Тюремные птахи

– Отличное было шоу, приятель. Особенно мне нравилось, как этот толстый клоун кидался пирогами, а ты пел. Ты тааак пел, моя Сарочка просто заслушивалась. Звяканье цепей сбивало с внутреннего ритма, болтовня Виггама вливалась в уши потоком бессмысленной чепухи. Когда судья сказал, что Боб начинает отбывать наказание немедленно, тот не подозревал, что это не образное выражение. Всю дорогу до машины он не мог ни о чем думать. И не знал, что путь до тюрьмы окажется настолько сложным. Похожий на огромную коробку кузов, металлические браслеты, узкая скамейка, пара копов в конвое и Виггам. Проклятый Виггам. Шеф Виггам, который мог до смерти заболтать кого угодно, видит Будда, Боб этого не заслужил. Он старался не смотреть по сторонам, не слушал инструкций, которые ему зачитывали. Бобу было плевать, серьезно. Кто бы ни был этот человек, все эти люди в машине. Боб хотел бы, чтобы все это случилось не с ним. В коробке нет ни одного окна; очень душно, не хватает воздуха, копы напряженно молчат, и только Виггам без остановки чешет языком. Как этого болвана не уволили? Как он вообще попал в полицию? И, черт бы его побрал, от его трескотни о Красти, о телевизоре, о сладеньком сыночке Ральфи уже гудела голова. Боб потер уставшее от наручников запястье и уставился в окно. Если б не эта сетка, отделяющая кабину водителя, и не двое полицейских по бокам, он мог бы задушить шефа цепочкой от браслетов. Тогда ему, конечно, переломали бы пару костей и впаяли бы еще десяток лет, но все лучше, чем слушать этого идиота. Впрочем, сидящий слева, кажется, Эдди, тоже недовольно поджал губы. Как знать, может, у Боба был бы неожиданный союзник. Но Боб сидел смирно, как и полицейские, и километр за километром тянулись дурацкие россказни шефа полиции. – ...а еще там подают пиццу на таких маленьких пластиковых тарелочках. Мой Ральфи любит сырную, а я предпочитаю бекон и пармезан, сверху моцарелла и саля… Мама всегда говорила: «Что бы ни произошло – держи голову высоко поднятой, а рот закрытым. Это залог достоинства». И Боб держал. – Все, Эдди, мы приехали, стой. Машину тряхнуло, затем Боба вытащили на воздух и толкнули вперед. – Приехали, Боб. Поздоровайся со своим новым домом. – Кленси грузно выпал из машины. Со свистом выдохнув, он поправил фуражку и подошел к запертым воротам. – Мы привезли Тервиллигера, открывайте. Это шутка? Огромное темно-серое здание с маленькими окошками, обнесенное колючей проволокой. Внутри точно не лучше, чем снаружи. От вида этого угрюмого места захотелось немедленно выпить бокал хорошего виски, закурить сигару, сесть в любимое кресло у камина… Продать душу за то, чтобы никогда не видеть темно-бордовой надписи «Тюрьма Спрингфилда». И никогда, никогда не возвращаться. Когда решетка ожила и со скрежетом начала отъезжать в сторону, Боб вздрогнул. Ему придется провести здесь несколько лет. Это все взаправду. Его снова больно ткнули чем-то твердым в спину, заставляя идти вперед. Мама говорила, что нужно держать лицо. Боб сделал шаг вперед и переступил порог, разделяющий свободу и неволю. *** Внутри было мерзко. Холодно и уныло. Боба осмотрели, сфотографировали, завели дело. Вокруг него сновали охранники и работники тюрьмы в одинаковых тускло-синих формах. Никто из них не пытался заговорить с новоиспеченным заключенным, никто не проявлял даже крупицы интереса к бывшей телезвезде – просто делали свое дело. И обращались как с отбросом. В последнем кабинете его раздели догола. – Наркотики и оружие проносить запрещено, – устало сказала ему женщина с бледным лицом. Ее волосы, намертво высветленные перекисью, были неаккуратно убраны в пучок, а ладони – липкими и холодными все время, пока она ощупывала Боба, смотрела на руки, вены, проверяла, не пронес ли он где на теле (или, не приведи Будда, в нем) наркотики или оружие. Сказать, что это было унизительно, – ничего не сказать. Потом она сунула ему в руки застиранно-белый комплект белья, одеяло и оранжевую форму. – Номер 24601, пройдемте со мной, – бесцветным, как она сама, голосом произнесла женщина и повернулась к Бобу спиной. Вот и все. Здесь нет имен и личностей. Он – просто номер на робе. Жилой блок производил еще более угнетающее впечатление. Да уж, зрелище не из приятных: небольшие камеры, узкие решетки, грязные бетонные полы. Люди, сидящие за ними, были видны как на ладони. Все они смотрели на Боба, а тот – на них. Своеобразная дорога – позора или триумфа; все зависит от того, как тут относятся к комедиантам-преступникам. Вышагивать по коридору под взглядами оказалось непросто, под реплики – еще сложнее. – Эй, клоун! – Провалиться мне на месте, это же помощник Красти! – Где твоя юбка, красотка? – Твоя камера. Возле одной из клеток Боба придержали за плечо. Пока охранник возился с ключами, Боб не поворачивал головы в сторону койки. – Познакомься с соседом, будь паинькой и не буянь. – Охранник распахнул дверь и крикнул внутрь: – Эй, Змей! Я привел тебе друга. Невидимый Змей, кажется, ответил что-то – во всяком случае, Боб ничего не услышал, а охранник засмеялся: – Вежлив, как всегда. Заходи, новичок. И Боба буквально впихнули в камеру. Дверь за ним с грохотом закрылась, звякнули ключи. Резко захотелось спать, пить, есть, но ничего подобного в ближайшее время его не ожидало. Камера представляла собой небольшую комнату. Две койки, один унитаз, одна раковина, крохотное зеркальце, две тумбочки. Окон не было. Надежды тоже. Темные стены. Привинченная к полу мебель. На унитазе даже не было стульчака. Сосед Боба лежал на верхней койке. Лица видно не было – он читал какой-то журнал, – только накачанные руки. На одной из них Боб заметил татуировку в виде змея, видимо, источник клички. «Даже мой сокамерник банален», – с тоской подумал он. Но выбирать не приходилось. Он подошел к своей койке и сгрузил на нее вещи. – Ну и как тебя зовут, новенький? Голос у Змея был приятный. Не слишком низкий, можно даже сказать, завлекающий. – Меня зовут Роберт Тервиллигер, – ответил Боб. – Первый совет, – новый сосед оторвался от журнала. На обложке красовалась Джессика Рэббит. – Хочешь выжить – прекрати произносить вслух этот набор букв. – Но это мое имя. – Тем более. – Змей перевернул страницу и продолжил читать. – Будь проще, Боб. – Еще советы? – Пожалуй. – Змей наконец закрыл журнал и поднял глаза. Наверное, так и должны выглядеть преступники – нахальные глаза, рыжеватые волосы. И серьга в ухе, какое клише. Хоть и выглядит впечатляюще. – Бааааа, – неожиданно Змей расплылся в улыбке, несколько щербатой, – да ты же тот чувак с телевиденья. – В каком-то смысле, – осторожно кивнул Боб. – А ты веселый парень. Повезло мне. Ладно, дам один бесплатный совет – в душ лучше всего ходить рано утром. Или хотя бы просто утром, но не вздумай соваться туда вечером. – Почему? – по инерции спросил Боб, хотя и подозревал, что ответ очевиден. – Хочешь узнать – сходи. Змей пожал плечами и снова раскрыл журнал, словно намекая, что разговор окончен. Боб постоял еще с минуту, потом сел на кровать. Казалось, он смотрит дурацкое телешоу, которое вот-вот закончится – не хватает только титров. Но шоу все не кончалось. Боб продолжал сидеть на кровати, самой дурацкой, с пружинами, а наверху очередной уголовник листал порножурнал с грудастой мультяшкой. И это была поганая реальность. *** Распорядок дня в тюрьме стандартный: подъем, 15 минут на умывание, завтрак, 15 минут на телефонные звонки, обыск в камере, работа, обед, четыре часа свободного времени, ужин, 15 минут на телефонные звонки, вечерний обыск, отбой. В выходные – обязательная тюремная спортплощадка. Свободное время можно провести там же. Также имелись: небольшая библиотека, кружки и собрания для алкоголиков и рецидивистов, курсы по управлению гневом и парочка религиозных общин. Вставать приходилось рано – около шести по всем камерам раздавалось противное дребезжание, а затем охранники лупили дубинками по прутьям. Никакого понятия «личное пространство» в камере шесть на шесть: одна крохотная раковина, две кровати. Боб впервые был вынужден делать все на виду и мириться с тем, что то же самое делает сокамерник. В первое же утро Змей отлил прямо рядом с ним, пока он пытался почистить зубы, и ухмыльнулся, когда Боб покосился в его сторону. – Не хочешь заценить мою комплектацию? – только и спросил он, поймав взгляд, застегнул ширинку и похлопал по бедру. – У Змея есть свой собственный змей. Боб ничего не ответил, отвернулся и наскоро дочистил зубы. Во рту вдруг появился мерзкий привкус. Он уже ненавидел это место всей душой. – Прекращайте копошиться, голубки, – раздался голос охранника, сопровождаемый ударом по двери. Следующим сюрпризом стал завтрак. Точнее было бы назвать это шоком: по крайней мере, именно его испытал Боб, когда зашел в столовую – огромное помещение с серыми стенами, грязными столами и толпами людей. Протолкался к длинной веренице заключенных в очереди на раздачу. – Ммм, пахнет буритто, – прокомментировал запах идущий сзади Боба парень, заставляя принюхаться. В воздухе висел тяжелый аромат чего-то жирного, острого и томатной пасты. Сзади бурно радовались, как впрочем, и впереди: Боб увидел, что заключенные оживились. Буритто здесь – радость. Господи, на воле Боб ел буритто два раза в жизни, только потому, что надо было быстро чем-то перекусить, а здесь это «что-то» сродни выходному дню в середине рабочей недели или праздничному обеду. Еду раскладывали по пластиковым подносам, выдавали пластиковые же вилки – видимо, в качестве профилактики внутритюремного насилия. «Какая глупость, – думал Боб, рассматривая белые тонкие ножи, пока продвигался в очереди, – если правильно обломать этот нож, им можно выколоть глаз или проткнуть барабанную перепонку. А при желании – сонную артерию». – Эй, пальмоголовый, жрачка! – Пальмоголовый, – пронесся по очереди смешок. Боб вынырнул из пучины мыслей, когда бритый наголо бугай швырнул ему поднос, едва не забрызгав стоящих рядом жирной подливкой. Слегка размокшая лепешка с бурой начинкой выглядела не слишком аппетитно. К буритто прилагались маленький пакетик апельсинового сока и красное яблоко. Пластиковый ножичек сиротливо лежал рядом с вилкой и выглядел вполне безопасным. Разве таким можно захотеть кого-то убить? Но если его уже посещают подобные идеи, Бобу здесь самое место. Свободных мест за столами не просматривалось. Боб насчитал три предполагаемых группировки, но что-то подсказывало ему, что их намного больше. Вдалеке сидел Змей, напротив него развалился грузный мужчина с тяжелым взглядом. Вряд ли Бобу будут там рады. Он медленно прошел к столу, который показался ему чуть посвободней других, и остановился у самого края. За ним сидели какой-то старик, методично распиливавший лепешку на мелкие кусочки, парень, мрачно жевавший яблоко, и странный бледный мужчина с тонкими усиками и бородкой. Он не ел, потому что у него дрожали руки, и приборы выпадали. – Здесь свободно? – спросил Боб, напрягая голосовые связки. Никто, кроме парня, не обратил на него внимания. Тот пожал плечами, не отрываясь от яблока. Приняв это за разрешение, Боб поставил поднос на стол и присел. Вилкой подцепил край лепешки и полюбовался начинкой. Как можно это есть? – Эй, клоун. Боб уставился на парня, хрустевшего яблоком. Тот все так же мрачно жевал, не глядя на Боба, но, судя по источнику звука, говорил он. – Вы хотели мне что-то сказать? – Да. – Парень обсосал огрызок. – Не криви рожу, а то Милаха Тони будет сыпать тебе в жрачку опилки. – Ми-Милаха Тони?.. – Боб растерянно бросил взгляд на тех, кто стоял на раздаче. – Ага, тот, что самый крупный, – кивнул ему парень. – Короче, будешь кривиться – придется жрать опилки. Так что советую натянуть улыбку и сожрать это буритто. Наверное, надо было поблагодарить, но в Бобе клокотало возмущение. – Почему вы назвали меня клоуном? – едва он задал вопрос, как парень метнул огрызок, попав ему точно в грудь. Оставив противный липкий след, скелетик яблока шлепнулся Бобу на колени. – Потому что ты клоун, который сел за подставу. – Парень рывком встал из-за стола. – И поменьше вопросов, умник. Это всех бесит. Он схватил свой поднос и двинулся вдоль скамейки. – Он тоже новенький, – глухо сказал рядом старик. Боб благодарно кивнул и смахнул с колен склизкие ошметки. В тюрьме надо играть по правилам. Он как-то слышал это от Красти, когда тот в отходняке начинал болтать. Боб со вздохом зачерпнул вилкой мясо-фасолевую массу, отправил в рот. Яркий вкус специй расползся по небу, и кусок буритто камнем упал в желудок. *** Сказывался недостаток сна: первое время Боб едва мог понять, что происходит, только к середине дня, когда уже надлежало усердно работать на благо общества. Чудовищно не хватало кофеина и возможности спать до полудня. Сейчас их заставляли собирать мусор