Хагатея

Покажи мне людей, уверенных в завтрашнем дне, Нарисуй мне портреты погибших на этом пути. Покажи мне того, кто выжил один из полка, Но кто-то должен стать дверью, А кто-то замком, а кто-то ключом от замка. В.Цой Глава о том, как Элбернес Атай ведёт переговоры в условиях, далеко не идеальных.

Ловушка для героя

Хозяин борделя, худощавый альбинос, старался угодить моим ребятам во всём. Лично подносил напитки и неизменно сопровождал свои действия шутками и гримасами. Заглядывал мне в лицо, пытаясь выразить своё особое почтение. Надо сказать, даже после стольких лет я до сих пор к нему не привык — глаза водянистые, почти бесцветные, эмоций не угадать. За что его и прозвали «Бумажный Феликс». Но сегодня он весь сияет, на нём приталенный камзол, украшенный галунами и перьями. А поводом для праздника послужило прибытие «дорогих гостей». Наверху, в самых шикарных апартаментах во всей Алунской долине развлекались имперские штурмовики. И Феликс готовился к этим визитам с особым старанием. Мальчики-подавалы улыбались шире обычного, завсегдатаи не шумели, наёмники не дрались. Жара повисала на плечах томной тяжестью, щедро дымились курильницы, и смесь наркотических ароматов стелилась на три квартала вокруг. Мои люди угощались бесплатной едой и выпивкой, а я тянул время перед тем, как идти наверх. Я надеялся, что в этот раз обойдётся без происшествий. Когда под одной крышей собирается такая пёстрая компания, следует быть готовым ко всему. Мои ребята вели себя тихо, знали, что при деле, выпивали не больше, чем надо, чтобы казаться отдыхающими. Ошинга, мой верный помощник, поглядывал на меня с тревогой, а стоило мне подняться, он тут же вскинулся меня сопровождать, но я его остановил. Нечего ему смотреть на то, как развлекаются пьяные благородные. На лестнице сидел, привалившись к стене, уже хорошо поддатый имперец, в руках у него заряженный фазер — как бы не спалил кого по пьяни. Впереди меня ждала кипучая музыка и звуки животного разгула. Когда-то здесь была тюрьма. Я отдал её Феликсу, он перестроил её в бордель. На черта нам тюрьма, у нас и так вся планета — каторга. Если раньше имперцы спускались с орбиты, чтобы пострелять в дикарей и поджечь пару поселений, то теперь они отдыхали «У Бумажного Феликса». Это обходилось нам всем гораздо дешевле. — Какие люди! — воскликнул Тансатур, когда я вошёл. Его улыбка сверкнула в полумраке. Под распахнутым кителем виднелась благородной белизны кожа, на лбу слипались светлые кудри неуставной длины. Тансатур Двитай, капитан штурмовой бригады «Огненный Кнут» восседал на широком диване и медленно погружал свои пальцы в красный, натруженный анус тонко блеющего от боли мальчишки. На более осмысленные протесты мелкий не был способен — его голова опускалась и поднималась, работая над пахом второго синтлийца, Онилика. Беззаботная, слащавая музыка наполняла комнаты, гуляя по нишам и причудливо изогнутым потолкам. Ещё пара моих соотечественников приходовала парнишек прямо на столах, среди подсвечников и бутылок. Штаны спущены, но стволы в портупеях — ни при каких обстоятельствах синтлийцы не расстанутся с оружием на этой планете. Несмотря на роскошные залы, и сказочное обслуживание, им не стоит расслабляться, ох не стоит. Моё появление вызвало интерес, хотя казалось бы — что может отвлечь изголодавшуюся солдатню от свежей доступной плоти? Некоторые из благородных синтлийцев шутливо вскидывали руки, отдавая честь до боли знакомым жестом — «служение Империи и Содружеству». Иные штурмовики, у кого руки были заняты, приветствовали меня бодрыми возгласами. И чего в них было больше — радости или насмешки, я не гадал, а знал совершенно точно. Сдержанный кивок — это верх моей вежливости, я ничего не смог с собой поделать. И