Ломаная линия

Emika – Professional Loving – Грейнджер, – он растягивает губы в липко-мерзкой ухмылке, от которой словно влажный след остается на коже и хочется вытереться, стереть его с себя, даже если придется содрать кожу. – Как зубрёжка? Голова ещё не разболелась? – и в голосе его столько фальшивого, наигранного участия, что к горлу подкатывает желчная рвота. Гермиона стискивает зубы. До боли. До судороги в челюсти. От Себастьяна Моргенштерна её трясет. Драко Малфой внушает отвращение и ненависть. Его кузен – первобытный животный страх, затопляющий каждую клетку тела, страх, от которого внутренности сковывает толстой коркой льда. Она сжимает палочку до побелевших костяшек. Мышцы сводит. Гермионе хочется рвануться. Отвести взгляд. Но тело цепенеет, точно у трусливого кролика. – Шёл бы ты своей дорогой, – шепчет, нет, выдыхает она непослушными губами, не чувствуя земли под ногами. Это бесит. Сводит с ума. Он издает негромкий смешок. У его глаз нет зрачков, они матово-чёрные, похожие на космические дыры, в каких можно пропасть навсегда. Затеряться в ужасе. – К сожалению, Грейнджер, моя дорога проходит именно здесь, – Гермиона втягивает воздух, и тут же жалеет об этом, готовая задохнуться от пьянящего морозно-свежего аромата. Аромата, которым пропитан ненавистный Себастьян Моргенштерн. А он веселится, откровенно смеется, склоняя голову к плечу. Снежно-белые пряди волос сливаются с бледной кожей. Его можно было бы назвать альбиносом. Но она ещё никогда не встречала альбиносов, обладающих такой пугающей красотой. – У меня имя вообще-то есть, – она поражается собственной храбрости (безрассудности), а кончики пальцев холодеют, теряют чувствительность. В самых висках пульсирует, что нужно сдвинуться с мёртвой точки. Скользнуть в класс трансфигурации. И всё. Спасена. – Ах да, точно. Гермиона, – он произносит её имя медленно, почти по слогам, будто пробуя на вкус. И звучит оно музыкально. Тонко. Терпко. Так, что Гермиона мгновенно понимает: это конец. – Ну беги на урок. Нехорошо портить твою репутацию, – Хогвартс захлёбывается в яде Себастьяна. Этот мальчишка подобен смертельной заразе. Отравляет. Уничтожает. Разрушает. Гермиона ощущает, как от неё отваливаются кусочки. Как он ломает её. Аккуратно. Изящно. С садистским удовольствием. У неё слёзы под веками вскипают лишь за партой, когда Себастьяна рядом нет. Когда отпускает. Когда кровь вновь начинает бежать по венам. Когда сердце вновь начинает стучать. Когда произнесенное им «Гермиона» стирается из памяти. Она знает, что пропала, потому что с такой же интонацией он произносит «Кларисса». С такой же интонацией он произносит имя сестры, которую беззастенчиво трахает. Себастьян не скрывает. Клэри не жалуется. Никто в открытую не осуждает. Потому что Себастьян Моргенштерн внушает страх. Гермиона смотрит на Клэри и не может поверить. Ей откровенно жутко. Потому что Клэри улыбается. Льнет к брату, позволяя ему прямо за завтраком в Большом Зале наматывать её огненно-рыжие волосы на кулак. Разрешая посреди урока касаться её между ног. Клэри единственная постоянная любовница Себастьяна. Гермиона не успевает выхватить палочку. Книги с глухим стуком ударяются о пол коридора. Себастьян толкает её к стене, вжимая в каменные плиты. Гермиона не успевает даже пискнуть. Тело охватывает мороз ужаса. Себастьян кусает её губы, проникает языком, властно заставляя раскрыть рот. У неё кружится голова и ощущение тошноты. Он скользит руками под её рубашкой, торопливо расстегивая пуговицы. Гермиона так отчаянно сильно хочет рвануться, закричать, но не может. Тело не слушается. Страх сильнее. Дыхание Себастьяна обжигающе-ледяное, покрывающее кожу мурашками. Он впивается губами в её шею, оставляя тёмные следы, руки проникают под юбку, бессовестно задирая её и спуская трусики. Гермиону хватает лишь на всхлип. Судорожный, едва слышный, больше похожий на писк. Это гадко. Ей страшно от ясного, кристалльно-прозрачного осознания того, что сейчас произойдет. В полутемном вечернем школьном коридоре. Куда может завернуть любой. И звук расстёгиваемой молнии на брюках вызывает новую волну оглушительной паники. Говорят, что если с тобой хороший человек, то твой первый раз будет восхитительным.* Себастьян Моргенштерн не просто нехороший человек. Мерзкий. Дерущий по нервным окончаниям. Ужасающий. И красота его дьявольская. Если присмотреться – уродство. И когда он подхватывает её, закидывает её ноги себе на бедра и грубо входит, всё внутри Гермионы взрывается. Болью. Яростью. Её чёртов первый раз абсолютно не восхитителен и никогда таковым не будет. Она закусывает кулак, ненавидя жгучие дорожки слёз на щеках. Каждый толчок Себастьяна вызывает в голове одну и ту же мысль: «Ненавижу». Гермиона позвонками ощущает каждый выступ, каждую шероховатость проклятой стены. Его пальцы вдавливаются в её бёдра, грозя оставить синяки, губами он обхватывает её сосок, чуть прикусывает, вынуждая вскрикнуть. Себастьян кончает, щекой касаясь её щеки, и его дыхание теперь горячее. Она физически чувствует гуляющую по его губам ухмылку. – Можешь не благодарить, – насмешливо бросает через плечо, застёгивая брюки и поправляя мантию. На лице нет возбуждённого румянца, лишь прилипшие к вспотевшему лбу пряди белоснежных волос выдают произошедшее. Гермиона оседает на пол, прижимая к груди рубашку, подтягивая под себя ноги и пустым взглядом сверля пространство. Она чувствует себя грязной. Использованной. По-настоящему сломанной. – Ты подонок, – произносит. Отчётливо. Громко. С очередной констатацией очевидного факта. Нет сил злиться. Ей просто больно, и горло дерёт, першит, а слёзы всё струятся по щекам. Прорвало. – Ты подонок, - повторяет, наклоняясь вперёд, сжимаясь в комок. Раньше она испугалась бы за собственные слова. Ожидала бы ледяного «Авада Кедавра» или хотя бы пощёчины. Он же только приподнимает уголок губ. – Не обязательно обладать большим умом, чтобы это понять, – Себастьян присаживается на корточки напротив. Приподнимает её лицо кончиками пальцев за подбородок. – Ум нужен, чтобы пересилить свои эмоции. Чтобы спастись от того, что тебе мерзко. Спроси у Клариссы. И он уходит. Теряется в полумраке коридора, напоминая о себе звуком отдаляющихся шагов. А она жмурится. Слюна вязко скатывается по гортани. Хочется закашляться. Выблевать из себя Себастьяна Моргенштерна. Вытравить из себя его слова. Выжечь этот жестокий урок из памяти. Гермиона ненавидит быть слабой. Беспомощной. Господи прости, ей хочется его убить. За то, что заставляет всё это чувствовать. За то, что просто существует. За то, что завтра за завтраком он всё также будет смеяться вместе со слизеринцами и обнимать сестру. За то, что завтра он снова будет смотреть на Гермиону. И ухмыляться. Хрипло повторяя «Гермиона». Пачкая её имя ещё сильнее. Чтобы не отмылось. Никогда.