на газонах и вдоль дорог, сортировать пластик, металл и бумагу. По сути – раздавали мешки с палками, сгоняли к трассе и отправляли шерстить траву. Боб с недоумением смотрел на других заключенных, довольно живо наполнявших мешки, особенно на Змея. Тот умудрялся работать и перешучиваться с полицейскими, он вообще был здесь как рыба в воде, в то время как Боб… Ну, сейчас его было сложно даже Бобом назвать – скорее он чувствовал себя живым трупом. Лучше всего у него получалось вяло грести граблями и дремать, опираясь на ручку. – Эй, комедиант. Не задалась у тебя уборка. Боб вздрогнул, выпустив грабли, разлепил глаза и обнаружил рядом Змея. Тот ухмылялся, в пальцах у него дымилась сигарета, а мешок был наполовину заполнен жестяными банками. В мешке Боба на самом дне валялись какие-то железки и пара пивных картонных упаковок. – Хочешь сачковать, делай это не так явно, – Змей подошел поближе и со вкусом затянулся. – Встал в одно место – и собирай все, что найдешь. Иначе вон тот фраерок, – он указал кончиком сигареты на низкого полицейского с землистым цветом лица, – тебя загрузит по самые гланды. Этот маленький ублюдок любит власть, и при нем лучше работать. Вот на дежурстве Вигамма и его мальчиков лафа. Главное – спрашивай про то, как поживает его мальчик. Этот… как там его… Райд? – Ральф. – Боб зевнул, но пришедшая в голову мысль заставила его встряхнуться. – Ты же сказал, что не даешь бесплатных советов, Змей. Что изменилось? Тот дернул плечом. – Это не помощь. Инструктаж. Если вляпаешься ты, это бросит тень на меня. Мы типа сокамерники, все дела. А я не хочу жить в одной камере с лузером. – Благородно. Чем берешь? – Боб поймал взгляд коротышки и поспешно загреб горсть мусора к своему мешку. – Сигареты, порнуха, деньги. Есть и еще способы, но тебе они вряд ли понравятся, – Змей кинул на землю докуренную сигарету, затоптал, поднял и бросил в мешок – так, чтобы охранники видели. – Спасибо, Змей. – Спасибо потом передашь в пачке, Боб. – Тот кивнул ему, закручивая пачку сигарет в рукав футболки. – И подними грабли, а то врежешь себе по башке, станешь еще дурнее. *** Один из сотрудников организации досуга для заключенных – Аманда Векслер, миленькая брюнетка со стервозным взглядом. Удивительно, что же она забыла в тюрьме. По крайней мере, Бобу точно нет дела до ее короткой юбки и туфель цвета опавшей листвы. – А здесь у нас проходят собрания АА, участникам полагаются крепкий черный кофе и ванильные крекеры. Вы не собираетесь ходить? В другое время Боб не удостоил бы ее и взглядом, но сейчас он немного не в той роли, чтобы позволить себе надменность. Не сейчас, когда его спутницу едва не сжирают глазами редкие встречные заключенные. У Аманды тонкие красивые губы, она улыбается, глядя перед собой. Векслер говорит с ним наигранно-жизнерадостно. Боба тошнит от нее. – Курсы управления гневом ведет миссис Питерсон. Она прекрасный специалист, рекомендую походить к ней. – Боюсь, что я не чувствую гнева, мисс Векслер, – подчеркнуто вежливо отвечает Боб, надеясь, что утомительная процедура знакомства с местечковыми богами досуга скоро завершится. – И вы уверены, что так будет всегда? – Аманда очень обходительна – пожалуй, даже слишком. Ее вопрос звучит фальшиво, ее помада выглядит фальшиво, ее чертовы туфли кричат о фальши. – Когда вы так говорите – нет. Не уверен. – Запишу вас на занятие. – Векслер отмечает что-то в блокноте, не обращая внимания, как Боб закатывает глаза. К сожалению, ему нельзя спорить даже с этой девчонкой. Это плохо скажется на личном деле, а этого никак нельзя допустить. – А здесь у нас по воскресеньям собрания католиков. Вы же верующий, мистер Тервиллигер? – Конечно. – Боб устремляет взгляд на крохотный кулон, уютно лежащий в ключичной ямке Аманды. – Я верю. В спасителя нашего Будду. Кулон поднимается и опускается – Аманда глубоко вздыхает, словно Боб ее разочаровал. – У нас нет буддистов, но, насколько мне известно, все мирское вам чуждо. Можно сказать, что тюрьма – отличное место для тех, кто отвергает ненужные блага? Кулон дрожит, когда мисс Векслер тихонько смеется. – А потом она сказала, что… – Векслер? – переспросил Змей, прекращая складывать из страниц журнала неведомые фигуры, не слишком похожие на традиционное оригами. – Это та киска в коричневых туфлях? – Цвета опавшей листвы, – рассеянно поправил Боб, разглаживая страницу в книге. – Парень, я ж не педик. – Змей громко хмыкнул. – Я разбираюсь только в их содержимом, а не в цветах. Эта Аманда тут крутится очень давно. Сдается мне, она просто жаждет, чтобы кто-то задрал вверх ее ноги в этих самых туфельках… цвета опавшей листвы. – Ты думаешь о чем-то другом? Хоть иногда. – Конечно же нет, мы же в тюрьме. Тут можно думать только об одном. Что-то зашуршало, и на Боба сверху свалился эротический журнал. Прямо в центре из двух страниц было сложено что-то похожее на лебедя. Или воробья. Что-то птицеобразное. Обнаженная грудь причудливым узором украшала «крылья». Но взлететь эта птица вряд ли смогла бы: листы журнала надежно удерживали скобы. Наверное, это было грустной картиной, по крайней мере, Бобу так и показалось. *** Один день сменялся другим. Первая неделя заключения подходила к концу. Боб все еще не верил, что находится здесь. То есть внешне он смирился и даже начал осваиваться, но глубоко внутри теплилась надежда, что все это – долгий и дурной сон. Он проснется в своей кровати и решит не подставлять Красти, а просто убьет – подсунет кокаин и бросит подлецу в кофе две красных, идеально-гладких таблеточки. Сердце бы просто взорвалось, Боб был бы чист, а не лежал здесь на шконке. Никто не стал бы расследовать смерть старого наркомана, его бы просто похоронили. Французы называли такие прозрения «лестничным умом». Скука стала постоянной спутницей. Боб слишком привык к тому, что вокруг кипит жизнь. Даже работая помощником клоуна, он так или иначе был в гуще событий. Постоянные светские рауты, съемки на телевидении, церемонии награждений. Всегда можно было уйти с наскучившего мероприятия, отправиться в бар или театр. Или домой, а там сесть в кресло с любимой книгой Уитмена и читать до самой ночи, наслаждаясь прекрасным слогом и оттенками смысла. Конечно, Боб мог брать книги в тюремной библиотеке, но это было категорически не то. Здесь все было не то. Казалось, в тюрьме невозможно дышать. Накопившиеся тоска и отчаяние будто тисками сжимали легкие, не давая вздохнуть полной грудью. Несвобода давила тяжким бременем, заставляя плечи опускаться. С каждой секундой, проведенной в камере, Боб ощущал, как черная пустота заволакивает его изнутри, не оставляя ни единого просвета. Если так прошла неделя, что же будет через год? А через два? А через пять? Как тут можно жить? Как тут можно существовать? Ответа не было. Только журчала в раковине вода, слышались крики со спортивной площадки, а на верхней койке что-то напевал себе под нос Змей. К началу второй недели нервы Боба были натянуты как струны. *** Через три недели Боб ощущал, что провел в тюрьме год. Возможно, сказалось отсутствие каких-то факторов. Проще говоря, небо в полоску угнетало так, что хоть сейчас в петлю. Серые стены, бритые головы, мрачные рожи. Бобу было противно и душно. Он почти ни с кем не разговаривал. Молча и быстро запихивал в себя еду. Старательно собирал мусор. Все остальное время он либо лежал на койке лицом к стене, либо бесцельно бродил по камере. Видит Бог, он пытался. Даже привык к тому, что приходится сидеть на унитазе в присутствии Змея (хорошо хоть тот отпускал шутки про белую задницу не чаще двух раз в сутки). Но даже в библиотеке не получалось побыть наедине с собой: рядом постоянно кто-то находился – заключенные или охранники, очевидно, следившие за тем, чтобы никто не перерезал себе вены бумагой. Постоянное наблюдение. Открытый душ без кабинок, где приходилось мыться у всех на глазах. Постоянная необходимость слышать и видеть, как едят соседи по блоку. Постоянное наблюдение охранников и камер. Даже во сне Боб ощущал, что на него смотрят. Это буквально выжигало изнутри, скручивало. Невыносимая тяжесть постоянного мельтешения на виду не давала Бобу расслабиться – настолько, что в голове прочно поселилось отчаяние. Самоубийство в тюрьме – вещь нередкая. Кто-то лез в петлю из шнурков, кто-то разбивал голову об унитаз, кто-то глотал пластик или пытался жевать стекло. На что только не способен человек, желающий покончить со всем или выбить себе выходные в лазарете! Боб до такого еще не дошел, но чувствовал, как на его шее затягивается невидимая удавка. Она появилась там еще со времени суда, но с каждым днем все ощутимей давала знать о себе. В столовой он не мог даже распробовать еду – по вкусу все напоминало старые тряпки, но Боб старался держать лицо и улыбался Милахе Тони, даже если тот не смотрел в его сторону. Это необходимость, это ритуал, просто еще один пункт контракта между ним и необходимостью выжить в тюрьме. Конечно, Боб звонил родителям. Сначала матери. Конечно, та принималась говорить нарочито бодрым тоном, спрашивала у Боба про его дела и «не обижают ли его сокамерники», но от этого было не по себе. Отец же, наоборот, разговаривал с Бобом сухо, не называя его иначе как «Роберт», хотя в конце всегда сердечно добавлял, что его ждут на свободе. Но, стоило Бобу повесить трубку, как у него не оставалось ничего. Возвращаясь в камеру после звонка, Боб внезапно почувствовал, что выжат в ноль. Змей уже улегся, явно намереваясь поспать подольше. Отбоя еще не дали, официально у заключенных был свободный час. Боб сидел на кровати, глядя в стену. Сейчас он не был уверен в собственном существовании. Словно из тела высосали все соки, оставив только пустую серую оболочку. Был Боб – нет Боба. Поминай как звали. Участь лучших – жить в тени позеров и быть забытыми… Так унизительно и несправедливо. Участь Боба – гнить за решеткой, пока бездарный клоун выжимает из детей доллары. Этому наркоману давно пора в могилу. Но лечь в гроб пришлось Бобу. Ведь это Боб сидит здесь, на проклятой скрипучей койке, опороченный и печально известный неудачной попыткой подставы. «Прихвостень клоуна» – даже здесь, в тюрьме, Боба иначе не звали. Не так часто, но и тогда эти слова били похлеще острых камней. Как-то раз перед ужином бугай по имени Френки хлопнул его по заднице и громко поинтересовался, почему Боб перестал носить ту отличную травяную юбку. Никто не вспомнил о его таланте. Никто не вспомнил о том, сколько всего Боб хотел сделать для детей. Все помнили только юбку. «Земная слава – на воде круги, – всплыли в голове строки, – что беспрестанно ширятся, растут, пока в просторе водном не исчезнут». Боб бессильно стукнул кулаком по кровати, пружины жалобно завизжали. Сверху донеслись какие-то звуки: наверное, Боб потревожил дремлющего Змея. Джудит с детства повторяла Бобу, что самое главное – сохранять лицо и достоинство, ни в коем случае не ронять себя, не поддаваться обуревающим эмоциям. Но сама Джудит плакала в зале заседания, когда сыну зачитывали приговор. Самозабвенно, некрасиво всхлипывая и не заботясь о том, что тушь стекает по щекам. Воспоминания о матери подействовали на Боба так, словно ему врезали под дых. Он резко согнулся, чувствуя, как жжет глаза. Сверху снова донесся скрип. Кто-то спрыгнул на пол. Боб поднял глаза и обнаружил, что рядом стоит Змей. – Что, слезу решил пустить? – спросил он грубо. Боб зажмурился, надеясь, что это поможет успокоиться. Но слезы не унялись. У него вырвался непонятный звук, подозрительно похожий на всхлип. Боб прижал руки к груди, ожидая удара, но его не последовало. Открыв глаза, он повернул голову и увидел, что Змей тасует неведомым образом появившиеся карты. С его позиции – прямо напротив Боба – прекрасно получалось закрыть обзор охранникам и прочим любопытным. – Я, когда в первый раз попал сюда, тоже думал, что рехнусь, – вполголоса сказал Змей, не отрываясь от своего занятия. Карты мелькали в его пальцах, как у фокусника. Боб недоуменно нахмурился, чувствуя, что истерика отступает. Даже дышать стало легче. – Сыграем в картишки, комедиант? – Змей ухмыльнулся и с треском провел пальцем по углу колоды. – На интерес или будем делать ставки? – самым светским тоном осведомился Боб, словно это не он собирался забиться в рыданиях. – Играем в покер. Если выиграешь ты, я буду застилать кровати. – Змей сел рядом с ним на койку и раскидал карты. – Если я, то ты мне отсосешь. Это было внезапно, Боб даже поперхнулся. Конечно, это тюрьма, но Боб этого не ожидал и… – Какие-то неравные условия, Змей, – только и сказал он. – Моя колода – значит, и правила мои. – Змей прищурился. – Не хочешь играть – не берись. Боб задумался на минуту. К счастью, играть в покер он умел, даром что блефовал отвратительно. – Ладно, – внезапно сказал Змей. – Я