Шрамы

Я откидываюсь назад и прикрываю глаза, которые немилосердно жжет. Усталость – моя вечная спасительница, перед которой пасуют и алкоголь, и наркотики уже давно не дающие забыться. В окно долетает еле слышный шум редких машин и запах озона и свежести, такой непривычный для сердца Берлина. На экране ноутбука вся история группы. Вся история в одном человеке. Забавно, это было моей мечтой – делать музыку, собрать группу. И никогда – твоей. Это я пригласил тебя стать частью проекта, который так долго вынашивал в глубине души, который стал самым первым ребенком, которого я люблю больше других. Тем самым, который все до единого СМИ и фанаты называют твоим. Моя группа, которая рухнет, если на сцену не выйдет один-единственный человек. Даже смешно. Закуриваю, игнорируя данное дочери обещание. Так смешно, что хоть волком вой. И еще смешнее, потому что группа уже давно не при чем. Даже не смогу назвать, сколько лет я живу во лжи, потому что с каждым годом все больше уверяюсь, что так было всегда. Я словно всегда был связан с тобой невидимой нитью, которая в итоге свела нас лицом к лицу. Смешно, что я был практически женат на твоей бывшей жене. Это и правда было смешно, и мы тогда смеялись почти до слез, осознав весь комизм ситуации. С того самого дня в мелком немецком городишке мы всегда вместе смеялись в унисон над одними и теми же вещами. Мы всегда вместе. Слава Богу, в которого я не верю, что мы все еще не в прошедшем времени. Ни время, ни Нью-Йорк, ни Emigrate не властны над тем, что сильнее нас самих. Мои мысли снова возвращаются к фотографии на экране. Одна из твоих любимых фотосессий группы, до сих пор являющаяся мне в ночных кошмарах. Наравне с другими, со многими другими вещами. Когда-то давно ты спросил, чего я боюсь, и я честно сознался, что не переношу высоты и замкнутого пространства. Ты лишь молча кивнул в своей обычной сдержанной манере, и я был уверен, что ты забыл об этом разговоре. Но с того дня каждый взлет и посадку ты мягко сжимаешь мою ладонь, а я судорожно впиваюсь в твою пальцами, оставляя красные следы. Тебе больно, я знаю. Ты любишь боль. Мысли перебегают с одного на другое, как вспугнутые птицы, и сегодня у меня нет сил их удержать. Боль – начало начал для тебя и основа для нашей группы. Я никогда не смел попросить тебя остановиться. Однажды ты сам поднял тему и с обычным непроницаемым лицом говорил, говорил, словно не замечая, что я цепенею с каждым новым словом. Что у боли есть грань. Тонкая, очень тонкая, перейти которую очень легко, которая зовет тебя пересечь ее, и возврата обратно, скорее всего, уже не будет. И что ты давно ее пересек. И о том наслаждении, которое наполняет нервы вместе с болью, медленной, а лучше быстрой, резкой. И о желании повторять это снова и снова. О зависимости, адреналине, запахе крови. Говорил умные слова о «катарсисе» и «гештальтах». Потом с улыбкой взглянул на меня и ушел, а я так и не смог спросить, сам ли ты выбрал этот путь, сам ли перешел ту самую грань, и изменилось ли «скорее всего» на «никогда». В тот день я понял, что больше не боюсь ни высоты, ни замкнутых пространств. Впрочем, ты больше никогда и не спрашивал, поэтому я так и ни разу не сказал, что боюсь боли. Твоей боли. И напоминаний о ней. Равнодушно бросаю окурок в стакан с недопитым пойлом и листаю застывшие картинки. Шрамы. Много шрамов. Открытых, свежих ран, глубоких и не очень, обычных порезов, рваных, больших и маленьких. Хорошо знакомый ужас подкатывает к горлу, сбивая дыхание. Грим. Просто грим. Я помню, что это - просто грим. И тут же перед глазами мелькают иные воспоминания. Авария, больничная койка, забинтованные руки, какая-то