обстановка, надо заметить, не тянула меня к единению с соплеменниками. — Кто бы мог подумать! — притворно удивился Тансатур Двитай. — Вот ведь удача какая! К нам пожаловал сам, собственной персоной… доблестный наместник Алунской провинции, комендант Шанаги! Элбернес Атай Злого Морока! Надёжный оплот Империи на этой дикой варварской планете! Защита мирных интересов, гордое знамя Содружества и, главное, мой старый друг! Тансатур говорил, не прерывая своё мокрое занятие. Обращался при этом будто бы к соседу, своему закадычному приятелю, Онилику. Последний отреагировал не слишком адекватно сказанному — он напрягся и зарычал, мальчик над его бёдрами задохнулся и принялся судорожно сглатывать. А я, тот, кого назвали «оплотом и гордым знаменем», стоял, скрипя зубами от стыда и злости. Но куда деваться, я вынужден здесь быть, смотреть на эти позорные увеселения. Все знают, зачем я пришёл — просить. Потому что на самом деле я такой же раб и подневольный, как эти растянутые до предела, истекающие смазкой мальчишки. И пусть я ношу синтлийский китель со знаками заслуг перед Содружеством, это ничего не значит. Я больше никто, меня не существует для Империи. Элбернес Атай исчез и канул в небытие с того момента как его сослали на Хагатею. Как и прочих неугодных. — Вижу, вы все в прекрасном здравии и в отличной форме, господа, — ни на кого конкретно не глядя, произнёс я. — Очень рад, что вы не скучаете в нашем захолустье. — Ах, Элбер… покинув орбиту ты ничего не потерял! Мы изнываем от скуки на стерильной станции, а ты здесь — в самом соку перемен, событий и удовольствий! — притворно жаловался Тансатур, он дёрнул мальчишку на себя, умело с первого раза насаживая на свой вздыбленный член. Пареньку удалось удержать на своей перемазанной мордашке счастливую улыбку, только глаза выпучил. Командир штурмового отряда несколько раз подкинул его своими мощными бёдрами, словно пробивая себе дорогу, плечи распрямились, тело, щедро вскормлённое на имперских харчах, вытянулось, как у покойника в гробу, он кончил. Лицо моего бывшего друга сделалось благостным и лукавым, как у сытой рикаты. Он снова запустил свои пальцы в мальчика, словно проверяя проделанную работу, выпуская наружу «соки удовольствий». Я поморщился. — Ну, что же ты, Эл? Присоединяйся! Давай же примемся за щедроты, посланные милостью Абсолюта! — призвал Тансатур, но я не тронулся с места. Давно бы пора привыкнуть к подобным зрелищам, но каждый раз мне приходилось давить в себе жгучую потребность развернуться и выйти вон. Я сделал вид, что не расслышал. — Пей, пока я не решил, что ты брезгуешь пригубить сальбадеры в моей компании! — в голосе моего «старого друга» прорезалась командирская сталь, он с громким хлюпаньем вытянул пальцы из охнувшего мальчика и спихнул его с колен. Затем, вытерев руки, он поднялся и застегнул ремень. — Эй! Чёрт! Смотрите, Бродяга лезет на перила! — воскликнул кто-то. — Эй, там! Заберите у него сальбадеру! А то сорвётся! Всеобщее внимание переключилось на Джея, за что я был ему премного благодарен. Куда же без него? Бешеный танцующий дикарь недавно пополнил список излюбленных развлечений у имперцев. С моего места можно было видеть, как он отплясывает на террасе, выходящей во внутренний двор, разгоняя слетевшихся огневичков полупустой бутылкой. Да уж, попробуйте её отнять. Чёрные космы бились по бронзовым плечам, сверкая хагасской пронизью. Казалось, он уже совсем крышей тронулся — то махнёт ногой, то будто пополам сложится, то на перила вскочит. Казалось, ещё немного, он сорвётся и сломает себе хребет. Его пьяные скачки я наблюдал и прежде, но всякий раз поражался тому, с какой лёгкостью двигается вся эта двухметровая махина. Он может пить и плясать часами, гибко складываясь и шустро