не могу играть с новичком на такие серьезные ставки, слишком скучно. Начнем с чего попроще. – Значит, серьезные в следующий раз? – Хмыкнул Боб. И взялся за карты. *** Курсы по обучению управлением гневом работали каждую субботу. Тюрьма заботилась о том, чтобы заключенные выходили на волю умиротворенными, мускулистыми, начитанными. Миссис Питерсон действительно была потрясающей женщиной. Лет тридцати с виду, она буквально светилась уютом и мягкостью, слегка смахивая на Мардж Симпсон, и отлично смотрелась бы на каком-нибудь кулинарном конкурсе в качестве судьи. Или же в роли чьей-то потрясающей тетушки, которая печет вкусные кексы и на досуге угощает соседей. Но почему-то находилась здесь и пыталась помочь мошенникам, ворам и фальсификаторам, у которых были проблемы с самоконтролем. Один за другим они рассказывали свои истории, которые звучали до странности одинаково. Привет, я Чак, я избил своего почтальона, когда он не принес мне письмо, привет, я Роман, я взрываюсь, если не могу получить четкий ответ, привет, я Колин, я не выношу заляпанных заваркой чашек и буквально выхожу из себя, привет, привет, привет. Даже упоминание о том пацане не могло бы вывести Боба из равновесия – внутри у него было замерзшее озеро. Поэтому, когда до него дошла очередь, он просто пожал плечами. – Меня зовут Роберт, и я не испытываю гнева. – Очень хорошо, Роберт, – миссис Питерсон кивнула ему и сложила руки так, словно собиралась молиться. – Но что, если ты посмотришь глубже? – Я не увижу ничего, лишь пустоту, тишину и покой. – Ты уверен? – Как и любой буддист, мэм. Боб точно не знал, что должен чувствовать, потому что совершенно не ощущал злости. Ни капли агрессии. Ничего похожего на гнев. Даже на маленького ублюдка Барта Симпсона, в конечном счете засадившего его в эту поганую клетку. – Я не злюсь, миссис Питерсон. Чего ради? Чтобы взрастить в себе ненависть? Лелеять месть? – Боб едва не задохнулся, когда ему вдруг не хватило воздуха. – Каждую секунду продумывать возможные способы убийства, представлять, как отрываешь ему по очереди руки… Ноги. Голову. Забыв, что это десятилетний пацан. Представлять, как прижигаешь ему язык раскаленным железом… Нет! Это бессмысленно. Миссис Питерсон все время улыбалась, и, когда Боб наконец замолчал, заговорила: – Гнев принимает разные формы. Иногда люди от него уходят, иногда – начинают разрушать что-то. Себя, порядок, вещи, людей. А иногда гнев помогает создать что-то прекрасное. Но для этого надо научиться им управлять. А чтобы управлять им, надо его осознать. Дальше в течение часа она перечисляла все способы осознания гнева. Боб не слушал, чувствуя, как гнев внутри него снова разлился озером и моментально застыл ледяной коркой. – Она сказала, что гнев нужно выражать. – Свежо. Очень свежо. Боб смотрел, как Змей примеривается к боксерской груше. – Бывал там? Спортзал делал голос гулким. Боб еще ни разу не приходил сюда, но после курса миссис Питерсон.… Пожалуй, ему бы не помешал способ быстро справиться с обуревающими эмоциями. Поэтому Боб искал его везде. – Конечно. Это тюрьма, Боб. Оглянись, – Змей раскинул руки и обвел зал взглядом. – Здесь все злятся. Меня тоже как-то послали на эти курсы. Но все это чушь. Разика два в неделю наедине с этой деткой – и все уйдет. Боб неверяще хмыкнул. Бить грушу ему никогда не доводилось. Мать берегла его артистичные руки, а отец – суставы. – Зря хмыкаешь. – Змей приобнял грушу, словно человека со спины, и покачался. – Она может показать тебе любого человека. И ты можешь сделать с ним все, что хочешь. Попробуй, комедиант. – Ударить ее? – Ну да. Боб повел плечами. Колотить мешок с песком? – Посмотри, она же сама напрашивается, – Змей ухмылялся. – Что тебя злит, Бобби? – Когда меня называют Бобби. Боб примерился к снаряду, сжал кулаки, нанес удар. Когда кулак столкнулся с твердой поверхностью, ничего страшного не случилось. – Да кто так бьет? Ударь как надо. Представь себе кого-нибудь. Президента. Или какого-нибудь придурка. Боб нахмурился, вглядываясь в ярко-красную кожу. Если подумать, груша напоминала ему кое-что. Футболку того мальчишки, Барта. Барта Симпсона. Боб ударил сильнее, чувствуя, как недавняя злость снова поднимается со дна души. Лед начал плавиться. Красный цвет кожи – кричащие декорации «Красти-шоу», места, где Боб сначала поднялся, а потом упал, места, которое погубило его, места, олицетворяющего все самое худшее, что есть в мире. Боб снова врезал по груше – еще и еще, мышцы на руках напряглись, а костяшки засаднили. Остановиться было невозможно. Боб не слышал, что говорил ему Змей. Он впечатывал в грушу кулаки, и каждый удар смутной болью отдавался в запястьях, и пальцах, и груди. Получи, чертов Виггам! Получи, Симпсон! Получи, получи, получи! Остановился Боб только тогда, когда боль в кистях стала настолько сильной, что не замечать ее уже не получалось. Он согнулся, рухнул на колени, стараясь отдышаться. Волосы упали на лицо, полностью закрывая обзор, и все тело почему-то болело, хотя он только бил по груше. Костяшки пальцев покраснели. Боб откинул с лица пряди и выпрямился. Змей околачивался поблизости, пялясь на него с таким видом, словно смотрел представление. – Теперь я могу не бояться заходить в камеру, а, комедиант? Ты изгнал своих демонов? Боб, тяжело дыша, потирал сбитые костяшки, прислушиваясь к своим ощущениям. Внутри, как в жерле вулкана, клокотала чистейшая, незамутненная ярость. В ней не было места прощению и созиданию – каждый виновный в том, что Боба упекли за решетку, должен ответить за это. – Я… чувствую себя иначе. – Лучше? – Да. *** Когда речь заходит о тюрьме, первое, что представляется, – зверства. Чудовищные избиения, насилие, доминирование сильного над слабым, стремление унизить и сломать. Наверное, в Спрингфилде даже тюрьмы были странными, потому что здесь оказалось чуточку иначе. Да, иерархия, кланы и группировки, но Боб точно не знал, кто сверху. Стычки и драки между враждующими заключенными случались по нескольку раз в неделю. К счастью Боба, он не был бойцом из блатных и не стал парией. Как и Змей, но того спасал имидж крутого одиночки. Такие, как Змей, нигде не пропадут, они впишутся всюду. Заключенные Боба особо не задевали. Возможно, и за это следовало благодарить Змея, хотя Боб тешил себя надеждой, что его не трогают из-за звездного прошлого. Здесь многие делали почти то же, что и на воле. Смотрели телевизор, занимались спортом, даже каким-никаким искусством – при тюрьме были кружок рисования, лепки из глины и, как ни странно, писательский клуб. Кто-то жил в тюрьме годами. Кто-то заводил здесь семью и детей – само собой, за пределами тюрьмы. Ко многим приходили девушки – таким даже устраивали ночные свидания. Чтобы их заслужить, нужно было очень постараться, примерно себя вести и за неделю не заработать ни одного замечания от охраны. Были, конечно, и отщепенцы. Но Боба их судьба не занимала. Даже в условиях жизни без личного пространства он сумел-таки найти способ отвлечься от того, что его, по сути, окружают люди с черными душами и примитивным мышлением. – Не задирай нос, – как-то сказал ему Змей. Они лежали в койках после отбоя. Иногда у них оставались силы на разговор. – Не ты один тут элитарный сукин сын. – Неужто и ты из них? – Представь себе. Я из Принстона. Надо же. Боб едва не выдал в ответ: «Колледж для клоунов», как он всегда отвечал Сесилу, но сдержался. Сесил только подрожал бы губами, а Змей вполне мог и нос разбить. – Надо же, – повторил Боб вслух. Воспоминания о брате вызывали у него смешанные чувства. С одной стороны, он скучал даже по нему, с другой – из-за него он попал к Красти. – Тех, кто задирает нос, не любят. – Змей широко зевнул. В тишине камеры было слышно, как щелкнула челюсть. – Их живо спускают на землю. Так что проще, проще, комедиант. – Я Боб, Змей. – Ну конечно. – А как ты оказался здесь? Сверху донеслось хмыканье. – Спокойной ночи, Боб. – Спи спокойно, Змей. Это был ценный совет. *** День не задался еще с обеда. Боб понял это, когда в столовой его пихнули подносом в спину. Хотя он ничего не сделал… Просто, когда ему шлепнули на тарелку горстку чего-то, напоминающего пережеванный хот-дог с плевком сыра сверху, он громко попытался выяснить у повара, что это. Ну как выяснить – просто спросил. И, кажется, довольно дружелюбно. То, что он совершил ошибку, Боб осознал почти сразу, увидев злые глаза Милахи Тони и его помощника. – Тебе что-то не нравится? – прогромыхал кто-то за плечом Боба. Он осторожно обернулся и замер. Здоровый детина держал в лапищах поднос, который казался крохотным. Казалось, бицепсы были везде, даже на пальцах. Его физиономия скривилась в злобной ухмылке. – Эй, пальмоголовый, – протянул он, сильно гнусавя. – Ты что-то имеешь против нашего Стива? Боб бросил взгляд на парня, стоящего рядом с Тони на раздаче, и покачал головой. Остальные заключенные притихли. Публика здесь благодарная, но жадная до драк и крови. – Нет, наоборот, – пробормотал Боб, чувствуя, как легкие ухают куда-то в желудок. Нарвался? Неужели нарвался? Бритый явно чего-то ждал, а Боб не знал, что делать. – Сей деликатес – лакомство, – еле слышно проговорил Боб, – мои комплименты Стиву. Услада небу. Я просто хотел узнать, как это называется, чтобы впредь… радоваться... – Да у нас тут соловей завелся, – сказал кто-то из-за спины бритого, – ишь как заливает. Умник! – Остынь, Скотт! – крикнул кто-то из конца очереди. – Не задерживай людей. Бритый только хмыкнул. – Ладно, вали к черту, – сказал он, забирая с подноса Боба желе. Боб был только рад этому. Он подхватил поднос, скороговоркой извинившись перед Стивом, и сел в самый дальний угол. Аппетит пропал, кусок не лез в горло. Рядом с грохотом опустился поднос. – Ну, ты дал, – Змей довольно хохотнул. – Я уже был готов поставить на то, что твои мозги размажут по бетону. – Ну ты и сволочь, – вздохнул Боб. – Зато заработал бы. Ты будешь есть свой джюльен? Боб молча бросил на его поднос маленький контейнер с залитыми сыром грибами. – Не бойся так, – утешил его Змей, помешивая овощи. – У нас редко бьют придурков. Даже таких, как ты. – Таких, как я – это каких? – Боб закатил глаза. – Парней, которые явно не знают, что такое лишения и невзгоды, – трагично прошептал Змей. – Короче, ты пришел сюда из верхов, твоя прическа похожа на чертову рыжую пальму. Думал, что станешь королем тюремного блока? – Я вообще не думал, что попаду в тюрьму когда-нибудь, – вздохнул Боб, накалывая на вилку кусок брокколи. Говорят, зеленый цвет успокаивает. – Никто не думает. А попадает. – Змей пожал плечами – Думаешь, ты первый? Черта с два. Был у нас случай. Обычный парень, офисная крыса, попал сюда очень глупо – решил присвоить себе деньги. Видно, мозгов ему не хватило. Вот он первый, кто умудрился вслух обругать здешнюю жрачку. После этого долго не мог питаться, потому что в пюре ему сыпали опилки, а в салат терли мыло. Потом он как-то вымолил прощение, уж не знаю как – наверное, постоял на коленях, – Змей многозначительно помолчал. – Пока соблюдаешь правила, то у тебя есть шанс выжить. Такие дела, амиго. – Мексиканские замашки? – Пошел ты. Но настроение у Боба слегка улучшилось. Он даже пожевал куриную отбивную. Конечно, не ресторан «Золотой трюфель», но и не совсем помои. – В Висконсине пришлось бы есть на завтрак склизкую кашу, а на обед – полтора банана с горсткой лапши, – Змей словно прочел его мысли. Боб не спросил, откуда ему известно, каков порядок в тамошних тюрьмах. Ему показалось, что лучше не знать об этом. Обед они прикончили в дружном молчании, которого не смог нарушить даже вечный чертов шум. Чтобы выжить в тюрьме, нужно соблюдать несколько правил. После второго месяца отсидки Боб записал их ручкой на матрасе: «не говорить»; «не спрашивать»; «держаться поближе к охране»; «не ходить в душ вечером»; «не ругать еду». Змей порывался добавить еще «не быть козлом», но Боб не позволил портить казенное имущество. Привычка формируется за три месяца – по крайней мере, так говорит болван, приходящий вести психологические семинары «в целях просвещения заключенных». За три месяца можно свыкнуться со многими вещами. Прилипшая ко дну подноса каша, необходимость мыться в душе на 15 человек, свыкаться с долгим присутствием в твоей жизни кого-то, прежде незнакомого. Хотя свыкнуться со Змеем было не так сложно. Если смотреть трезво, то Змей был меньшим из зол. – И зря ты не послушал про козла, Боб, – тасующий карты Змей состроил обиженную рожу. Он постоянно возился с картами, когда их закрывали перед отбоем, объясняя, что так легче переносить нехватку никотина. – Может, какой-нибудь фараон прочитал это, послушался и ушел бы из полиции. – Полиция нужна миру. – Конечно, это была провокационная мысль. Боб прошелся от стены до кроватей. Ему не хватало