как всё случилось, так же ясно, как если бы присутствовал при этом злодеянии. Ваш отец, сеньорита Исабель, не просто занимался восстановлением благосостояния семьи. Его глубоко задело случившееся, и он задался целью покарать преступников. Поначалу он подозревал исключительно Фламбо, так же, как и вы, но вскорости задался вопросом, можно сказать, физическим: что за волшебство помогло великому вору осуществить кражу в двух местах одновременно? Будучи человеком разумным, сеньор Рауль пришёл к единственно возможному выводу — воров было несколько. Полагаю, он решил, что Фламбо работал с сообщником, но спустя некоторое время от этой версии отказался, уж больно разными выглядели два преступления. Чашу украли изобретательно, ловко, но всё же с проникновением в дом, а со счетов деньги пропали с помощью бухгалтерских махинаций. Вора подвела жадность — красть фамильные драгоценности из сейфа ему не следовало, ведь код от сейфа знало всего несколько человек, и отказавшись от мысли, что преступление совершил Фламбо, сеньор Рауль начал естественным образом подозревать лиц, имеющих доступ к сейфу и к его банковскому счёту. Постепенно круг подозреваемых сузился, а там и вовсе остался один Федерико Гомес. — Но почему же полиция не схватила его немедленно? — вскричал Фламбо. — Почуяв неладное, он сбежал, — ответил отец Браун. — Сбежал и поселился в Лондоне, у сообщника. Я не знаю, какие отношения связывают Федерико Гомеса с Николасом Рейносо, но подозреваю, что отчаянный нрав мистера Гомеса хорошо известен его подельнику. Но и сеньор Рауль, приехавший в Лондон с пачкой доказательств, напугал Николаса не меньше. В отчаянии он рассказал о ситуации Гомесу, и тот пообещал уладить проблему. Отец Браун перевёл дыхание, поглядел на побледневшую Исабель, на хмурого Фламбо и продолжил: — Я не знаю, каким образом вашего отца задержали в этом номере. Подозреваю, что преступники шантажировали его угрозой лишить жизни его семью. Человек чести, сеньор Рауль оставался в номере, однако злодеи совершили две ошибки: во-первых, у него было время спрятать улики, и время это не было потрачено впустую. А во-вторых, ему не продиктовали предсмертную записку, а позволили самому её сочинить. Затем его убили... — Негодяи! — искренне воскликнула Исабель. Фламбо сжал ей руку: — Ничего. Они получат по заслугам. *** Чаша «Последнее искушение» действительно была произведением искусства — подлинным, без обмана. Она привлекала всеобщее внимание. Исабель держала её в руках, и выражение лица девушки казалось её собеседникам очень грустным. — Не стоит так называть предметы, — произнесла, наконец, Исабель, глубоко вздохнув. — Они не приносят счастья, искушая слабые души. Фламбо неопределённо пожал плечами, а отец Браун неожиданно кивнул, заметив впрочем: — Дело не в названии. Она делалась с любовью, дарилась с уважением и признательностью. А названия... их придумывают люди. Предметы чисты, скверна — равно как и очищение — всегда скрывается в сердцах человеческих. — Но зачем, зачем было убивать? Почему не взять с него слово, что он никогда не раскроет их злодеяний? Отец Браун задумчиво покачал головой, и Исабель, чуткая, как и все женщины, к движениям человеческой души, воскликнула: — Умоляю, расскажите мне всю правду! — Против такой просьбы я никогда не могу устоять, — очень серьёзно отвечал отец Браун, — но прошу вас, подумайте ещё раз. Правда иногда бывает очень тяжёлой. — Как бы она ни была чудовищна — я хочу её услыхать! — Что ж, да будет так, дитя моё. Видишь ли, грехи буйной молодости... они есть почти у каждого, — отец Браун тяжело вздохнул. — Были они и у сеньора Рауля. — Какие... какие грехи? — Была женщина, её звали Хосефа. Хосефа Гомес. Ты её не знаешь, она сошла