Шоковая терапия

— Прости меня заранее, если сможешь. Это слова, которые никогда не вдохновляют прощать, зато всегда заставляют насторожиться. Куросе отчего-то беспокоится, пытается посмотреть в глаза Широтани и крепко держит его за локоть. А потом… Потом Широтани ощущает в своём рту чужую плоть, горячий, пульсирующий, скользкий язык, этот язык хозяйничает внутри и касается его зубов, щекочет нёбо. Широтани мычит, кашляет и старается освободиться, но пальцы Куросе держат его за шею мёртвой хваткой, не дают отстраниться. Широтани чувствует инородную влагу на своих губах; эти губы так тщательно охраняли его целостность и так бездарно провалили оборону. Широтани помнит, как подобное случилось с ним в первый раз. Как в далёком детстве он упал, оступившись, и чавкающая грязь приняла его в свои объятия. Он снова чувствует рождающий дурноту запах сточной канавы, а потом внутри него кто-то щёлкает большими ножницами, разрывающими перетруженные нервы. Его тело существует отдельно, само по себе и не пытается подняться; оно обречено: грязь растворит его в себе быстрее кислоты, она просочилась в его поры и отравила кровь. Широтани опять парализован страхом того же самого калибра, и хоть сейчас он пытается сопротивляться, это не настоящее сопротивление — одно слово. Куросе легко побеждает, забывая о том, что призван был не побеждать, не завоевать и не подчинять. Широтани замирает, по его венам течёт огонь и отрава, совсем как в день, похороненный в детстве; могила того дня скрыта у него в голове, и сейчас он приходит её навестить. Куросе отступает на шаг и долго всматривается в его лицо, стянутое пугающей маской покорного безразличия. — Мне пришлось это сделать, — он должен притворяться, он не может быть настолько спокоен после того, что натворил. — Широтани, я прошу тебя понять. Как… пациента. Разве Куросе не обещал вылечить его? Широтани задыхается от обиды; слюна заполняет ему рот, и он проглатывает её, передёргиваясь от отвращения, потому что последние крохи сознания запрещают ему плеваться после того, как Куросе его поцеловал. Крохи сознания дорожат поцелуем Куросе, это жалкие ополченцы всемогущей фобии, горстка партизан. — Ты в порядке? — продолжал Куросе. — Я испугал тебя? Я должен был попробовать. Шоковая терапия эффективнее, чем про неё говорят. Так вот, что это было. Очень занимательно. У Широтани сжимается горло и зубы стучат друг о друга, и если Куросе прямо сейчас набросится на него снова, сорвёт одежду и искусает с ног до головы, Широтани не будет сопротивляться. Он слишком ошеломлён и напуган, испачкан теперь не только снаружи, но и внутри. Это не то же самое, говорит он. Падение в грязь и поцелуй Куросе — совсем разные вещи. Совсем разные для всех, кроме него. И для него тоже, потому что поцелуй хуже, хуже во много раз. Широтани хочет извиниться за такие мысли, потому что ему кажется, будто они написаны у него на лбу. Он хорошо научился скрывать брезгливость, но Куросе — врач, он привык разгадывать выражения лиц. Он собирался добиться совсем иных результатов, он не рассчитывал, что его несдержанный порыв заставит Широтани содрогнуться. — Мне жаль, — говорит Широтани, или ему кажется, что говорит. В тот раз он так и не смог подняться, но сейчас у него хватает сил уйти прочь — сначала медленно, как отступают состоявшиеся убийцы, не верящие в то, что сделали; а потом быстрее, быстрее, как те же убийцы, скрывающиеся от правосудия. Переступив порог квартиры, Широтани даже не успевает закрыть за собой дверь. Он бросается в ванную — его любимую комнату в доме, полную спасительных салфеток и мыла, — и его выворачивает наизнанку. Широтани тошнит от первого в жизни поцелуя. Что это, если не непоправимая ущербность? Он промокает выступившие слёзы и садится на пол. На этом полу можно сидеть — так идеально он выдраен. Даже в такой момент Широтани не забывает о чистоте и тянется за ментоловым раствором, которым долго полощет рот. Может быть, Куросе хватит снисхождения и профессиональной этики, чтобы простить Широтани, но всё уже никогда не будет, как прежде. Потому что Широтани знает: каким бы хорошим специалистом ни был Куросе, он сделал то, что сделал, не только лишь потому, что этого требовал план лечения. Неравнодушие Куросе сродни неравнодушию самого Широтани, но нуждается в совершенно иных проявлениях. Куросе стучит в его дверь — это не может быть никто, кроме него. — Открыто, — едва слышно говорит Широтани и поспешно поднимается на ноги, боясь, что Куросе уйдёт, едва убедившись, что с ним всё в порядке. Но тот, похоже, решает задержаться и садится на кровать — очень осторожно, словно боясь потерять и эту привилегию тоже. — Кажется, я не умею довольствоваться малым, — горько улыбается он. — В конце концов, далеко не каждого ты приглашаешь войти. — И словно вспомнив о своей роли, он продолжает сдержаннее: — Это я должен извиниться перед тобой. Шоковая терапия… подходит далеко не каждому. Я должен был как следует обдумать план. Широтани беспомощно пожимает плечами и садится рядом; между ними — миллиметры пространства, но они надёжно разделяют их — с одной стороны, но с другой — это так ужасно близко, как Широтани никому ещё не позволял находиться рядом. Он надеется, что для Куросе эта близость тоже хоть что-нибудь да значит, что он понимает — Широтани ещё не готов, но когда-нибудь обязательно будет. — Всё в порядке, — это даже не ложь, это просто формальность, которую нужно произнести, чтобы играть по правилам. — Пожалуйста, не уходи сейчас. Куросе улыбается свободнее. Широтани надеется, что он осознаёт свою значимость, своё особое положение в чужой душе. Широтани не знает, кто и зачем придумал такой способ обозначения неравнодушия, который попытался использовать Куросе. Но он постарается принять его — со временем, ради Куросе и ради законов мира, в котором приходится жить. Широтани знает, что от чужих поцелуев может заразиться куда быстрее, чем от падения в грязь. Но также он знает, что однажды обязательно будет готов к нему, потому что это совсем не то же самое. Потому что где-то внутри него по-прежнему живёт прежний Широтани, который очень не хочет всегда быть один, очень не хочет жить в пустой квартире, пропахшей мятой и спиртом, отгороженный ото всех. Широтани обещает себе, что случившееся сегодня повторится, но совсем по-иному, наоборот, когда Широтани будет не скромным получателем, но адресатом. Он медленно выдыхает и пытается скрыть улыбку, как ребёнок, замысливший для родителей приятный сюрприз. Это будет настоящей шоковой терапией. Для Куросе, который наверняка удивится, если у него хватит терпения пробыть рядом с Широтани до заветного дня.