прогулок, тело соскучилось по ходьбе. Ходьба по камере – плохая замена, но лучше все равно ничего не было, по крайней мере, в ближайшие два часа. – Она поддерживает в нем порядок. И помогает людям. – Помогать – собачья работа. Как и делать этот мир лучше. – Змей отложил колоду и растянулся на койке во весь рост. – Если у меня будет сын, то я первым делом расскажу ему о том, что улучшать мир – бесполезная трата времени. Сколько бы ты ни сделал, сколько бы ни вложил в это, все равно найдется мудак, которому на хрен не сдался твой мир во всем мире или свежий взгляд на мировое устройство. И он похерит твои усилия. Потому-то мы и сидим тут с тобой, комедиант. – Я-то да, а ты что пытался улучшить? Мне казалось, ты сидишь тут за многочисленные ограбления. Змей дернул плечом, продолжая смотреть в потолок. – Однажды мир украл у меня что-то. Я просто пытался вернуть хоть часть украденного, – бесцветным тоном ответил он, и в голосе не было ставшей привычной насмешки. Кажется, в этот раз Змей говорил серьезно, и, более того, искренне. *** После отбоя Боб не мог уснуть – просто пялился и пялился на верхнюю койку. Пересчитывал пружины, подавшиеся под весом Змея, надеясь, что это поможет заснуть. С овцами срабатывало – как и с ударами ножом, которые он нанесет Барту Симпсону, когда того встретит. Но не с пружинами: сна не было ни в одном глазу. Одна, вторая, третья, перемычка, четвертая, пятая… Внезапно пружины качнулись, койка скрипнула. Боб услышал вздох Змея и шорох журнальных страниц. Наверняка заначка порнухи, которой у Змея было полно: тот выменивал на нее у остальных заключенных сигареты и травку. Змей снова вздохнул, до слуха Боба донеслись шорох откидываемого одеяла и странные нечастые звуки, похожие на хлопки. Только этого не хватало. Боб замер, стараясь не шевелиться и не издавать звуков. Змей решил подрочить. Бобу случалось жить с другим парнем в одной комнате, тюрьма не стала для него таким уж уникальным опытом. Конечно, он был в курсе, что делают все мальчики наедине с собой, но что делать другому мальчику, ставшему невольным свидетелем? Ключевое слово – невольным. Хлопки участились, и дыхание Змея тоже, он шумно втягивал воздух, его койка качалась, изредка поскрипывая в такт. Боб лежал на спине и продолжал наблюдать этот танец пружин. Ему казалось, что, если он пошевелится, то выдаст себя и… И… Звуки обволакивали его, словно Змей лежал рядом, надрачивая свой член, и дышал ему прямо на ухо. Боб попытался зажмуриться, но стало еще хуже: он почувствовал, что возбуждается. Тело предавало его. Как давно он не был ни с кем. Как давно он не был с женщиной. Рука сама нырнула под одеяло и скользнула в трусы. Боб сжал рукой наполовину вставший член и вяло провел по нему пальцами, задевая головку большим. Он попытался представить себе что-то эротичное, сексуальное. Марину, свою последнюю любовницу. Небольшая грудь, которая приятно ложилась в ладонь, мягкие черные волосы и красивые бедра. Нежная и отзывчивая, а как она сжимала колени перед оргазмом… Воспоминания незамедлительно отозвались тягучим жаром, член стал тверже. Боб втянул воздух сквозь зубы, надеясь, что Змей слишком занят собой, и быстро задвигал рукой. Вот так, вот так гораздо лучше… Боб исступленно толкался в ладонь до тех пор, пока удовольствие не растеклось по его телу томительной тяжестью, а по руке – знакомым теплом. С минуту он лежал неподвижно, наблюдая, как двигаются и наконец замирают пружины. На него навалилась сонливость, веки начали тяжелеть и склеиваться. Преодолев брезгливость, Боб вытер испачканную руку о простыню и повернулся на бок. Утром Боб старательно избегал взглядов Змея. Тот, впрочем, ничем не выдавал, что ночью заметил что-то. Будь по-другому, Змей наверняка бы сказал. Боб наскоро почистил зубы утром и буквально выбежал навстречу конвою, который пришел, чтобы забрать их на отработку. Это была предсказуемая реакция тела, уверял он себя. Они все здесь лишены каких-либо телесных контактов, даже те, кто видится со своими девушками. Тактильный голод. Даже драки затевают лишь затем, чтобы почувствовать контакт с живым человеком. Даже боль становится желанной. Даже если это выливается в желание сделать этого человека неживым. Боб задумчиво проткнул пустое брюхо банке из-под колы. Если так подумать, то это плата за слабость. Убить того, кто стал ее частью. Он решил не думать об этом – почему-то стало не по себе. Когда они возвращались в камеру перед отбоем, Змей показался ему чересчур веселым. Он прислушивался к происходящему за решеткой и скалился. – Сегодня отличный вечер, Боб, – сообщил он и впихнул сокамернику непрозрачную пластиковую бутылку. – Ко мне придет Глория. – Глория? – Боб опустился на кровать и прижался спиной к стене. – Да, – Змей остановился перед зеркалом и зачесал волосы. – Моя прекрасная Глория, которая слаще всех конфет мира. – О, – промямлил Боб. Значит, весь вечер в его распоряжении. Очень кстати. На этот случай Боб припас книгу. Будет возможность провести вечер наедине с собой, как он давно хотел. Это редкость. Это ценность. Остаток времени Змей тихо напевал, приводя себя в порядок. Боб достал книгу и устроился поудобней. Провел ладонью по обложке. Шершавый материал приятно покалывал кожу. Бобу нравились книги, потому что они были настоящими, от них пахло клеем и пылью. Книга помогала оказаться подальше от этого места. – Собираешься весь вечер вгрызаться в этот талмуд? – Змей бесцеремонно сел рядом с Бобом и закинул ему на плечо руку с зажатой в ней сигаретой. Курить в камере было запрещено, а вот в комнате для встреч стояли пепельницы. – Да. – Эдгар По, – прочел Змей вслух с обложки. – Помню, он боялся ворон и любил маленьких мертвых девочек. – Вообще-то Линор была живой. Просто он воспевал ее даже после смерти, потому что любовь оказалась сильнее. – Ага, – Змей скривился в улыбке. Он так и не убирал руку, ее тяжесть и тепло будили давно забытые ощущения. Бобу нравился Змей – он тоже был настоящим. – Тогда хорошего тебе вечера с мистером По. А я пойду к Глории. Он убрал руку и поднялся, прикусывая сигарету. К камере приближались охранники. Со скрежетом открылась и захлопнулась дверь. Когда шаги Змея перестали быть слышны, камера вдруг опустела, и полумрак подобрался к Бобу вплотную. Странное чувство охватило его. Старое забытое чувство уюта, даже в этой темноватой камере. Он потер переносицу, открыл книгу на случайной странице и выхватил взглядом строчки: Никогда из мрака душу, осужденную тонуть, Не вернуть, о, не вернуть! Заснуть удалось не сразу. Бобу в принципе паршиво спалось в тюрьме на неудобной койке и тощей подушке с жесткой наволочкой. От белья постоянно несло чем-то резким и неприятным. Но со временем человек привыкает ко всему. Сон был душный и тяжелый. Серые стены давили со всех сторон. Он оказался в совсем маленьком помещении, до отказа набитом людьми. Боб попытался протиснуться между ними, найти выход, но они даже не потрудились посторониться, чтобы дать ему пройти – просто стояли на месте и поворачивались вслед за Бобом, как флюгеры. Разного роста и комплекции, в одинаковых черных костюмах. Боб хотел бы сказать, что фигуры следят за ним или смотрят осуждающе, но у них не было ни глаз, ни лиц – сплошные белые пятна. Слепые и немые, они теснили Боба со всех сторон, обступали, замыкая в тесный круг. Было нечем дышать, словно безлицые отбирали у него кислород. Он захрипел и присел на корточки, надеясь, что сможет продышаться, но стало только хуже. От равнодушной толпы отделилась фигура, присела перед Бобом, словно передразнивая его позу. – Что ты себе позволяешь? – вдруг громко крикнула она и толкнула Боба в плечо. Тот потерял равновесие и... ... вместо холодного пола под ним был матрац, но крик не прекратился. – Я тебя предупреждал, – крикнул кто-то за спиной, и тут же раздался грохот. Боб приподнялся на кровати, пытаясь протереть сонные глаза. В камере было темно, слабый свет из общего блока едва освещал комнату. На полу сидел Змей и вытирал разбитый в кровь нос. Над ним возвышался надзиратель, сверкая свежим синяком под скулой, с резиновой дубинкой в руке. – Нарываешься, Змей, – зло проговорил он, пихая того ботинком под ребра, – и в любой другой день я бы немедля швырнул тебя в одиночку на неделю. – Ну так швырни, что, кишка тонка? – просипел Змей, ограничившись тем, что отпихнул от себя ногу. – Они у нас переполнены, – подал голос охранник, стоявший у дверей камеры. Голос у него был до того противный и скрипучий, что остатки сна бесследно покинули Боба, и он просто молча наблюдал за происходящим. Не хватало еще подвернуться под горячую дубинку. Надсмотрщик побагровел. – Заткнись, Джереми, – бросил он через плечо коллеге и ткнул дубинкой в Змея, – смотрю, ты соскучился, ну так я тебе устрою. Он сорвал с верхней койки постель. Вместе с ней свалились журнал и пачка сигарет. Боб заметил, как пачка отлетела под его койку. Джереми бросился поднимать упавшее. Змей хотел было притянуть к себе журнал, но надсмотрщик наступил на него. – Как в родной одиночке, все как ты хотел. И никаких больших азиатских сисек, – он отшвырнул журнал к выходу. – Да брось, Льюис. – Змей вытянул руку, но надсмотрщик развернулся и быстрым шагом вышел. Следом пробежал Джереми, волоча матрац, простыню, одеяло с подушкой и подобранный журнал. Это походило на сцену из плохого ситкома, вот только творилось в реальности. Змей проводил охранников злым взглядом и улегся на пол. – Вот блядь. – Что ты успел натворить? – наконец решился спросить Боб. Он был готов к любому исходу – от мирного ответа до того, что Змей ему врежет. Мало ли, в тюрьме надо быть готовым ко всему. Змей не ответил. Только шмыгнул носом и поднялся с пола. Сначала он отошел к раковине, оторвал внушительный кусок от бумажного полотенца и прижал к носу. Затем приблизился к кровати. – Двинься, – прохрипел он. Боб не сразу понял, что обращаются к нему, но в следующий миг Змей без спроса сел на кровать и улегся, вжимая его в стенку. Резко перестало хватать места. – Ты с ума сошел? – Предлагаешь мне спать на полу? – огрызнулся Змей и пихнул его локтем. – Не выделывайся, а то сам отправишься на голые железки. – Змей, смею напомнить, что ты угрожаешь такому же заключенному, – сухо проговорил Боб, но брыкаться не стал, а отвернулся лицом к стене. Удобней не стало, но так они хоть смогли улечься. Змей прижался своей спиной к его, на ощупь он был как печь, такой же горячий. От него несло сигаретами, потом, кровью и – немного – женскими духами. Наверное, что-то случилось, когда он виделся с Глорией. Может, кто-то из заключенных за соседними столами смотрел на нее как-то не так. Кто знает. Глаза жгло, но они слипались. Боб попробовал отрешиться от происходящего. Жутко хотелось снова уснуть или не спать больше никогда, чтобы не возвращаться в ту комнату, где люди без лиц слепо следили за каждым его шагом и отнимали кислород. – Она бросила меня, вот и все. Боб вздрогнул. Внезапное признание вырвало его из подступающей дремы. – Почему? Судя по возне Змея, он пожал плечами. – Сказала, что не может так. Что не хочет ждать меня всю жизнь. Что не надо было выбрасывать ее из машины, когда я уходил от погони. – Да уж, – только и смог выдавить Боб. Его слегка трясло из-за резкой побудки. – Не стоило. Хоть не на ходу? – Было бы хуже, если бы легавые повязали ее вместе со мной, – буркнул Змей. – Конечно, нет, за кого ты меня держишь? Я просто вспылил, схватил ее за руку, а Льюис бросился меня оттаскивать, вот ему и прилетело. – Я тебя вообще не держу, Змей, – устало вздохнул Боб. – Мне жаль. – Ага. Нахер иди. Они замолчали. Боб закрыл глаза, стараясь поскорей отключиться. Неглубокий, нервный сон постепенно забирал его. Боб слышал, как сопит разбитым носом Змей, и чувствовал, как тот шевелится, стараясь устроиться поудобнее. В третий раз ему помешала ладонь Змея, тяжелая и горячая, почему-то скользнувшая по бедру. – Что тебе? – Дай накроюсь, жмот. Рука исчезла, потянув за собой большую часть одеяла, но Боб не боялся, что замерзнет. Казалось, вместо крови по венам Змея течет лава. Или его подогревал изнутри невыплеснутый гнев. Казалось, уснуть не поможет уже ничто. Но после того, как Змей затих, сморило Боба на удивление быстро. В эту ночь люди без лиц больше не приходили. Наутро все тело болело так, словно его били. Открыть глаза было не просто невыполнимой задачей – казалось, что никакая сила тут не поможет. Боб пошевелился и едва не застонал: похоже, каждая мышца в его теле закаменела, и теперь любое движение сопровождалось болью. Он не спешил отбрасывать в сторону вариант с избиением: кто знает, что ночью происходило со Змеем. Отношения никогда не были сильной стороной Боба, но то, что расставание – тяжелая штука, он испытал на своей шкуре. Например, прощание