неестественно темная кровь, стекающая по горлу из разрезанной щеки. Если бы это все тоже было просто гримом для очередного клипа. Если бы. Ожоги и порезы от тяжелых металлических крыльев, цепей, пиротехники, незаметный для посторонних шрам в миллиметрах от сонной артерии-наследство от приятелей из уличной провинциальной жизни – невыносимо перебирать все эти случайности, осознавая, что каждая могла стать последней. Вот что страшно. Страшны не раны, тогда, как ты и объяснял мне, адреналин слишком сильно туманит разум, отключая все, кроме инстинктов. Я боюсь твоих шрамов. Внезапная вспышка перед глазами выводит меня из оцепенения. Мы никогда не говорили об этом. Мы на сцене, и мы вне ее – это абсолютно разные люди. Запах грима, пота, страсти и похоти, горящая под моими губами кожа, грубая хватка твоих рук, пошлые намеки, откровенные жесты. Безумные крики зала и твой уверенный твердый голос. Именно он был неправильным, почему-то я понял это только сейчас. Все, что творилось на сцене, было спектаклем одного очень талантливого героя, которому фальшиво старались подражать остальные. Я ничего не чувствовал на сцене, скользя языком по твоей шее, не чувствовал ничего, когда ты вжимался в мои бедра. Ты тоже. В этом я уверен больше, чем в самом себе. Не больше чем шоу. Не больше, чем игра, последствия которой накрывали меня уже после ее триумфального завершения. В душе гримерки, когда воспоминания о том, что ты делал 40 минут назад со мной перед тысячей фанатов, заставляли меня закусывать кулак, чтобы стоны не услышали остальные ребята. В душных номерах дорогих и дешевых отелей, в клубах, на фотосессиях, на вечеринках, когда ты безмятежно и спокойно опускал голову мне на плечо уже не в силах допивать очередной тост. Когда я спал со своими женщинами… Когда ты спал со своими… Друзья. Мы со смехом наблюдали за глазами тех, кому говорили это, разуверяя в мифических тайных отношениях вокалиста и гитариста. Когда говорили, как сложно писать тексты о геях, когда сам им не являешься. Хотя лично мне в те моменты было совсем не до смеха, когда я пытался не думать и не вспоминать о том, как твои пальцы сжимались на моем горле. Я никогда не спрашивал, о чем думал ты. Выходит, что я слишком многого боялся. Неизменно связанного с тобой, впрочем, с тобой было связано абсолютно все за последние двадцать шесть лет моей жизни. Однако, больше половины. Я боялся твоего мира, который способен затянуть и разорвать меня, оставив изломанным и искалеченным, стонущим от боли. Как в душевном, так и в физическом смысле. Таким же, как ты. Мира, который манил меня. Так же, как ты. От которого я сбежал так далеко, как мог, но даже через океан меня тянуло вернуться. Я понимал, что не готов. София исчезла из нашей жизни пару месяцев назад. То есть, конечно, из твоей. Я понимал, что никогда не буду готов. Особенно четко понял сегодня, когда порвавшаяся случайно гитарная струна до крови раскроила твое запястье, и я снова вынужден был наблюдать за красными каплями на твоей коже и улыбкой на твоих губах. Я понимал, что это – тупик. Понимал, что не выберусь. Понимал, что отдал бы все, если бы твоя боль стала моей. Понимал, что не смогу забрать ее. И понимал, что моя боль, разъедающая душу, не шла ни в какое сравнение с твоей. Я понимал, что не готов, и что у меня просто не осталось выбора. Сейчас я понимал тебя. И раз единственный способ унять страдание души – заставить страдать тело, если это цена за то, чтобы окончательно не потерять себя… За окном снова сверкнула молния, вдалеке пронесся глухой раскат грома. Постучал в дверь твоей комнаты и только потом обратил внимание, что шел уже первый час ночи. Внутри все