уворачиваясь от невидимых противников, удерживая равновесие в любой точке, куда б его не закинули дикие барабаны, звучавшие в его крови. Все знали, что мать его была пленной дикаркой. Оттуда, видать, и весь колорит. Прежний наместник оставил пацана себе и держал в качестве домашнего питомца. Но как только я пришёл к власти, я выгнал юного дурня из управы заодно со всеми прочими бесполезными клоунами. Так он и стал «Бродягой Джеем». Теперь это чудовище с одинаковой радостью откликалось на «Джея», «Бродягу» и даже на «эй, ты, чмо». Во всяком случае пока ему наливали. Но я бы не стал шутить с ним, когда он трезв. Говорили, он этими своими ручищами способен переломить хребет речному ящеру. Единственный, кто знал, как его утихомирить, был сам Тансатур. Наверное, дикарь признал в нём нового хозяина. Джей предстал на пороге террасы и уставился на меня, расплываясь совершенно дебильной улыбкой. Небесной синевы глазки поплыли пьяным туманом, ни одного трезвого признака во всей шаткой фигуре. Дитя смутного времени, рождённое на обломках культур, неспособное противостоять порокам передовой цивилизации. — Хосподин нах… наф... наместник! — запинаясь протянул Джей и пошёл на меня, раскидывая лапы, в одной из которых он по-прежнему сжимал бутылку. Я невольно отступил, но тут мне на помощь подоспел Тансатур, перехватил у Бродяги бутылку и кому-то всучил. Дикарь остановился и недовольно рыкнул, глядя на капитана почти сверху вниз. – Давай, мой мальчик, ты сегодня хорошо станцевал, а господина наместника мы трогать не будем, он нам пока ещё нужен, – капитан похлопал Бродягу по шее, как молодого инача. Тот, повинуясь скорее тону, чем смыслу, согнулся и уселся на ковёр. А потом и вовсе завалился на бок. Капитан подождал пару секунд и поддел его в бок носком ботинка, дикарь видимо спал. — Ну, вот! — разочарованно выдал Тансатур. — Посмотри на него, Элбер! Две бутылки – и в дым. Скоро совсем сопьётся! Жалко парня. Может, забрать его на «Венисту» да подлечить? Я снова перевёл взгляд на Джея. Рисковое это дело – валяться в пьяном виде посреди борделя, когда тут гуляют имперцы. Даже такая чумазая туша могла привлечь их нездоровое внимание. — Полагаю, трофеи на орбитальной станции всё ещё под запретом, — сказал я. По правде мы оба знали, что Тансатур, если захочет, провезёт что угодно и куда угодно. — Как можно! Какой трофей? — шутейно возразил капитан. — Бродяга хоть и дикарь, но тоже творение Абсолюта! Онилик тем временем получил шлюху в своё единоличное пользование, и чавканье на заднем фоне продолжилось с новой силой. – Хочешь верь, хочешь не верь, – добавил капитан, — но я привязался к этому дикарю. Он пусть и туповат, но предан. А главное – он понимает, кто настоящий хозяин на Хагатее. Вот мы и дошли до разговоров о том, «кто настоящий хозяин на Хагатее». И так каждый раз. Мне приходилось выслушивать тонны пьяного бреда, прежде чем я мог хотя бы заикнуться о своих просьбах. Я малодушно покосился на дверь, но прямо передо мной уже выросла фигура капитана. Мне показалось, я почувствовал жар его распалённого тела. Он был выше меня на голову — благородная кровь. Тансатур бесцеремонно хлопнул меня по плечу и налил мне сальбадеры. – За имперскую власть! – сказал я и заставил себя поднять бокал. – За наши общие достижения! Помни своё место, Эл. Помни, зачем ты здесь. И прилепи немного радости на свою недовольную рожу, как это умеет любая шлюха у Бумажного Феликса. Смотри и учись, Элбернес, как сильно они прогибаются, как глубоко берут. Ты такая же шлюха, просто признаться не хочешь. Да что же так душно, чёрт возьми! Эта сауна сведёт меня с ума. Я дёрнул на себе ворот и, наконец, решился. — Нужна твоя помощь, Тансатур. Снова неполадки на шахте. — Знаешь, в чём твоя