с карьерой всемирно известного шоумена оставило в его сердце глубокую, кровоточащую рану. Вряд ли она когда-нибудь заживет. За плечом Боба было неожиданно холодно и пусто. Нечеловеческим усилием он заставил себя подняться и кое-как принял сидячее положение. Было еще рано. Чертовски рано – звонка на подъем пока не давали. Змей стоял у раковины и сосредоточенно причесывался, глядя в крохотный зеркальный квадратик. Боб машинально запустил пальцы в свою спутанную шевелюру. Здесь ему обрезали волосы, но теперь они снова отрастали. На глаза попалась смятая подушка, которую ночью у него почти полностью выдернули из-под головы. Заскорузлая наволочка стала бурой от крови, от нее за версту несло тошнотворной сладостью. – Змей, твою мать, – Боб устало потер лицо ладонью. – Ты мне всю подушку кровью залил. – Сегодня можно сходить в прачечную, Бобби-малыш, – отозвался Змей с насмешкой, не отрываясь от своего занятия. Боб поморщился. Прозвище резануло по ушам, но спорить было бесполезно. Лучше уж потратить это время на попытку соскрести себя… Собрать себя... Ох, твою ж… Он стащил наволочку с подушки, швырнул на пол. Теперь лишь она и валяющаяся в углу камеры пачка сигарет напоминали о вчерашнем. Ну и, конечно, сам факт. Верхняя койка была девственно пуста. Боб бросил взгляд на сигареты. Странно, что Змей их не заметил. Повинуясь безотчетному порыву, он протянул руку, поднял пачку и машинально откинул крышку пальцем. Послышался кисловатый, терпкий запах табака. Пачка была только-только начатой. Боб поднял глаза на Змея и, убедившись, что тот не смотрит, со странным чувством быстро засунул сигареты к себе под матрас. Объяснить этот поступок было абсолютно нечем: он не курил, для внутритюремной торговли этого мало, а прятать назло Змею – глупо. Но, тем не менее, пачка теперь лежала под его матрасом, словно маленькое сокровище или грязная тайна. Как посмотреть. – Ты как? – наконец решился спросить Боб. Не то чтобы он волновался, но, пожалуй, впервые за все эти месяцы вспомнил, что Змей все же преступник-рецидивист. Совсем недавно в столовой он рассказывал, как прострелил Апу ключицу за то, что тот недостаточно любезно отдал ему деньги из кассы. Может, он хотел впечатлить «белых братьев». Проверять Боба не тянуло. Змей наконец закончил с волосами. Кинул расческу на полку. – Ничего. Живем. – Он ухмыльнулся, глядя перед собой, и пихнул подошедшего Боба в бок. Он выбрал для этого ту самую секунду, когда омерзительный звон разорвал тишину, вызвав приступ мучительной боли. – Не волнуйся, матушка-гусыня. Боб недовольно скривился в ответ, потирая ребра, и ничего не ответил. Инициатива всегда наказуема, всегда. Вряд ли Змей нуждался в жалости. Впрочем, не то чтобы Боб ему сочувствовал. - Подъем! Подъем, мешки с мусором! Боб спешно засунул в рот зубную щетку. День обещал быть долгим. Долгим и утомительным. Все было как в тумане. Картинка сменялась по мере того, как Боб закрывал и открывал глаза. Вот он на завтраке, где выдали отвратительную овсянку, по вкусу больше похожую на обойный клейстер. Привычный гул голосов обволакивал ватным одеялом. Боб не разбирал, что говорит сидящий рядом с ним Дохляк Стьюи, который оживленно спорил с кем-то, – лишь голоса и шум. Парень напротив то и дело недобро косился на него, но Бобу было все равно. Больше всего ему хотелось поскорее промотать этот день к концу. Или эти несколько лет. Как бы ему хотелось... ...теперь вместо ложки у него в руках оказались пакет для мусора и пустой стакан из-под Красти-коктейля, и Боб, не испытывая привычного желания проткнуть ненавистную клоунскую рожу, просто сунул его к собратьям. Им достался участок вдалеке от деревьев, солнце нещадно палило и жгло. Дежурившие сегодня Луи с новичком, которого, кажется, звали Шон, торчали неподалеку в единственном тенистом местечке и неспешно потягивали фраппе. Это следовало из обрывков их трепа. Очнулся Боб перед телевизором в блоке досуга. Шло какое-то непонятное вечернее шоу, на моргающем экране веселились тряпичные куклы, избивая друг друга поролоновыми битами. Вместе с ним перед телевизором сидели еще двое, но Боб понятия не имел, кто это. В тюрьме через какое-то время все лица стирались, становились похожими друг на друга, несмотря на цвет кожи. Из всей этой толпы Боб узнавал разве что тех, кто обитал в камерах напротив, поваров и Змея. К слову, того не было поблизости. Боб так и не смог вспомнить, видел ли его сегодня вообще. Кажется, на отработке он заметил, как мрачно курит Змей, подкидывая ногой смятую жестяную банку, но тот находился метрах в двух, не меньше. В общем-то, деваться им друг от друга было некуда, разве что в послерабочее время. Боб предпочитал скрываться в библиотечном блоке. Змей же... Задумавшись, Боб не заметил, как опустились веки, а когда открыл глаза, обнаружил, что настало время возвращаться. Дверь в камеру лязгнула, надсмотрщик втолкнул Змея и захлопнул за ним дверь. – Скоро отбой, будущие доноры органов. – Он громко постучал по прутьям. – Только попробуйте начать шуметь. Змей вальяжно приложил два пальца к виску и отсалютовал. Что-то в его движениях настораживало. А когда он тяжело прошел вперед и облокотился на кровать, Боб понял. – Боже, да ты пьян, – констатировал он, подойдя ближе, и неловко завис напротив. Их разделяли всего-то два шага. – Как… Как это возможно… здесь? – Угу, – невнятно пробормотал Змей и приглушенно хмыкнул, наваливаясь на свою койку. – С божьей помощью. Малыш Билли работает там, в часовне. Помогает падре со всей этой херней типа «подготовить комнату к собраниям верующих»… кретинов, «разлить по стаканчикам сок и разложить крекеры». Ему доверяют сливать остатки сока и святого кагора, а еще он знает, как мять апельсины, если ты понимаешь, о чем я. – Пожалуй, что… да. Боб поморщился и вздохнул. Из апельсинового сока в тюрьме делали что-то вроде браги, а Малыш Билли с первого дня заключения гнал у себя в подвале самогон. Видимо, в смеси с вином эта дрянь развозила еще сильнее: Змей не очень твердо держался на ногах. Удивительно, как его не вычислили, не бросили в карцер. – Тебе надо проспаться. Как ты вообще дошел досюда? Мне казалось, появиться пьяным здесь – значит неминуемо свести знакомство с резиновым другом наших доблестных охранников. – У меня свои способы, – Змей хмыкнул и поднял голову. В полумраке его лицо выглядело страшновато. – Да и с Грегом мы давние близкие приятели. – Это вообще возможно? – С моей первой ходки. Боб вздохнул снова. Он стоял к Змею слишком близко и уже предвкушал тяжелое утро. Возможно, даже тяжелее, чем сегодняшнее. Странно было наблюдать за тем, как переживает Змей. Заключение сильно повлияло на Боба: он стал хуже истолковывать поведение людей. Его товарищи-сидельцы казались ему на одно лицо – хладнокровные, черствые, недалекие отморозки. А тут… Внезапный грохот заставил Боба вздрогнуть. Во всем блоке погас свет, погрузив камеру в кромешную тьму. Эхом пронесся голос дежурного, отчитывавшего кого-то на другом конце блока. Змей вдруг резко подался вперед, толкнул Боба к стене и прижался к нему всем телом. Это было неожиданно и неприятно. Боб забился, но это не помогло. На мгновение в голове мелькнула мысль позвать охрану, но тут же пропала – кто знает, что с ним сделает Змей за стукачество. Как ни смешно, безопасней было... подчиниться? Отвратительно. Совершенно непереносимая беспомощность накрыла Боба. – Какого хрена, Змей? – прошипел он, пытаясь отпихнуть его, но тот не шелохнулся. – Не скучаешь по свободе, Боб? – Змей, казалось, не обратил внимания на трепыхание сокамерника. – Ты слишком рафинирован для этой дыры. Он хохотнул, Боб поежился, ощутив горячее дыхание на своей шее, и с трудом проглотил скопившуюся во рту слюну. Говорить приходилось шепотом. – Конечно. Змей уткнулся лбом ему в плечо. Боб снова сглотнул: его разве что не трясло от напряжения. Казалось, что колени сейчас подогнутся. – А я вот скучаю по моей девочке, – буркнул Змей и прижался теснее, – все время вспоминаю, как все начиналось, как она завалила меня на капот моей же крошки. Второй крошки. Сказала, превышение скорости и неуважение к должностному лицу при исполнении. – Змей? – Боб осторожно пошевелился и почувствовал, как на бок ему легла горячая ладонь. Змей шумно вздохнул, обдавая его запахом чего-то знакомого. Бороться смысла не имело: Боб никогда не был особенно сильным, а Змей, казалось, состоит сплошь из мышц. – А потом я показал ей настоящее неуважение, – Змей хрипло засмеялся и приподнял голову, выдыхая Бобу куда-то в ухо, – на заднем сиденье. Забрался в ее тесные форменные брюки. Я думал, она мне врежет, но нет. Она оседлала меня так быстро, игривая кошечка. Боб зажмурился. Он совсем не знал, кто эта Глория такая, как она выглядит, но голос Змея против его воли вызывал в мозгу странные картинки. Соблазнительные картинки. Не так отчетливо, как хотелось бы, но все же он видел, как Змей заваливается на сиденье машины, а верхом усаживается подтянутая женщина в тесной полицейской форме, щелкают наручники… Боб пропустил момент, когда между его ног втиснулось колено, а нажим чужого тела стал почти невыносимым, даже дыхание перехватывало. Он с ужасом понял, что происходит – нехитрая история возбудила его. И Змея. Даже сквозь робу Боб чувствовал чужой стояк, упершийся ему в бедро, а в следующий момент Змей качнулся вперед, потерся об него всем телом. Боб дернулся, пытаясь отстраниться, и несильно стукнулся затылком о стену. Липкий страх обволакивал: казалось, что из камер напротив за ними безотрывно наблюдают. Хотя было относительно тихо, казалось, их сейчас увидят, ворвутся и растащат по разным углам, бросят в карцер… Но даже шагов дежурного не слышалось, наверное, он не слишком ревностно относился к работе, и, черт побери… Змей уперся руками в стену, его колено настойчиво вжималось Бобу между ног, почти до боли, и… черт… Было приятно, почти хорошо. Боб не сдержался и вцепился Змею в плечи, стараясь не сползти вниз по стене. Змей сосредоточенно дышал ему в шею. Он больше не разговаривал, только размеренно покачивался, продолжая прижиматься вплотную, распространяя вокруг удушливый запах пота и кислых апельсинов, заставляя Боба задыхаться от недостатка кислорода и давно позабытых ощущений. Они все нарастали, вызывая дрожь и слабость. Чувствовать чужое тело так близко, именно так… Неподалеку раздались шаги. К их камере приближался дежурный, и надо было сваливать на койки, чтобы не попасться ему на глаза, но Змей даже не пытался отстраниться. А Боб не хотел, чтобы тот прекращал хоть на мгновение. – Блядь, – не выдержал он и, дернувшись всем телом, кончил прямо в штаны, ругаясь шепотом, – твою мать, черт возьми. Змей хрипло усмехнулся – его дыхание было таким горячим, – лихорадочно дернулся сам. Боб бездумно опустил ладонь вниз, протиснув пальцы между телами, и накрыл его член сквозь ткань. Шаги все приближались – как и шипение рации, как и глухие удары дубинки о ладонь. Змей подался навстречу руке Боба и шумно выдохнул, явно кончая. И замер, прижавшись к Бобу всем телом. Но уже через мгновение он отпрянул и буквально взлетел на свою койку. Боб проводил его взглядом, но сдвинуться с места так и не смог – чудовищная слабость пополам с истомой разливались по телу. Он прикрыл глаза, но резкий звук заставил его вздрогнуть. – Какого черта ты там делаешь? Свет от фонарика ударил прямо в лицо, причиняя боль глазам. – Отлить встал. – Ночью ходи под себя. Живо лег. Боб нехотя отлепился от стены и буквально вполз на свою кровать. Раздражающий свет исчез, надзиратель продолжил обход, а Боб уткнулся лицом в матрас. Он был совершенно вымотан, в голове мелькали обрывки мыслей. Сам не свой от замешательства, усталости и остаточного возбуждения, Боб кое-как завернулся в одеяло. И, стараясь не думать о Змее и о том, что случилось, забылся тревожным неглубоким сном. Устроившись на стуле, Боб наблюдал за мельканием оранжевой униформы в машинке. В прачечной было тихо. Всегда тише, чем в жилом блоке или отсеке досуга, если не считать гула машин. Хотя после какофонии из голосов заключенных, жуткой смеси диалектов и противных дневных шоу он казался почти симфонией. Надзиратели дежурили снаружи, иначе в помещении царило бы настоящее столпотворение, а прачечная была крохотной. Стирать вещи полагалось в определенные дни. У каждого были свои, и сегодня пришел черед Боба. Почему-то сегодня народу наблюдалось не очень много. Либо их забрал Виггам для своих нужд, либо стирка вещей не входила в их жизненные приоритеты. Кроме Боба, в прачечной тусили еще двое – мрачный темноволосый качок и какой-то светловолосый очкарик. Темноволосый лениво качался на стуле, дожидаясь, когда его белье достирается. Тот самый парень, который попал сюда почти одновременно с Бобом. Его имя так и