с ума вскоре после того, как твой отец женился, и сейчас находится в одной кастильской клинике для душевнобольных. Но она успела родить сына, которого назвала Федерико Рауль, в честь своего отца... и отца ребёнка. — Вы... вы лжёте! Отец Браун стоял и кротко глядел на разгневанную девушку. Мало-помалу ярость Исабель утихла, а в глазах заблестели слёзы. — Мой отец... Я считала его святым, я гордилась тем, что я его дочь! — Вы можете гордиться им и дальше, — спокойно отвечал отец Браун. — Он был готов в своё время жениться на Хосефе, невзирая на кривотолки и мнение родни. Но тогда эта женщина не захотела связать себя узами брака. Она подвизалась на театральных подмостках и мечтала о великой карьере танцовщицы фламенко. В сущности, это ещё одна банальная история любви: танцовщица и молодой, небогатый аристократ. Его внимание льстило Хосефе, но не настолько, чтобы оставить сцену ради прозябания в небольшом провинциальном поместье. Так что она ему отказала. Более того — она пыталась скрыть от сеньора Рауля существование ребёнка, поскольку осознавала, как сильно он будет стремиться хотя бы сына забрать себе, раз уж не удалось заполучить любимую женщину. А Хосефе оказались не чужды материнские чувства... Справедливости ради отмечу также, что ни один из участников этой истории не был уверен в истинности отцовства: помимо сеньора Рауля, Хосефа встречалась с другими мужчинами. — И всё же он готов был жениться... — прошептала Исабель со слезами на глазах. — Да, был готов. Поначалу. Затем любовь остыла, осталось лишь чувство долга, понуждавшее сеньора Рауля заботиться о сыне, а ещё чуть позже он встретил вашу мать. Чувство, овладевшее им, было ему уже знакомо, однако на сей раз оно оказалось взаимным, и ваши родители поженились. Но всю свою жизнь сеньор Рауль стыдился греха, совершённого в молодости, и впал в иной грех, скрывая существование побочного сына ото всех, включая собственную семью. Уверен: откройся он — и ваша матушка нашла бы в себе силы простить его, а дальнейшие события развивались бы менее трагично. Тем не менее, он молчал. Хосефа же, узнав о свадьбе бывшего поклонника, разъярилась. Дела её шли всё хуже, и теперь, пожалуй, предложение от дворянина, пускай и небогатого, было бы принято с благодарностью, однако сеньор Рауль нашёл счастье с другой женщиной. Воспалённый мозг актрисы тут же извратил предшествующие события, и Хосефа обвинила вашего отца во всех смертных грехах. Болезнь прогрессировала, из театра её выгнали, и сеньор Рауль вынужден был позаботиться о несчастной сумасшедшей. К сожалению, она успела заронить ядовитые семена в душу сына. С малых лет Федерико слышал истории о чудовище, разбившем сердце его матери и разрушившем её жизнь. И когда в конце концов его горячо любимая матушка, единственное в мире существо, к которому он был привязан, сошла с ума от неразделённой любви — какие ещё ему могли потребоваться доказательства? Отец казался ему воплощением всех земных пороков, а то, что он тщательно прятал сына от всей родни, только подтверждало слова безумной Хосефы! — Откуда вы знаете всё это? — не выдержал Фламбо. — От него самого. Он раскаялся и просил, чтобы кто-нибудь позаботился о его несчастной матери. Ещё он хотел, чтобы вы, сеньорита Исабель, узнали подоплёку этой истории, но при одном условии — если вы сами пожелаете её узнать. Такова его воля, можно считать, посмертная, ведь правосудие в Англии работает быстро, стоит кому-либо попасть в цепкие руки закона, и не сегодня-завтра Федерико Гомеса ждёт верёвка в Ньюгейте. Исабель тихонько ахнула, и Фламбо крепко сжал её ладонь. — Федерико тщательно продумал план мести, — продолжал отец Браун. — Он сумел связаться с преступниками, заручился поддержкой