проблема, Эл? — раздражённо перебил меня Тансатур. — Ты скучный. Тебе надо отпустить себя. Ты скучный, как засохший кисель. — Если я отпущу себя, некому будет работать. – Ох, ну что ты со мной делаешь, Эл? Стоит мне расслабиться — и ты тут как тут! И вечно тебе что-нибудь от меня надо! То накопители, то бласты. Что на этот раз? — Буровые крабы... — Да ты в своём уме? У тебя же есть крабы! — Остался только один, второй вышел из строя. — Один буровой краб стоит больше, чем все твои шахты приносят за год! — Нам нужен не весь краб, а хотя бы новый кенеблок! Поэтому я прошу, чтобы ты доложил Куратору как можно быстрее. У нас работа простаивает. Одного краба недостаточно, чтобы поддерживать прежний уровень поставок. — И как ты это допустил? — Полагаю, диверсия. — Диверсия? На твоих шахтах? — Капитан недоверчиво скривился. — И ты ещё не перевешал всех бригадиров? – У меня не хватает людей, чтобы устраивать показательные расправы. К тому же это не исправит повреждённый кенеблок, — я готов был терпеливо объяснять ему снова и снова, чтобы он, наконец, начал соображать. — А может, просто кенеблоки старые? — Вот пускай «Вениста» пришлёт нам толкового техника, он и разберётся. — Ты же сам техник, Эл! Ты был лучший на станции. Если помнишь, я даже когда-то рекомендовал тебя Куратору. — У меня нет необходимого доступа, — заметил я. — Ну, ладно, я понял. Ты хочешь, чтобы я снова просил за тебя у Куратора. Как будто тебе больше всех надо. На Хагатее шесть провинций, и везде напряжёнка. — Мои шахты приносят семьдесят процентов всей выработки! — не сдержался я. — Мне больше всех надо, чертовски верно, капитан. А как же иначе? Капитан скривился. — Мой тебе дружеский совет: трепаться о своей незаменимости — плохая примета. Твой предшественник тоже неплохо справлялся. А Империи всё равно, кто заправляет этим клоповником, пока старушка получает свой драгоценный антиграв. При любой возможности Тансатур напоминал мне о бывшем наместнике Алунской провинции. Его звали Саитро Двитай Костяной Короны, он был неплохим парнем. Но мне пришлось повесить его на главной площади Шанаги. Я несколько лет служил ему правой рукой, но мы не сошлись во взглядах. Саитро заискивал перед Империей, надеялся когда-нибудь выслужить прощение и вернуться на родину, где, если верить ему, его ещё ждала любимая супруга. Он не хотел видеть очевидного — все, кто попадают на Хагатею, остаются на Хагатее. В результате хорошо подготовленного, молниеносного переворота власть перешла в мои руки. Ну, что ж? Вот он я — заискиваю перед Империей, выпрашивая подачки. И пока я поставляю сырьё для антиграва и держу всю Алунскую долину под жёстким контролем, я могу надеяться протянуть на своей должности ещё немного. Стоит мне вызвать у «Венисты» малейшее раздражение, сюда пришлют парочку штурмовых отрядов, вооружённых по последнему слову военной техники. Меня и моих соратников объявят мятежниками и поджарят на низких фазерных оборотах. На моё место вскочит другой «счастливчик», и никто не станет разбираться, что тут произошло на самом деле. Всё, что случается на Хагатее, остаётся на Хагатее. Куратору доложат, что всё спокойно. — Прости меня, Танс… я не хотел тебе портить досуг. Но у нас тут и правда серьёзная проблема. Тансатур покачал головой и отвернулся. Он сидел на краю стола, украшенного резными сюжетами местных легенд, и своими многозначительными паузами тянул из меня жилы. На заднем плане кипела потная битва между имперскими солдатами и хагатейскими шлюхами. — Видишь ли, какое дело… — с печалью в голосе начал он. — Когда-то у меня был хороший чин и статус. А теперь я скромный вояка, куда пошлют, туда и поскачу… — Мы оба знаем, что это не совсем так, — я отобрал у него бутылку и налил нам обоим. И рявкнул, что