осталось тайной, зато Боб прекрасно помнил, как тот запустил в него яблочным огрызком. Словно подслушав мысли Тервиллигера, парень смерил его мрачным взглядом, но тут же отвернулся. Очкарик листал какой-то журнал – вроде бы программерский, – не обращая на них ровно никакого внимания. Бобу все это было только на руку. Он с относительным удобством мог расположиться здесь и, следя за тем, как крутятся в барабане шмотки, дать мозгу отдохнуть. Подумать… Или нет. Со Змеем Боб не разговаривал – во всяком случае, о том, что произошло. Обыкновенный инстинкт самосохранения: не хочешь слышать ответ – не задавай вопросов. И Боб почему-то не хотел знать. Он понял одну простую вещь: ему все равно. Он не злился, ему не было ни плохо, ни отвратительно. Не хотелось проблеваться или проораться. Подраться, на худой конец. Не хотелось ничего. Вообще. Его жизнь спустили в унитаз. Боба лишили сцены, бросили за решетку, обезличили, замарали его имя. И кто? Паршивый сопляк. Теперь он заперт здесь. Что дальше? Закончить жизнь чьим-то... Машинка слила воду и громко щелкнула, возвещая, что цикл закончен. Боб встал со стула и потянулся, разминая затекшие мышцы. Подошел к машинке, вытащил белье, сложил в корзину. Случалось, он слышал, как некоторые заключенные потихоньку обсуждают другие тюрьмы. Например, что в Шелбивилле выдают всего-то два комплекта тюремной одежды и столько же пар белья, набор постельного и жалкое подобие пижамы. А кормят лишь фасолью, картофельным пюре и пародией на салат из огурцов и консервированной кукурузы. Наслушавшись такого, Боб мог бы сказать, что ему повезло: здесь условия были вполне сносными. Конечно, если не считать тирании Виггама и необходимости лицезреть удручающую самодеятельность Вигги-младшего. Боб взялся за коробку с листами смягчителя, потянул на себя один. И что, все так и будет тянуться? День за днем? Унылое прозябание от звонка до звонка, а потом – выход с клеймом преступника-неудачника в мир, который вряд ли будет ему рад? Мир, в котором существуют поганец Барт Симпсон и старый алкоголик Красти, наживающийся на тупых детишках... Тут следовало бы вздохнуть, что такова жизнь, или найти другие приличествующие случаю слова. Но сейчас Бобу хотелось сказать одно: жизнь – дерьмовая штука. Его вдруг отпихнули в сторону. Боб едва удержался на ногах и с возмущением воззрился на обидчика. Нарушителем спокойствия оказался тот, черный. Он деловито загружал в сушилку Боба белье. – Слушай, это моя сушилка! – попробовал запротестовать тот, но без успеха. Парень продолжал засовывать внутрь свое барахло. – Теперь моя, – управившись с ним, наконец соизволил ответить он. – Какие-то проблемы? Боб почувствовал, как внутри закипает гнев. Весил метатель огрызков раза в полтора больше и, скорее всего, одним ударом размазал бы его. Но сейчас Бобу было плевать. – Здесь полно других! Забери свой хлам и проваливай, – прорычал он, толкая парнягу в плечо. Тот медленно развернулся, прямо как по сценарию. Боб увидел холодную ярость в его глазах, но не отступил. – Нарываешься, клоун, – хрустнул суставами облом. – Дам тебе шанс. Отвали, сядь на жопу и не отсвечивай. – А то что? – Боб прямо-таки кожей почувствовал, как сгущается воздух. В ответ раздался гортанный хохот. В следующую секунду здоровяк толкнул Боба, и тот налетел на машинку. Свалилась коробка с порошком, рассыпая по полу содержимое. – Я предупреждал, – парень двинулся на Боба. В отчаянии тот швырнул противнику в лицо коробку смягчителя и, припомнив, что говорил Змей про удар, изо всех сил врезал под дых. Громила согнулся пополам, но не упал, а бросился вперед, словно бешеный бык, впечатав Боба в стену. – Эй! Боб краем глаза отметил, как очкарик оторвался от журнала, пытаясь то ли остановить их, то ли привлечь внимание надзирателей, и удивился собственному равнодушию. Он попытался отбиться, ударить коленом в пах, но попал в бедро. Противник заехал ему лбом в лицо так, что Боб приложился затылком о стену. От боли потемнело в глазах и зазвенело в ушах. Кровь хлынула из разбитого носа, заливая рот и подбородок. Боб едва почувствовал, как кулак врезался ему в бок, и там вроде бы закололо. На шум в прачечную примчались смотрители, в четыре руки сцапали парня и попытались оттащить подальше. Это далось им с трудом. Боб схватился за бок, с ужасом чувствуя на пальцах что-то теплое и влажное. Ноги подкосились. Голова раскалывалась на части. Нещадно мутило от крови во рту. – Какого хрена, Каб? – Брось, твою мать, псих ублюдочный! Что-то со звоном упало. Длинный, тонкий кусок металла, чем-то похожий на пружину из матраса. Боб увидел, как громилу вжимают лицом в пол. Картинка перед глазами почему-то расплывалась. Боб сполз по стенке и, к своему стыду, потерял сознание. Из черноты что-то раздражающе светилось. Боб кое-как открыл глаза и тут же зажмурился. Сильно пахло йодом и стиральным порошком. Если судить по серовато-белым простыням, тонкой голубой рубашке и неистребимому духу антисептиков, он был в больничном отсеке. Свет бил по глазам. Сощурившись, Боб повернул голову набок. Нос был заложен, каждый вдох отзывался в груди тупой болью, в глаз, по ощущениям, воткнули гвоздь, но все это это меркло по сравнению с сильной резью в левом боку. Во рту ощущался привкус металла и медикаментов. Тошнотворный коктейль. Тело едва слушалось, но все же Бобу удалось привстать на кровати. Он откинул тонкое застиранное одеяло и приподнял рубашку. На боку красовалась повязка. Каждое движение отдавалось новым приступом боли. – О, проснулся, чувак. Пластиковая шторка, отделявшая Боба от остального блока, с шорохом отъехала в сторону, и в закуток шагнул Змей. Он сразу же задернул шторку, уселся в облупленное и дырявое пластиковое кресло и принялся разглядывать Боба. От удивления тот даже забыл о боли, ломившей тело. Кого-кого, а этого типа он не ждал. – Я умер, что ли? – спросил Боб, укладываясь обратно на подушку. – Нет, – пожал Змей плечами, – то есть возможно, я не в курсе. Ты видел тоннель, голос звал тебя? Боб задумался. – Нет, – с некоторым сомнением ответил он. Припоминалась только темнота, но кто знает, может, такое в самом деле приходит после смерти? – Значит, ты все еще на грешной земле. – Ладно, – Боб устроился на спине со всем возможным удобством, стараясь не слишком дергаться. Когда он сохранял неподвижность, боль стихала. В голове шумело и гудело, словно ему от души врезали по голове музыкальными тарелками. Такое бывало – в той, прежней жизни, от которой не осталось ничего, кроме воспоминаний. – Не думал, что ты придешь меня навестить – Почему нет, чувак, – благодушно улыбнулся Змей, закидывая ноги на койку, – ты сокамерник, все дела. Что там еще говорят в таких случаях? – А на самом деле? Змей громко фыркнул и сложил руки на груди. – Ну ты даешь! Не проведешь тебя, Бобби-дружище. Медбрат Луи промышляет медицинской травкой, а в медблок просто так не пускают. Так что мне просто повезло, что мой обожаемый сокамерник попал сюда, – Змей довольно хохотнул. – Слышал, ты подрался с малышом Кабби? – Что за идиотское имя, – пробормотал Боб, потирая болящие от света глаза. – Ты здесь всех знаешь? – Он действительно Шестерка, – ощерился Змей. – Этот парень – известный лузер. Сел за чужие долги, прикинь, их на него свалили. Не очень грамотно, но конкретно. Говорят, у него в доме нашли грамм пятьсот кокаина и пару нычек с героином. – Кретин. – Это еще не самое смешное. Знаешь, кто его засадил? Твой дружок Красти. – Настоящий фарс, – Боб прикрыл глаза, ощупывая повязку на переносице. – Странно, что сразу тебя не прибил. Ты даже посадить этого клоуна не смо… – Заткнись, – Боб прижал ладонь к глазам, стиснул зубы. – Заткнись, мать твою! Змей почему-то послушался. Боб несколько раз глубоко вдохнул. На злость не было сил. – Не знал, что здесь разрешают… посещения больных. – Это инициатива Виггама. Говорит, что дружественная атмосфера поможет нам встать на путь истинный, – протянул Змей, толкая Боба ногой. – Не знаю, как ты, а я уже чувствую это единение душ! – Больной ублюдок, – вздохнул Боб и поморщился, пытаясь пихнуть Змея в ответ. Это была плохая идея. Просто отвратительная. – Я здоровый. Ты больной. Вообще-то я рассчитывал, что ты будешь в отключке. – Как ты только заводишь такие связи? Это же тюрьма. – Да пока лежал здесь в свою первую отсидку. Луи меня заштопал, мы с ним немного поболтали, так и закорешились. – Тебя штопали? – забывшись, Боб повернулся к Змею и охнул. Тот дернул плечом. – Было дело. Дурак я, попал на заточку одному важному ублюдку. Три удара, один между ребер, другой чудом не задел печень… – Змей приподнял полу робы, показав длинную беловатую «звездочку». Боб только хмыкнул и тут же пожалел об этом – мало того, что в глаза как будто песка насыпали, теперь ему еще стало неловко. Он отвернулся. – Что тут у нас? – Шторка снова отъехала, сопровождаемая пренеприятным шелестящим звуком. К кровати Боба подошел невысокий латиноамериканец с пижонской бородкой, в светло-голубой форме. Змей одернул робу и приветственно махнул рукой. – Ага, проснулся и уже меряешься со Змеем… Без понятия, чем вы тут меряетесь, но это ложный путь, амиго, – пришедший скользнул по Бобу взглядом, без лишних церемоний подошел вплотную и задрал на нем рубашку. – Ты у нас везунчик. Сотряс, сломанный нос и проникающее в боку. Тебя ткнули коротенькой заточкой, не задели ни печень, ни селезенку, так что считай, в лотерею выиграл. Селезенка вообще рвется как бумажка, мог бы загреметь на больничную койку надолго. А так мы тебя подлатаем и выпустим проебывать жизнь в заключении. Боб только устало закрыл глаза. Везунчик, как же. – Не гони лошадей, Лу-Лу, – подал голос Змей. Давать дурацкие прозвища – его хобби? – Он сейчас проблюется и отрубится. – Вот и отлично. Сон – лучшее лекарство, к тому же самое доступное в этой дыре. Снова урезали финансирование… Вас еще не кормят опилками? Голоса доносились до Боба как будто сквозь толстенное одеяло. Звон в ушах усилился. Он почувствовал болезненный укол в руку, потом по телу разлилась странная давящая слабость. – Я ошибся: просто вырубится. – Пусть, пойдем, я пока… Конца разговора Боб не услышал, не разобрал:стены внезапно начали сдвигаться, веки налились свинцовой тяжестью, тяжелый плотный туман осел в голове. И наступила тишина. Процесс заживления занял не так много времени. Приятного в нем было мало, но после общего блока больничное крыло казалось Бобу даже сносным. Нужно было терпеть мерзкий запах лекарств и крови, когда меняли повязку, пить горы таблеток и бесконечно долго лежать, чтобы не потревожить зашитую дырку в боку. Первые дни от лежания в одной позе хотелось подвывать, но это было намного лучше долгих серых будней. Пусть теперь они были долгими белыми, наполненными непрестанной болью и бесцельным убиванием времени. Порез заживал быстро, но неравномерно, воспаление не желало спадать. Лечащий врач, доктор Фабио, даже беспокоился, что с заточки могло что-то попасть в рану, а Бобу… пожалуй, ему было все равно. Если он умрет, это хотя бы прекратит отбывание срока. Его смерть просто положит конец всему. Боб спал, принимал лекарства, выполнял необходимые рекомендации врача, снова спал и совершенно ни о чем не думал. Медблок не пустовал. Пара-тройка заключенных поступила с простудой, один – с шурупом в желудке. За ними приглядывали дежурные смотрители. Они же время от времени проверяли кровати больных на предмет нычек градусников, таблеток и других веществ. К Бобу они заходили раз в сутки. Все остальное время приходилось проводить в компании шторок, блаженного медикаментозного тумана в голове и боли. Он точно не напишет об этом родителям, хотя клятвенно обещал рыдающей матери сообщать обо всем. Чего не сделаешь ради ее блага! Если бы Боб лежал в больнице Спрингфилда, его, сурово выговаривая, скорее всего, лечили бы знакомые отца из гильдии врачей. А здесь нечего делать, разве что спать или мучиться в полубреду. И некому приходить – разве что Змей решит снова сбежать от обязаловки Виггама и заскочит изобразить примерного гражданина, ступившего на путь исправления. Как ни странно, Змей действительно пришел. Он заявился через день. Боб издалека услышал смутно знакомую мелодию, а через несколько минут насвистывающий Змей отдернул шторку. – Привет еще живым! Держи, это тебе, – Змей бросил Бобу под руку что-то небольшое, увесистое и холодное и уселся в кресло, стоявшее на том же месте. Пакетик апельсинового сока, такие им выдавали на обед. – Ты принес мне сок, – пробормотал Боб. Потянулся к тумбочке, чтобы поставить пакетик, и сморщился от прострелившей бок боли. Змей наклонился к нему, отобрал сок, поставил рядом со стаканчиком из-под таблеток и откинулся на спинку кресла. – Вместо апельсинов. Будет чем запивать горы колес, которыми тебя пичкает