застыло ледяной пустыней, когда дверь распахнулась, являя мне такого сонного и взъерошенного тебя. - Рих? – в серых глазах появляется отражение беспокойства. Я почти забыл о цели своего ночного визита, будучи не в силах перестать любоваться твоими усталыми грустными глазами. Они такие почти всегда. Иногда нейтрально-отстраненные. Но чаще всего из них сквозит печаль, неизбывная, тихая и оттого лишь более щемящая и пронзительная. Когда ты смеешься и смотришь на меня, вокруг твоих глаз собираются мелкие морщинки, какие бывают только у людей, которые часто улыбаются. Тогда печаль мешается с грустью, завораживая меня, и я постыдно отвожу взгляд, за что неизменно заслуживаю твой такой же мягкий и ненавязчивый упрек. На сцене в твоих глазах отражается стальной блеск, холодный, обжигающий холодом и энергией. Как описывают – черти пляшут. Когда ты пьян, печаль замыкается сама в себе, закрывая расфокусированный взгляд. Отступает она только изредка. И я ненавижу эти моменты всей душой. Потому что живой блеск, оттеняющийся облегчением, опирается на те самые шрамы. Сегодня я увижу его. За обычную для тебя плату. - Рихард! Что с тобой? – мягко сжимаешь мои пальцы. Опомнившись, слегка толкаю тебя назад и закрываю за нами дверь. В комнате было темно, но я физически чувствовал твой взгляд. - Молчи, - получилось несколько грубо, но меня уже мало волновали подобные мелочи. Сделал шаг, оказываясь вплотную и прижимая твои руки к стене позади. Глубоко вдохнул запах твоей кожи, хорошо знакомый, но вне концертной атмосферы кажущийся более глубоким и невинным. Такой теплый, такой… родной. Странно, но с каждым прошедшим годом ты казался мне еще более красивым, более притягательным, и чем сильнее ты успокаивался или, как говорится, остепенялся, тем более порочным выглядел в деловых костюмах и строгих поло. Без яркого грима ты еще сильнее притягивал взгляд, чем с ним. Как говорили наши дочери «как большой мишка» с мягкой, чуть застенчивой улыбкой и стальным закаленным стержнем внутри. Твоя заботливость причудливо сочеталась с властностью и силой, той самой, которую я всегда боялся, как огня. И сегодня не был готов, но собирался испытать на себе. То, ради чего я, в действительности, прилетаю из Америки в одновременно и родную, и чужую Германию. Я медленно вел руками вверх по твоим, еле касаясь горячей кожи кончиками пальцев. Мне не нужно было включать свет, чтобы найти каждый шрам, который я знал, как свой собственный. Мягко проводя по покалеченным участкам снова и снова, я неосознанно пытался стереть их, ощущая, как теряю контроль над собой. Неторопливо запустил пальцы в мягкие волосы в кои то веки пушистые, а не стоящие дыбом от безумного количества геля. Губами провел по скуле и подбородку, ощущая немного колючую щетину. По-прежнему еле касаясь, спустился ниже, находя языком шрам около бьющегося пульса. Твои тяжелые короткие резкие вдохи пьянили, а вкупе с осознанием, что сейчас нет никакого фан-шоу, и все происходит наяву и, как ни странно, впервые для нас, я был близок к срыву. Но вместе с тем я понимал, с кем имею дело, и знал, чего ты хочешь. Отбросив все мысли, я резко сжал в кулак черные пряди и впился зубами в доверчиво открытую шею, упиваясь твоим глухим протяжным стоном. Это не концерт, вот где ты уже не сможешь быть таким собранным, спокойным и равнодушным. Как и я тоже. - Рих, нет, - я прикрыл глаза, вздрогнув от мольбы, которую ты даже не попытался скрыть. – Только не ты. Не надо..., - судорожный вдох, - не надо… так… прошу… Вместе с тем, как сорвался твой голос, мне показалось, что мое сердце на долю секунды перестало биться. Невозможно. Этого не может быть. - Не так, - почти