нужных людей. Он хотел, чтобы ваш отец страдал в нищете, не в силах прокормить семью, как когда-то случилось с Хосефой. Успеху плана способствовало завоевание доверия сеньора Рауля. Федерико был способным малым, а его отец старался загладить свою вину, обеспечив ему хорошее образование. Полагаю, тем самым он пытался хоть немного искупить отсутствие отцовской любви. И вот счастливый день настал. Сатана в душе Федерико радостно потирал руки, однако сеньор Рауль сумел оправиться от нанесённого ему удара. Это стало для Федерико последней каплей, и он задумал расправиться с собственным отцом. — Я уверена... уверена, что это не принесло ему счастья, — севшим от слёз голосом вымолвила Исабель. Отец Браун низко склонил голову: — Вы правы. Но тогда он торжествовал, и не представлял себе, что сеньор Рауль даже из могилы сумеет разрушить его замыслы. Ваш отец был благородным человеком, и не стал бы мстить собственному сыну, даже предавшему его. Он не желал доносить на Федерико в полицию, он приехал лишь поговорить с ним, заверить его, что тот по-прежнему в безопасности. Однако когда Федерико начал угрожать вам, сеньорита Исабель, терпение сеньора Рауля лопнуло. Он вынужден был выбирать между двумя своими детьми, и он без колебаний выбрал вас. — Может быть и зря, — прошептала Исабель. Отец Браун протестующее поднял ладонь: — Вовсе нет! Да, Федерико рос, лишённый отцовской ласки, окружённый куда менее заботливыми людьми, нежели, к примеру, те, что окружали вас, но решение мстить и решение убить отца он принял сам. Господь даёт людям свободу выбора не потому, что не любит нас. Наоборот — он любит настолько сильно, что доверяет чадам своим самостоятельно выбирать судьбу. И если мы подчас расстраиваем его, то делаем это сами. Возможно, под влиянием дьявольских сил — но сами, запомните! Иначе Господень дар Адаму и Еве лишается всякого смысла, а предположить подобное невозможно. Со слезами на глазах Исабель кивнула. Отец Браун вздохнул: — Мне жаль, что я не могу рассказать вам большего, однако это всё, о чём меня уполномочили вам поведать. А остальное вам известно и без меня: полиция арестовала Николаса Рейносо, и ему грозит длительное тюремное заключение. Вам же вернут фамильные драгоценности и эту чашу. Отец Браун поглядел в сторону заката и тихо добавил: — В конце концов, предсмертная записка сеньора Рауля оказалась пророческой. Если заступником вдове и сироте служит Господь наш — разве этого мало? Словно в ответ на его слова ветер на миг разогнал тучи, и в просвет хлынули солнечные лучи, на миг ослепительно ярко осветив комнату. *** — И когда вы уезжаете, друг мой? — спросил отец Браун у Фламбо. Тот смущённо отвёл глаза: — Я полагаю, через пару месяцев. Понимаете, мы хотим выждать подобающий для сватовства срок, а это никак не меньше двух месяцев. Кроме того и моя невеста, и я хотим, чтобы нас обвенчали вы. Надеюсь, вы окажете нам эту честь? — С радостью, — улыбнулся отец Браун. — Поместье Валье-и-Сиснерос было продано за долги. Я планирую выкупить его и поселиться там. Конечно, это очень далеко от Англии, но... — Полноте, друг мой! Всему время и место под солнцем, — отец Браун задумчиво потеребил набалдашник своего зонтика. — Я знал, что рано или поздно мы с вами расстанемся. Но всегда есть возможность переписываться и приезжать в гости, не так ли? — Да, хоть это уже не столь тесная связь... С другой стороны, должен ведь я хоть как-то искупить свои грехи перед семейством Валье-и-Сиснерос! — Ох, Фламбо, — отец Браун расхохотался, — вы всё-таки хитрец и сибарит! Даже искупление вы намереваетесь превратить в нечто, чем собираетесь от души наслаждаться! И своды церкви Святого Мунго ещё долго слышали раскаты звонкого, искреннего смеха.