Луи. От некоторых омерзительно сохнет во рту. Боб не нашелся с ответом. Что-то здесь явно не сходилось, потому что не мог Змей принести ему что-то просто так. Это тюрьма, здесь живут по волчьим законам. – Что тебе от меня надо? Змей громко хохотнул: – Стащи-ка ибупрофена, которым тебя тут закармливают. Он мне жизненно необходим, у нас каждая таблетка на вес золота, – он снова рассмеялся и начал постукивать по пластиковому подлокотнику. – Ты похож на труп, что мне от тебя может перепасть? Разве что халявная почка, если отбросишь свои лыжи. – Так тебе нужна почка? – На продажу – за милую душу. Боб только хмыкнул, складывая руки на одеяле. – Ты к Луи? – после продолжительной паузы все же спросил он. Змей, оторванный от своего занятия, пренебрежительно дернул плечом. – Ага, но что-то наши песики зверствуют, чуть ли не до трусов меня прощупали, думал, сейчас твой сок вскроют. Так что я пока тут потусуюсь, познакомлюсь с тобой поближе и все такое. Боб закатил глаза. – Я польщен. Змей только цыкнул на него. – Брось, Боб, будь хорошим мальчиком. Скажешь Виггаму, что я исправно носил тебе цветы и держал тебя за ручку, он наклеит в мое личное дело смайлик, а комиссия по досрочному освобождению не станет задавать лишних вопросов. – А говорил, от меня тебе ничего не перепадет. Змей поднял руки. – Признаюсь, соврал. Что-то перепасть может, – беззаботно согласился он. – Если будешь образцовым мальчиком, тебе дадут поблажку. – Вот как. Боб обвел взглядом постель с сероватыми простынями. Свои бледные руки. Грязные, бесцветные стены и потрескавшийся потолок. – Тогда будь хорошим мальчиком, Змей. Принеси мне что-нибудь почитать. Конечно, если это не запрещено. – Почуял власть, Бобо? – В голосе Змея не было возмущения, только усмешка. – Ладно, посмотрю в твоих пожитках. Ты же не прячешь в книгах наркоту? Обмануть Змей его не обманул и действительно принес книгу ему в палату, и даже не на следующий день или через пару дней, а тем же вечером — забежал перед ужином и бросил книгу ему на кровать. Сказать или спросить что-нибудь Боб даже не успел, Змей махнул ему рукой и скрылся. На одеяле лежал потрепанный том с вытесненным на корешке «Эдгар Алан По». Очень удачно, потому что Боб как раз не дочитал этот сборник с рассказами, между страниц даже лежала закладка из куска газетной страницы. В тюремной библиотеке почти не нашлось приличных книг, только современная проза и юмористические сборники 90-х, так что эта книга была находкой, одна из немногих, которую можно читать без рвотных позывов. Боб любовно провел ладонью по обложке — его кисть казалась такой бледной на фоне темно-синего цвета — и раскрыл книгу. До ужина оставалось немного времени, теперь можно провести его с пользой, а не лежать, бесконечно созерцая потолок и пересчитывать трещины. В прозе По была своя прелесть, когда он отходил воспевания смерти, это были рассказы, похожие на ребусы, которые разгадывает перед читателем некто тонко мыслящий и несколько эксцентричный, но, несомненно, гениальный, это были средневековые сказки, готические пейзажи и гротескные персонажи, зачастую повествование обрывалось будто бы на середине, оставляя недосказанность, которую можно додумать. Радость от возможности прикоснуться к чему-то возвышенному почти полностью захватила Боба, когда он переворачивал страницу за страницей, он залпом проглотил «Рукопись в бутылке» и «Бон-бон», и «Фон Кемпелен и его открытие». Следующий рассказ назывался «Лягушонок». Боб ненадолго отвлекся от книги, посмотрел на часы — до ужина оставалось пятнадцать минут — и снова вернулся к чтению. Он даже начал забывать о том, как затягивает прикосновение к высокому. С первых строк рассказа Боб почувствовал неладное. Я в жизни своей не знавал такого шутника, как этот король. Он, кажется, только и жил для шуток. В обрамлении средневековых декораций перед ним был шут. И каждая строчка словно перекликалась с его собственной жизнью у Красти. Король не особенно заботился об утонченности или, как он выражался, о «духе» остроумия. В шутке ему нравилась главным образом широта, и ради нее он готов был пожертвовать глубиною. Он предпочел бы «Гаргантюа» Рабле «Задигу» Вольтера, и, в общем, ему больше, нравились смешные выходки, чем словесные остроты. Всё именно так и было — торты в лицо, выстрелы из гигантской пушки, удары, удары, бесконечные удары, которые должны были бы быть отрепетированы и поставлены, если бы этот чертов алкоголик не забивал на артистичность, потому все происходило взаправду. Бесконечное унижение на потеху публике, привыкшей жрать этот пошлый примитив большой ложкой. Боб не сразу понял, что с силой сжимает края книги. Он заставил себя отложить её в сторону и сделать пару глотков воды, чтобы успокоиться. «Это только рассказ, Роберт», напомнил он себе, прежде чем вернуться к чтению. Это не имеет к нему отношения, король ведь не Красти «…несмотря на огромное брюхо и природную одутловатость лица», а он не «…дурак — то есть профессиональный шут». Гротескность каждого образа буквально била по глазам. Боб с трудом дочитал до развязки, выбросить из головы вызванные рассказом образы, где он стоит на сцене в креме и перьях, вокруг разверстые гогочущие пасти, а сзади него сидит Красти и тычет в него палкой. «Иди и развесели их, Боб, эти мелкие кровососы меня достали». «Мне нужен новый сценарий, напиши его, ты у нас башковитый». «Давай же, Боб, соберись, мне нужны смешные шутки, а не эти занудные пасквили!» Боб захлопнул книгу и, борясь с желанием запустить ею в стену, отложил её на тумбочку. От воодушевления не осталось и следа, только горечь и пустота, он даже не смог разобрать вкуса рагу, что принесла ему на ужин медсестра. Даже то, в чем он был уверен, предало его. Как будто вся его жизнь — огромная чудовищная шутка. До самого отбоя Боб не смог заставить себя вернуться к чтению, даже когда свет погас, он продолжал лежать, глядя в потолок, и всё проигрывал в голове одну и ту же сцену — огромная туша Красти сгорает на электрическом стуле, с него стекает грим, кожа, обнажая кости черепа. Следующая неделя тянулась отвратительно долго. Книга так и осталась лежать на полке, Боб больше ни разу её не открыл. Змей не появлялся, прокол на животе зажил настолько, что вставать и наклоняться можно уже было без особого дискомфорта, больше не мутило при попытке наклониться над раковиной, чтобы умыться. Это значило только одно — выписку, впрочем, об этом ему вечером и сообщил Луи. Ему больше не давали никаких таблеток, так что уже привычный туман, застилавший разум, начал рассеиваться. Будто до этого он ничего не видел или просто не смотрел, а сейчас мир вокруг него начал обретать краски, очертания, звуки, стал острей и враждебней. Там его пытались убить. А здесь он медленно гнил. Так что Боб был почти рад, когда вечером ему последний раз сменили повязку на почти зажившей ране и, наказав заходить каждый день на проверку, сказали собирать вещи. В общем блоке смотрели телевизор, судя по крикам, гулу толпы и свисту, доносившимся из динамиков, это был спортивный канал. Боб прошел мимо них, чудом избежав столкновения с яро болевшим Фрэнки — тот ревел подобно медведю, вскидывая к потолку пудовые кулаки. В камере никого не было, но Бобу это было только на руку — он бросил свои вещи в угол и улегся на свою кровать. Запах пыли, порошка и какой-то дряни — всё осталось неизменным. Боб с силой провел руками по лицу. Ему нужно выбраться отсюда, чего бы это не стоило. Убежать, умереть, что угодно. Пролежать ему удалось аж до самого ужина. Проведя в больнице две недели, Боб теперь мог с уверенностью сказать, что кормили там на порядок лучше. Сегодня им полагалась куриная ножка и пюре, яблоко, какой-то капустный салат. Вообще, такие дни были почти праздничными, но Боба затошнило от одного запаха. Подавать виду нельзя было, к сожалению, если бы с кухни кто-то заметил, Бобу пришлось бы вынужденно сесть на голодный паек. Поэтому он сел за самый дальний стол из возможных, где было не так много людей, спиной к раздаче и уставился на свою еду. Кто-то за столом окликнул Боба, но тот только изобразил приветственный жест, даже не глядя в ту сторону. В конце концов, он только из больницы. — Тебя выписали? — Справа его толкнули в бок, отголосок тупой боли отозвался где-то под рёбрами. Рядом уселся Змей со своим подносом. — Ага, — без особого выражения кивнул Боб, ковыряя вилкой комковатое и остывающее пюре. — Поздравляю, теперь ты снова в гуще событий, — Змей хлопнул его по плечу и принялся за еду. — Нас сегодня согнали на какую-то лекцию о терпимости. Думал подохну прямо там от скуки. Такой зануда ещё её читал. — Лекция? — Боб поднял голову, недоверчиво глядя на Змея. — Ну, её проводили для тех, кто хоть раз дрался с черным или латиносом.- Он хмыкнул. — Ты не ешь? Боб ещё раз посмотрел вниз и его замутило. Без лишних слов он толкнул свой поднос к Змею, едва не сшибив его еду со стола. — Полегче, Халк, — недовольно бросил Змей. — Что с тобой? — Не хочу есть. — Ну так продай. Как первый день. — Змей вытянул шею и негромко свистнул. — Эй, Саймон, я знаю, что ты любишь курицу. Боб без интереса проследил, как его еда кочует в чьи-то руки и подпер голову рукой. Нет. Этого он тоже не знал. Он точно пропал бы здесь. До отбоя он тоже никуда не выходил, в основном сидел на кровати. Возможно, это был откат от лекарств, возможно он просто ненавидел это место до смерти, но всё, что он ощущал это — раздражение. Жгучее и кипящее. Он почти не реагировал на Змея, а тот и не сказать, что очень стремился к контакту. Видимо, ему было просто привычно говорить что-то сокамернику даже без обратной связи. — Я написал ей письмо, вдруг она ответит, — пространно рассказывал Змей, причесываясь перед зеркалом. Боб массировал переносицу. С чего бы вдруг такие откровения он не знал, зато точно понимал, что раз Змей говорит, то его крепко задело. — Всем по койкам! — Громогласно разнеслось по коридорам. Замок в двери камеры с грохотом защелкнулся, везде погас свет. Змей невозмутимо остался стоять у раковины, неспешно проводя расческой по волосам. — Черт знает, надо снова написать Глории. Иначе как я нанесу ей визит когда… — О Господи, Змей, - перебил его Боб, закрывая глаза рукой. На курсах по управлению гневом советовали сосчитать до десяти, ну же, один, два, три, десять, -тебе так хочется снова загреметь на нары сразу после выхода? Когда он отнял ладонь от лица, то увидел, что Змей обернулся к нему. В темноте было сложно рассмотреть, но Боб готов был поспорить, что тот сейчас злится, очень злится. — Что? — Слепому ясно, что Глория вызовет копов, только ты ступишь на порог, — проговорил Боб, старательно не повышая голоса. — Или ты думаешь, что женщины обожают, когда их выбрасывают из машины? Очень сомневаюсь, что ей всю жизнь хочется прождать психопата, способного сделать ей бо… Договорит ему не дали, Змей припер его к стене, схватив за горло. — Боб, закрой пасть, — зло прошипел Змей ему прямо в лицо, его ладонь больно давила на горло, — иначе, клянусь, я найду чем тебе его заткнуть — Попробуй, думаешь, это сделает мою жизнь хоть немного хуже? — Боб слепо ударил его кулаком по ребрам, но это ничем не помогло. В следующий момент Змей буквально швырнул его на край койки, Боб задохнулся от того, что жесткий край врезался ему под грудь. Змей болезненно схватил его за волосы и ткнул лицом в матрас. Боб попробовал взбрыкнуть, но держал Змей крепко, даром, что в качалке был постоянным гостем. Судя по всему, сейчас ему будет очень больно, казалось, что сейчас его должно трясти от страха, злости и бессилия, но вместо этого он ощутил только слабое возбуждение, своё и чужое. Может, от близости чужого тела или от адреналина? Змей за его спиной замер, он ничего не делал, просто вжимал Боба в матрас и тяжело дышал. Боб почувствовал, как Змей положил ладонь ему на живот и провел в подобии ласки. Он замер в ожидании, но… Ничего не случилось. Змей просто отстранился и забрался к себе, оставив Боба на его краю койки, он ничего не сделал и не сказал. Наутро Боб встал как только открыли двери в блок. Он толком и не спал всю ночь, потому хотел пойти в душ как можно раньше. Вместе с ним было всего пара человек, никто не обращал ни на кого внимания. Боб быстро скинул одежду и встал под душ, выкрутил до упора вентили. Горячая вода смывала сонливость, разгоняла кровь. Его беспокоило лишь то, что он не ощущал себя опустившимся или грязным. Он чувствовал, что адреналин схлынул, оставив после себя чувство подавленности и легкого разочарования. Он чувствовал себя уставшим. Он чувствовал себя живым. И это было страннее всего. Когда он вернулся из душа, Змей тоже уже не спал. Он чистил зубы, сидя на краю унитаза. — Доброе утро. Змей поднял на него взгляд и кивнул, не отрываясь от своего