беспомощно шепотом повторил ты в пустоту. Не ТАК?! Даже ведро ледяной воды не подействовало бы сильнее, чем два коротких слова. Очень медленно обхватываю твое лицо ладонями и наклоняю к себе, нежно касаясь губами прикрытых век, переносицы, ямочки на подбородке, пульс на шее, ключицы, плечи, предплечья с неровной стянутой кожей. Каждый шрам, каждый миллиметр. Чувствую, как тебя бьет дрожь от моих прикосновений. Отступаю назад, чтобы удобнее перехватить твои запястья и роняю, судя по звуку, какую-то вазу. Под отзвуки оглушительного грохота ты хмыкнул и притянул меня к себе. - Эх, Круспе, - я с трудом разобрал твой шепот, слишком отвлекшись на ощущение теплых губ на своем виске. В эту секунду дверь распахнулась, ослепив меня ярким лучом света из коридора, в котором маячили Ландерс и Шнайдер. - Что тут..., - Пауль осекся, разглядывая занятную картину маслом: растрепанный Рихард Круспе в объятьях полураздетого Тилля Линдеманна. - Тут, наконец-то, все как надо, - задумчиво протянул подошедший в этот момент Олли. Я невозмутимо переплел свои пальцы с пальцами друга. - Ну, парни, извините, - почти ласково буркнул Пауль, и дверь закрылась. Я еще не успел обдумать произошедшее, когда ты за подбородок поднял мое лицо к себе. У тебя потрясающе красивые губы, недаром мечтой всех девчонок было получить поцелуй от герра Линдеманна. Я тоже имел возможность не раз почувствовать на себе их притяжение, но, и это тоже было смешно, не считая концертов и игры на публику, мы ни разу не целовались по-настоящему. И я даже близко не мог подумать, что ты можешь быть таким нежным. Впрочем, я также не думал, что излюбленный книжный штамп «кровь вскипела в венах», оказывается, имеет под собой вполне реальные основания. Или я никогда до сегодняшнего дня никогда не целовался с по-настоящему любимым человеком. Наше тяжелое дыхание смешивалось, убивая жалкие остатки самоконтроля. Уже с трудом соображая, что творю, я коснулся губами твоего запястья поверх сегодняшней раны, и прижался к ней щекой. - Что же ты делаешь со мной, Рих-х-хард, - в хриплом голосе было почти невозможно узнать знакомый сотням тысяч людей сильный баритон. И это мне дьявольски нравится. Лишь немного склоняюсь, чтобы провести языком по отметке под солнечным сплетением, отчего нервно сократились мышцы под моими ладонями. Шрамы украшают настоящего мужчину, так, кажется. Как бы я их не ненавидел, поспорить с этим не могу. Лично меня они вообще сводят с ума. Утыкаюсь лбом тебе в грудь и чувствую, слышу, как рвано и беспокойно колотится твое сердце. В ту же секунду меня крепко хватают за плечо, тянут за собой, бесцеремонно стягивают футболку и коротким рывком швыряют на разоренную кровать. Под ребрами пробежал холодок. Вот и все. Страх заворочался в животе, заслоняя собой рассудок, заставляя замереть. Ты любишь боль. Я, как бы ни вел себя на концертах, – нет. Я не готов принять это, но готов вытерпеть что угодно за право стать частью твоего мира. Потому что люблю тебя. - Расслабься, - короткий приказ над ухом заставил меня вздрогнуть. Легко тебе говорить. Не успеваю опомниться, как чувствую на себе вес твоего тела. Очень кстати, что я лежу носом в подушку – тебе лучше не видеть моего лица. Не знаю, остановишься ты или нет, но, в любом случае, это не должно случиться сегодня. Сильные пальцы сжимают мои плечи, аккуратно растирая напряженные мышцы, мягкими движениями забираются в мои волосы, забирая из головы все лишние мысли, все, кроме желания мурчать, как котенок, который давно не видел хозяина. Горячие губы касаются виска, шеи, обжигают спину, спускаясь к пояснице. Пальцы пробегают по ребрам, слегка касаясь, больше дразня, чем