было сил: — Выпьем за настоящего хозяина Хагатеи! В ответ мне безумным хором взревели штурмовики. За это хотел выпить каждый, и я, конечно, пригубил под общее веселье. Кто был к нам поближе — схватили своего капитана под руки и под ноги, подняли над головами и понесли по кругу, восторженно горланя слова своей боевой песни, Онилик сорвал с себя платок с эмблемой «Огненного Кнута» и намотал на кулак. — Слава отечеству! Слава капитану! — Чёрт... Элбер... Пустота тебя побери! Ты же знал, чем кончаются подобные тосты! — воскликнул капитан, сопротивляясь изо всех сил. На втором кругу он всё же отбился и спрыгнул на пол. После всей этой шутовской возни капитан раскраснелся и взмок, но к нему вернулся его довольный и дурашливый настрой. — Ладно, не переживай, наместник, — сказал Тансатур, делая большой глоток и переводя дух. — Я сделаю для тебя, что смогу. И вовсе не в память о твоих прошлых заслугах перед Империей. А просто потому что когда-то ты был в моей команде. И хоть ты пошёл против нас, своих братьев, я не могу оставить тебя в такой сложный момент. Я благодарно склонил голову. — Ты знаешь, я совершил ошибку и поплатился за это. — Ну, что ты, Элбер… Я уже давно на тебя не сержусь. На-ка выпей ещё… кто старое помянет, того — в химобиоз! Предлагаю забыть о былом, у нас ещё всё впереди! И я гулял с имперцами, я пил и закусывал дурманящим дымом. Я смеялся над их шутками, над пьяным Бродягой, которому выжигали фазером какое-то идиотское изречение на спине. Он спал, ничего не чуя. А под кожей, на глубине нескольких миллиметров, проступала надпись. Они долго спорили, были варианты следующие — «Броня крепка и глайдеры наши быстры!» Отклонили, вышло бы длинно. Потом их потянуло на патриотизм, и они даже начали писать «За нами Содружество»… Но потом вспомнили, что находятся в борделе, и посыпались предложения соответствующие: «Трое в зад? Вызов принят», потом «Каждую ракету — в цель!», или «Заходи сам, приводи друзей!» Предлагалось показать стрелкой, куда именно заходить. Переживали, что надпись на синтлийском дикарю не прочесть. В итоге написали по-английски «Здесь паркуются штурмовики» — получилось красиво, хоть и с ошибками. Впрочем, вряд ли Бродяга был бы в обиде — он совершенно безграмотен. В качестве поощрения ему повязали на шею форменный имперский платок. Синтлийцы смеялись, довольные своей проделкой, ходили за выпивкой, то и дело спотыкаясь о мальчиков, которые ползали у них в ногах, подставляя гостям то одно отверстие, то другое, образуя своими телами уже привычный фон. Незаметно ко мне подсело длинноволосое угловатое нечто в просторной рубахе с вышитым воротом и голым задом, оно прильнуло к моим коленям и потянулось к паху, цепко ухватилось за пряжку ремня. Святая Пустота, он так юн, мне хотелось его на горшок посадить, а не трахать. Довольно резко я отпихнул от себя паренька, но мой жест не остался незамеченным. Тансатур поймал незадачливого мальчишку за длинные волосы и заставил его выгнуться. — Ты, куда свою дырку намылил? А кто обслужит господина наместника? — Но господин не желает… — Не желает? Зачем бы он сюда пришёл, если бы не желал? Или ты плохо старался? Знаешь, что случается с дыркой, которая плохо старается? Хочешь узнать? — Нет, господин Двитай… — Её долбят, пока она не превратится в сопло атмосферного глайдера. Капитан отпустил паренька, но теперь и он, и я, мы оба оказались в ловушке всеобщего внимания. Мальчишка откинул волосы, глянул на меня, как мне показалось, виновато. Он снял рубашку, демонстрируя гладкий мальчишеский член, а его живот показался мне слегка вздутым. Потом он повернулся спиной и опустился на шпагат. Проделано это было настолько тягуче и плавно, что я пропустил пару вдохов. И финальный аккорд — мальчишка