Зарисовки

…Тучи постепенно разошлись, открыв взор на прекрасное небо, полное маленьких и сверкающих точек, звезд. Они светили так ярко, что в глубокой и темной ночи можно было разглядеть все, что окружало таверну: крыши низеньких домов приятно отдавали нежным, слегка желтоватым оттенком, улочки, что изредка выглядывали из-за крыш, слегка блестели после легкого, но долгого дождя. Городского шума ночью не было. Большинство людей спали, на улицах было тихо и пусто. Огоньки в окнах домов гасли, зажигались и гасли вновь. Словом, городская жизнь никогда не останавливалась, она продолжалась в домах. В них кипела жизнь, сновали люди, не давая спать соседям-купцам, которые, как иногда случалось, тоже не спали, а занимались своими, купеческими делами. Иногда, нарушая безмолвие, возникал звук. Он был внезапным и иногда коротким, как падение единственной капли дождя, а иногда и длинным, протяжным и приятным, как шелест листвы. Оба заставляли меня вздрогнуть, прислушаться и затихнуть. Часто можно услыхать далекий голос певчей птицы. Один зазывает на свободу, вспорхнуть, поддаться желанию, взлететь, убежать от городской суеты и наслаждаться сладким одиночеством далеко-далеко в краях, не виданных нашим глазам. Другой же, совсем не певчий, а грубый, но все равно птичий наталкивает на самые разные мысли. В один раз, грузною песней, подумаешь о вещах нечеловечных, страшных. В другой, когда голос страшной птицы ощущается прямо над ухом, задумываешься о смерти. И когда понимаешь, что эта птица и есть посланник смерти, как все возвращается, и птица более не докучает своим предупредительным, смертельным воем. Но все это слышать изволено только тебе. Не всегда голоса птиц нарушали тишину. Скрипели деревянные ступени в соседнем доме, чья-то незакрытая калитка томно раскачивалась из стороны в сторону, ударяясь о деревянное крепление. Редкие ночные посетители что-то неразборчивое шептали на ушко официантам, и тихий плачь новорожденного ребенка доносился из глубины городских, почти бесконечных улиц.