занятия. Боб вытер лицо полотенцем и бросил его на кровать. Может, ему стоило разозлиться, но… На самом деле, он ощущал только благодарность. Благодаря Змею он понял маленький секрет, который помогал ему быть здесь. Змей не выживал, Змей просто жил. Даже здесь, ограниченный наблюдением двадцать четыре часа в сутки, стенами, надсмотрщиками и необходимостью постоянно вести себя хорошо, чтобы не провести ни одного лишнего часа на тюремной койке. С этими мыслями Боб вышел на утреннее построение. Пожалуй, сам того не зная, Змей всё же помог ему здесь выжить. А значит теперь Боб справится. *** Под матрасом обнаружилась пачка сигарет. Боб поднес её к глазам, вспоминая откуда она у него. Точно. В ту ночь, когда Змей поругался с надсмотрщиками. Казалось, что это случилось много лет тому назад, хотя прошло каких-то несколько недель. — Кажется, это твое. — Боб кинул пачку в Змея, когда он зашел в камеру, тот среагировал как и ожидалось, поймал пачку на лету. — О, какая приятная неожиданность, — он посмотрел на название сигарет и проверил содержимое. Затем поднял взгляд на Боба и кивнул ему. — Как раз закончились мои, ты очень вовремя. Он помолчал, перекидывая пачку из руки в руку. — Хочу сходить перекурить. Пойдешь со мной? Боб рассеянно пожал плечами. А почему нет? — Пойду. Странная вещь, но до этого он не знал куда ходят курить заключенные, потому просто шел за Змеем. Неприметная дверь находилась в углу блока досуга, неподалеку стояли несколько надсмотрщиков, они проводили внимательными взглядами проходящих мимо Змея и Боба. — Мы курить, — Змей продемонстрировал им пачку сигарет, Боб промолчал, встав поближе, всем видом демонстрируя, то он с ним. Интересно, как так вышло, что там он ещё ни разу не был? Точно, он не курит. Внутри была обычная бетонная коробка, рядом с дверью стоял металлическая урна, рядом две узкие обшарпанные скамейки, исписанные разноцветными маркерами. Серые неровные стены тянулись высоко, зато наверху был целый квадрат неба, не перекрытый стальными прутьями. — Чертовы надсмотрщики здесь дотошнее тех, что дежурят по ночным блокам. Тем хоть бы хны, всё спускают на тормозах, кроме драк, а эти готовы светить нам в задницы фонариком при каждом посещении. Можно подумать мы можем тут разгуляться. Официально, это наша курилка, — сказал ему Змей, махнув рукой на противоположную стену. — Типа оборудованное помещение, где можно посмолить в свое удовольствие. Виггам даже расщедрился на пару скамеек в свое время, типа, выслужиться перед мэром. — Невероятная роскошь. — Ага. Змей достал пачку, что отдал ему Боб, отогнув крышку, вытянул одну сигарету себе и протянул пачку Бобу. Тот, поколебавшись, всё же вытащил тоже себе и прикурил от любезно подставленной зажженной сигареты Змея. Какое-то время они просто молчали Боб не курил с колледжа, и сейчас сигаретный дым с непривычки обжигал горло, был страшно горьким и не принес ровным счетом ничего, кроме неприятного привкуса во рту, но сигарету Боб не бросил, просто держал в руке. — Что ты будешь делать, когда выйдешь, Змей? — А? — Змей прислонился к стене и засунул руку в карман. — Как что? Жить, конечно. — И что, нет никаких планов? Исправиться, завести семью, я не знаю, — Боб мотнул головой, — что угодно. Змей прыснул. — А что, жизнь это как-то исключает? Боб пожал плечами. — Жизнь это другое. — Серьезное заявление. — Я бы не попал сюда, если бы не пришел поддержать Сесила в его идиотском стремлении, но, знаешь, жизнь, оказывается, любит макнуть тебя лицом в цемент. — И ты никогда не думал о том, что было бы, если бы ты не пошел? Боб фыркнул, словно подавился дымом. Конечно, думал. Каждый чертов день перед сном. Так же как и думал о том, как мог быть убить Красти. Быстро. Медленно. Жестоко. — Стал бы юристом. Или доктором, где-нибудь в области психиатрии, как всегда хотел отец. Возможно, я бы был в числе тех, кто решал судьбу преступников. Знаешь, Йель дает много возможностей. — О Боже, откуда же мне знать, у нас в Принстоне же готовят только клоунов! — Змей ткнул его локтем в бок, Боб в ответ несильно хлопнул его по плечу. — А ты? — Когда-то думал, — Змей выбросил окурок и достал себе вторую,- когда первый раз посадили. Но это всё пустые мысли. — Почему? — Просто я не обманываю себя, — Змей запрокинул назад голову и глубоко затянулся. — И я знаю за что я здесь, что так надо. Будь я добропорядочным и законопослушным гражданином по имени Честер, то я бы в первую очередь хотел бы оградить своих гипотетических детей от людей вроде меня же. Вот только я не такой. Потому и не собираюсь оставаться за решеткой слишком долго. — Тебе нравится преступная жизнь, Честер? — Мне нравится возможность поступать так, как я сочту нужным. И деньги. Боб ничего не ответил на это, только поднес сигарету ко рту и обхватил губами фильтр. Он был согласен со Змеем — проще, когда не приходится оглядываться на закон за плечом. И он не собирается здесь надолго оставаться. Он вырвется, убежит, найдет любой другой способ покинуть эти проклятые стены, а потом найдет тех, кто виноват в том, что его бросили в тюрьму, и превратит их жизнь в ад. И это будет страшнее этого места, намного страшнее. — Всё, повеселились и хватит, — Змей потушил окурок о стену и бросил его в металлический бак, прикрученный рядом со входом. — Пойдем обратно, иначе сейчас нас выведут под конвоем. Боб посмотрел на дымящийся остаток сигареты в своей руке и с некоторым сожалением выбросил. — Может, сыграем в карты после отбоя? — Неожиданно для себя предложил он. Змей замер у двери и удивленно поднял брови. — Тебе мало твоего прошлого проигрыша? — Я проиграл один раз из трех партий, — возразил Боб, — или ты испугался? — Ещё чего, — фыркнул Змей и потянул дверь на себя, — только учти, ставки будут серьезные. Перед выходом Боб ещё раз посмотрел наверх. Небо было синим и абсолютно чистым, свободным от деревьев, облаков и решеток. *** «Привыкнуть можно ко всему. Этот тезис доказал свою правдивость тысячу и один раз. Я не могу жаловаться на свою жизнь здесь, потому что она соответствует условиям. Конечно, я надеюсь, что смогу покинуть это место раньше, чем постановил Снайдер. Со мной всё в порядке. Надеюсь, у вас с папой всё хорошо. С братом, надеюсь, тоже, хоть он со мной и не разговаривает, я всё же надеюсь, что он хотя бы жив. С любовью, Роберт». Боб вздохнул и, отложив в сторону ручку, размял пальцы. Наверное, это к лучшему, что родители живут далеко от Спрингфилда и не имеют возможности часто навещать его. Проще недоговаривать, когда ты ограничен белым листом бумаги и расстоянием в несколько тысяч километров, чем сидя друг на против друга и глядя глаза в глаза. Семейные отношения, самая непростая в мире вещь. после ядерной физики, конечно. Боб взял письмо и, сложив его пополам, убрал в конверт. Несколько писем ему пришли по программе переписки с заключенными, Боб вскрыл их все и выложил содержимое перед собой. В паре конвертов были глянцевые брошюры от католической и пресвитерианской церкви, в них не было ничего интересного, только пара абзацев о необходимости душеспасения, о том, что раскаяние приносит покой и гармонию в сердце. — Что тут у тебя? — Змей зашел к нему за спину и потянулся к брошюрам. — Найди свой путь к истине. — Церковная макулатура, — фыркнул в ответ Боб, чувствуя как Змей облокачивается на него. — Протестанты, католики, какие-то…пастафариане? — А это веселые ребята, — подхватил Змей, рассматривая улыбающихся с брошюры протестанской церкви детей, все, как на подбор голубоглазые и белокурые, — настоящая атака клонов! — Если я начну ходить на исповедь и петь в хоре, — медленно произнес Боб, листая список того, что необходимо делать каждому христианину, — то просто пристрели меня. — Только если прирежу тупой ложкой. Где я достану тебе пистолет? — Ты больной психопат, Змей. — А ты думал меня просто так посадили? Боб усмехнулся и потянулся за следующим конвертом. Оттуда выпало письмо и глянцевая карточка — фотография, с которой на него смотрела светловолосая женщина в очках. — Что это? — Твои фанатки? — Змей растянулся на его нижней койке и заложил руки за голову. Боб только закатил глаза, но говорить на этот счет ничего не стал. — Это… вообще возможно? — Да. Некоторые дамы любят плохишей. Ты же понимаешь о чем я. Боб поморщился — за этими словами точно крылось что-то малоприятное. — Девяносто процентов здешнего контингента самые настоящие отбросы. Как можно искать здесь кого-то искать? — Не будь таким занудным придурком. Сотни писем от жаждущих женщин, что может быть лучше? — Дай поду-у-умть, — Боб нарочито медленно сложил пальцы и посмотрел наверх, словно раздумывая, — даже не могу представить, это просто предел мечтаний! — Что поделать, я магнит для дамочек. — Змей самодовольно хмыкнул. — Подкинь идею Виггаму заснять тебя полуголым на календаре, может, заработаешь тюрьме денег. Змей помахал ему с кровати кулаком с поднятым средним пальцем. — И всё равно не понимаю. «Дорогой заключенный номер 24601, я живу недалеко от Спрингфилда. — Пробормотал Боб, разглядывая лист бумаги, исписанный убористым почерком. — Меня тронула твоя история, я понимаю, что тебе приходится выносить. Мне 32 и я так же как и ты одинока». — Боб запустил пальцы в волосы и несильно дернул. — И что по их мнению я должен им отвечать? О, я тронут твоим бессмысленным ответом, как жаль, что я твой последний шанс в этой жизни. — Они просто отчаялись. И просто думают, что если подарить какому-то ублюдку вроде меня немного любви, то это исправит всё. — И что, кто-то уже попытался? — Я не отвечаю на эти письма. Не скажу, что это как-то отразилось на числе желающих. Если бы мне хотелось трахать того, кто хочет моего исправления, то скорее бы я трахнул Виггама. — Какая мерзость! — Завидуй нашей любви молча, Боб. Тебе такое не светит. Вместо ответа Боб скатал шарик из письма, что держал в руке, и швырнул Змея, но тот только довольно засмеялся. — Но вот что я скажу, — Отсмеявшись продолжил Змей уже серьезнее, — на этом отлично можно сыграть. Завлекаешь одинокую бабенку, ходишь с ней на образцовые свидания, бесконечно давишь на то, что её любовь тебя изменила… Знаешь, иногда прокатывает. — Этот план полон притворства и подлости. — Боб вздохнул, рассматривая оставшиеся письма. — Но, кажется, мне подойдет. Он собрал письма в стопку и сложил на край столика. Разберется с ними потом, сейчас ему надо всё обдумать. Боб встал из-за стола и прошелся по камере, дошел до дверей и облокотился на решетку, уткнулся лбом в предплечье, разглядывая происходящее в блоке. Мимо их камеры проходили заключенные: кто-то шёл смотреть телевизор, кто-то со стаканами с растворимым супом в руках. В палате напротив бугай слушал радио на верхней койке, а его сокамерник читал журнал с обнаженной блондинкой на обложке. Наверняка, выменял у Змея, Боб помнил, что видел у него такой. Даже здесь жизнь, как ни странно, продолжалась. Даже так. — Кстати, Боб, ты конечно ещё не в хоре, — окликнул его Змей, — но я тут понял, что так и не слышал как ты поешь. Зря что ли я оказался в одной камере с лучшим голосом Спрингфилда? Может, продемонстрируешь? — Я думал, ты ненавидишь пение, — удивленно произнес Боб, отодвигаясь от решетки. — Да, терпеть не могу. Но сделаю исключение, — Змей покрутил кистью, словно подгоняя, — ну так что? Боб мог бы отказаться, но в его голове уже заиграла мелодия, словно по волшебству. Он прикрыл глаза, вспоминая свои репетиции, почувствовал, что где-то в груди уже зарождается звук. Он отошел в глубь камеры и откашлялся. Петь без распевки было так непривычно, поэтому сначала просто без слов напел мелодию. Змей устроился поудобнее, безотрывно глядя на него. Чем не зрители, чем не сцена. Боб набрал в грудь воздуха. — Играть когда точно в бреду я, Ни слов я, ни поступков своих не понимаю! И все же должен я играть! Что ж, ты разве человек? Нет, ты паяц! Сначала он пел негромко, стараясь не сильно напрягать связки, но песня на то и песня, она захватывала, Боб расправил плечи и вскинул голову, постукивая ногой в такт песне. Рядом с их камерой начали останавливаться другие заключенные. Кто-то свистел, кто-то молча смотрел, кто-то посмеивался. Что ж, публика есть публика. — Ты наряжайся и лицо мажь мукою. Он провел руками по волосам, словно взбивая прическу, один из парней в дверях одобрительно усмехнулся. — Народ ведь платит, смеяться хочет он. А Коломбину Арлекин похитит. Смейся, Паяц, и всех ты потешай! Ты под шуткой должен скрыть рыданья и слезы, А под гримасой смешной муки ада. Ах! Он задохнулся и закашлялся. Люди вокруг него стояли и ждали продолжения, Змей сидел на его кровати и одобрительно ухмылялся. Боб набрал в грудь воздуха и закрыл глаза: — Смейся, Паяц, Над разбитой любовью, Смейся, Паяц, Над ядом, отравляющим сердце! Смейся, Паяц…