лаская, отчего я выгибаюсь в твоих руках. Удивительно, как легко обмануть тело, пара минут и оно уже готово на все, что ему предложат, готово дать все, что от него захотят. - Ты боишься того, что я могу сделать с тобой? – внезапный вопрос сбивает меня с толку. Мне кажется, или ты боишься услышать ответ. - Нет, - я с удивлением чувствую, что не лгу ни тебе, ни даже себе. – Я хочу этого. Я хочу тебя, - слова даются легко, меня переполняет какая-то безумная эйфория, и я с легким шоком осознаю, что действительно говорю правду. Ту, которую так давно утаивал от нас обоих, которая сейчас дарила почти позабытое чувство легкости и свободы. – Делай, что пожелаешь, - сейчас мне все равно. Я так долго видел эту боль в тебе, проживал ее внутри вместе с тобой, что сейчас действительно хочу разделить и понять ее так, как ты. Взять все, что ты захочешь мне предложить. Кожа горит огнем, словно оголен каждый нерв, я замираю в предчувствии чего-то… Чего не происходит ни через минуту, ни через десять. Не могу даже описать не то что страсть, а темную похоть, застилающую мне глаза, пока ты все так же медленно и неторопливо ласкаешь мою грудь, живот, бедра. Кажется, будучи не один раз женат и оставив позади бесчисленное количество женщин, я так до сих пор и не знал, что такое вышибающий искры из глаз настоящий минет. Как и ни разу не чувствовал столько направленной на себя любви и … нежности. Я чувствовал их в каждом прикосновении, пока ты ласкал и медленно, даже слишком, черт подери, медленно, растягивал меня, подготавливая. Нет, ты не обращался со мной как с хрупкой женщиной, я чувствовал твою силу в каждом движении и желание, которое ты не пытался сдержать, в каждом взгляде твоих потемневших глаз. Но все же это было совершенно не то, чего я ожидал от мужчины, которого успел достаточно изучить за столько лет. Я благодарен за паузу, которую ты оставил мне, войдя до конца, чтобы я вспомнил, что необходимо продолжать дышать. В полумраке спальни твои глаза полыхали огнем, когда я подался навстречу. Ты двигался уверенно, властно удерживая мои бедра, и я уже не мог контролировать свои хриплые стоны, и красноватое марево перед глазами, и отчаянную дрожь рук. Это было слишком хорошо, слишком горячо, слишком, но… - Тилль, - мертвой хваткой сжимаю твое запястье. – Сильнее, черт возьми. Ты же можешь. Я знаю, - мой голос затихает, когда я вижу, как искажается твое лицо. На долю секунды я вижу на нем боль, которую не видел никогда прежде, которой ты вовсе не рад. Но за ней приходит гнев, даже ярость, и мне становится по-настоящему страшно. Кажется, я добился своего. Ты рывком поднимаешь меня и впиваешься в мои губы. Никакой нежности. Твое желание пополам с непонятной мне злобой. Закусываешь губу так, что я не могу сдержать протяжный стон. Больно. Идиот, Круспе, напоролся на то, за что боролся. Ты ускоряешь движения, неотрывно глядя мне в глаза, и от этого напора и силы у меня перехватывает дыхание. Я чувствую твою ярость каждой клеточкой внутри себя, так глубоко внутри, что кажется, будто с каждым движением ты касаешься сердца. По телу разбегаются сотни мурашек, каждый нерв отзывается на грубые отрывистые толчки, и мне уже плевать, какую симфонию слушают сейчас за стеной остальные, я срываюсь на крик и отрывочные всхлипы, которые должны быть твоим именем. В следующую секунду ты довольно грубо затыкаешь мне рот, а твоя ладонь, так же как на концертах, обхватывает мою шею и сжимает так, что я невольно распахиваю глаза, захлебнувшись хрипом, огнем желания, оргазмом, скручивающим все тело, и своей любовью. С силой впиваюсь ногтями в широкие плечи и оставляю на них и на лопатках глубокие