прогнулся в пояснице, выпячивая на обозрение свою сморщенную красноватую дырку. Из неё выплеснулось немного прозрачной смазки. Мальчики обязаны истекать смазкой. Для этого постоянно ходят с полными животами. Таковы правила у Феликса, и я никогда не вмешивался. — Прошу вас, господин наместник… Как бы ни было противно, но всё это происходило именно со мной. Член у меня стоял, будто каменный, и я никак не мог этого отрицать. Я понял, что совершил очередную ошибку. Следовало тихонько трахнуть мальчишку с самого начала, не выделяясь своей воинственной скромностью на фоне оргии, вполне обычной для данных широт. А теперь всё грозило превратиться в спектакль. — Что ты там разлёгся? — строго спросил я, обращаясь к мальчишке. Расстегнул и приспустил штаны, насколько мог это сделать сидя. — Ты меня ждёшь, или сам изволишь подняться? — Да, господин наместник, — торопливо пробормотал парнишка, вскочил на ноги, отчего у него полилась по ногам смазка. Он хотел было сразу усесться на меня сверху, но я не дал — ещё не хватало, чтоб эта жижа оказалась на моих брюках. Я ухватил его за волосы, как это только что делал Тансатур, и притянул его голову к своему паху. Мой член сразу же проскочил ему чуть ли не в горло, парень захрипел, конечно, больше от неожиданности, чем от непривычки. Звук получился художественный, чем и вызвал немедленный отклик аудитории. От такого вторжения мальчонка потерял над собой контроль, кишечник у него не выдержал, и сразу же под ногами образовалась лужица. Горячая волна прошила меня от ступней до скул. Я почувствовал, как непроизвольно кривится моё лицо, как губа задирается вправо и вверх, обнажая сведённые в судороге зубы. Нам хлопали и свистели, принимая мою гримасу за улыбку довольства. Это было что угодно, но не улыбка. Оскал загнанного зверя — наверное. — А теперь давай забивай в очко! — наставляли меня. — Ещё не заслужил, — рыча отозвался я, делая вид, что готов кончить. — Ну отчего же… — Тансатур вздёрнул мальчика за бёдра и засадил ему с такой силой, что даже я почувствовал судорогу, которая прошлась по худому телу, передаваясь моим чреслам. — Он ведь уже осознал свою ошибку, верно? Парень замычал, а моя плоть отозвалась на эту вибрацию острым наслаждением. — Он осознал, видишь, Элбер… Он больше не будет. Теперь это послушная шлюха. А послушную шлюху надо… поощрять… ты согласен, Элбер? Нам нужно чисто… сердечное… раскаяние… Мальчику пришлось хорошенько упереться в подлкотники. От ударов с тыла он то и дело заваливался, тыкаясь в меня головой, как телёнок в материнское вымя. Мне приходилось придерживать его и направлять. Я смотрел, как скользят по острым лопатками мягкие локоны, как белеет в безжалостных пальцах Тансатура кожа на его худых ягодицах. Капитан штурмовой бригады задавал нам всем тряску, и смотрел при этом он только мне в глаза, словно соединяясь со мной через чужое послушное тело. — А если шлюха упрямится, мы её… воспитываем… правильно, Эл? — на каждом ударе выдыхал Тансатур. Я оказался пойман в собственных дурацких рамках — я не хотел кончать от этой несчастной головы, насильно насаженной на мой член, хотел контролировать себя хотя бы в этом. Но по правилам нашей странной порочной игры, я не мог остановиться. И некуда было уйти от жадного, глумливого внимания штурмовиков и их капитана. Как будто весь мир на меня надвинулся, не то желая убить, не то желая спасти… Это всё помрачение от выпитого, выкрики и смех, запах палёной кожи, и эти ползающие, полуголые мальчики с льющейся из их задниц смазкой, сосущие и чмокающие губы… Я не мог больше сдерживать происходящее в рамках смысла или необходимости. И я кончил, глядя в глаза Тансатуру. Он одобрительно улыбнулся, не прекращая движения, словно я сделал это только для него.