царапины. Для тебя. Уже пребывая на краю сознания, впитываю твой протяжный глухой стон. Боже мой. Ах да, я же в него не верю. Какое-то время мы просто лежим рядом, пытаясь восстановить дыхание, под отдаленно слышимый смех и пару стуков в стену из комнаты Ландерса. Мне наплевать на всех кроме одного человека, чьи пальцы я беспомощно сжимаю своими. - Зачем ты попросил меня? – тихий вопрос повис в воздухе. – Пришел, чтобы получить то, что хотел. Это то, что тебе нужно, Рих? Получить, что хотел? Неужели ты думаешь, что я использовал тебя. Черт же возьми. - Это то, что нужно тебе, разве нет? - Не понял, - ты повернулся, вглядываясь в мое лицо. - Ты любишь боль, ты же сам говорил, я видел, - еле слышно шепчу я, опуская глаза. - А ты хоть раз видел, чтобы я причинял ее другому? – горечь в твоих словах разъедает меня изнутри. Прозрение наступает внезапно, обрушившись на меня лавиной мыслей и эмоций. Я самый конченый из кретинов, каких только видел этот мир. - Не знаю, чего ты там насмотрелся, Круспе, - твой голос глухой, но уверенный, - но это даже близко не имеет отношения к истине. И те игры, в которые ты решил поиграть со мной, а я, как полный дурак, позволил себе обмануться и втянуть себя… Боль очищает душу и мысли, позволяет допустить слабость, не делая тебя слабаком, позволяет выбросить из головы все, кроме нее. Считай, что забыться. Та, которую ты принимаешь, которую чувствуешь на своей шкуре, Рихард. А та, которую ты причиняешь другим, ранит куда сильнее тебя самого, чем тех кому ты ее причинил, и не дает тебе взамен ничего, кроме страданий. Особенно если причиняешь ее тем, кого любишь. А теперь убирайся к черту, - ты не договорил, оттолкнув меня. Но я не мог позволить тебе уйти. Осознание и понимание навалились на меня, не давая дышать. Обнимаю тебя со спины, прижимаясь щекой к влажным волосам. - Прости, - шепчу одно единственное слово, не переставая, все сильнее прижимаясь к тебе. – Я видел, что тебе это необходимо. Думал, что необходимо ее причинять и, - сбиваюсь, покрывая поцелуями массивные плечи, - хотел забрать ее у тебя. Хотел, чтобы ты ее не чувствовал. Я боюсь твоей боли, Тилль. Я лишь хотел, чтобы этого, - касаюсь губами многочисленных старых едва ощутимых белых линий от ударов плетки, - не было, - замолкаю, чтобы не сорваться в поток бессвязного нытья. Ты словно окаменел в моих руках, и меня с головой захлестывает чувство непоправимой ошибки, что я разрушил что-то, что так и не стало чем-то большим. - Почему? – ты расцепил мои руки, но медлишь повернуться и даже не скрываешь, что боишься услышать ответ. Но мне уже нечего терять, если не пойти ва-банк, то уже ничего и не останется. - Потому что я тоже люблю тебя, - четко и внятно выдыхаю тебе прямо в ухо, зажмуриваясь в ожидании ответа, - ведь тоже, да? Вспоминаю, как в одном интервью ты сказал, что ты не всегда сильный, а ранимый и романтичный в любви. Всегда было интересно проверить, как ты говоришь, на своей шкуре. Кажется, удостоверился. Возможно, это последнее, что мне доведется узнать, потому что в следующий миг ты сгребаешь меня и обнимаешь так, что ребра, кажется, сейчас треснут. - Тоже, Рих, - тихое признание теряется в моих растрепанных волосах, стекая теплой волной по горлу к низу живота. Я легко касаюсь пальцами шрама на животе. Если все так, возможно я смогу удержать тебя на этой стороне грани. Если ты не хочешь причинять боль мне, может быть, больше они не появятся…

Храните друг друга от сердечной скорби, Так как скоротечно время, что вы проведёте вместе. Даже если вы многие годы рядом, Когда-нибудь они покажутся вам минутами. Храните друг друга от одиночества вдвоём. © Rammstein - Herzeleid