***
Воздух на кладбище туманный и влажный. Сандалии не спасают от грязи и противного чувства сырости в ногах. Холод липкими пальцами забирается под плохо затянутое кимоно, по телу пробегают мурашки, оставляя после себя гусиную кожу. Слёзы застывают в уголках глаз вместе со страхом. Ноги мелко дрожат, ещё чуть-чуть и они подкосятся, повалив тело за собой, на мокрую грязную землю. Но Люси терпит. Ногти до боли впиваются в ладони. Счёт до ста. До двухсот. И финальная третья сотня. Сердце постепенно успокаивается, мышцы тела перестают сильно напрягаться. Ещё около трёх часов до рассвета и можно будет вычертить на земле своё фирменное «Л.Х.», а после поспешить домой. Девочка вздохнула и прикрыла глаза. Пугающая тишина немного давила на сознание, где-то в груди недовольно протестовал страх, но в целом Люси смогла установить в душе покой и равновесие. — Бу! Голос куда-то пропал. А вот руки рефлекторно выхватили из-за пояса деревянный меч и замахнулись. — Эй, чуть не попала! — слышится возмущённый голос чуть подальше от Люси. Голос незнакомый. За всё время, проведённое в общине, Люси мало с кем разговаривала, так что, возможно, сейчас перед ней именно «свой». С другой стороны — «даже жареного цыплёнка следует держать на привязи». Ещё и голос мальчишеский, а с противоположным полом девочке строго-настрого запрещалось общаться, пока она не подрастёт. Даже братья сегодня пошли на другую сторону кладбища. Получается, говорить с незнакомцем — нарушать правило. Вот только любопытство её набирает обороты. К тому же, они же друг друга не видят, а это не считается, верно? Пытливость всё сильнее царапает стенки горла, чешется, как никогда раньше. Пора что-то предпринимать. — Кто ты? — потребовала ответ Люси, покрепче сжимая рукоять меча. Страх смешался с адреналином и обильно ударил в кровь. Сердце вновь возбуждённо забухало, ладони стали потными. — Разве бусидо не учит тому, что вначале должна представиться ты? — произнёс голос совсем близко от её лица. У этого мальчишки тихая поступь как у кота, повадки хищника и два серо-зелёных глаза, сверкающих в темноте. Девочка, сама того не осознавая, заворожено уставилась на них. — Люси, — ответила она. — Просто Люси. Твоя очередь. — Моё имя — это жара, зелень и рисовое поле, — неоднозначно ответили серо-зелёные глаза. — Пф! И как это понять?! Говори яснее! — Ну, какой сейчас сезон? — Лето… — неуверенно ответила девочка. — Это не ответ на… — Нацу, — ответил он. — Меня зовут Нацу. — Имечко так себе, — честно ответила Люси, почёсывая левым носочком ноги правую пятку. Грязь уже не так противна, хотя холод всё ещё чувствуется. Страх же заглушился. Увы, за это нужно благодарить Нацу. — Твоё тоже ничего особенного, — не остался в долгу мальчик и поёжился. — Здесь так холодно… Как только родители тебя отпустили? — Пф, а тебя? Я сама пришла, — Люси пожала плечами, стараясь как можно незаметнее потуже затянуть пояс кимоно. — В будущем я стану женой самурая, и должна хоть немного понимать его Путь. — Цитируешь вызубренный текст, — бросил Нацу, отходя от Люси ещё дальше. Девочка даже не заметила, что невольно сделала шаг в его сторону. — Неправда! — хотела-было возразить Хартфилия, только вот соображений не было. — Мне нравится наш кодекс, и я хочу его выполнять. — А то, что при случае тебе, возможно, придётся сделать дзигай — нормально? — недалеко послышался тихий шлепок — Нацу на что-то сел. — Это достойная смерть для самурая, — сказала девочка и ужаснулась: она действительно сейчас повторяет слова своих родителей, учителя. — Ну, может, не совсем… Люси лихорадочно стала соображать, как спасти положение, но мальчик оказался быстрее её: — Ладно, ты ещё слишком маленькая, чтобы раздумывать над такими вещами, — примирительно произнёс Нацу и похлопал по бревну. — Слышала легенду об отрубленной голове самурая? Сердце сделало кульбит и замерло в предвкушении. «Иди к нему, — требовало оно, — иди скорее». Ноги сами потопали по грязи, а меч был возвращён на прежнее местоположение. Люси села на бревно, рядом с мальчиком, по двум причинам. Первая: она не считает его своим врагом. И вторая (самая главная): Нацу может уйти, а тогда она вновь останется одна. — С рассветом я уйду, — будто прочитав мысли, предупредил мальчик, приложив палец к её губам и не давая Люси сказать ни слова. — Не волнуйся. Когда взойдёт солнце, бояться будет нечего. А сейчас я побуду твоим героем. Защищу от любой нечисти! — Ты странный, — хихикнула девочка, пододвигаясь поближе к тёплому Нацу. Наконец-то тело стало мёрзнуть гораздо меньше. — А ты ещё страннее, — отозвался мальчик и начал долгий рассказ. Днём природа отдыхает. Ночью буйствует. И лишь на кладбище целый день всё в тишине и спокойствии, потому что оно — жилище смерти. В этой ночной тиши не было двух тел: мальчика и девочки, которые сидели на сыром бревне. Были лишь две души, два голоса, которые говорили друг с другом. Одно звали Нацу, другое — Люси. И только спустя семь лет они вновь услышат друг друга.***
Зеленеющая трава, ещё не прогретая солнцем и мокрая от утренней росы, приятно холодила босые стопы. Воздух, такой чистый и влажный, освежал лёгкие и придавал бодрость духа. Люси покрепче сжала нагинату и повторила резкий выпад влево. Заточенное стальное лезвие с характерным звуком рассекло воздух. Прядь светлых волос выбилась из наспех собранного пучка, и девушка машинально заправила её за ухо. Это был своего рода способ перевести дух. Опушка густого леса — ещё одно место, где можно побыть в тишине и единении с самим собой. А отдалённые звуки — стрёкот цикад, заливистое пение птиц и шуршание пушистых веток деревьев — не в счёт. Музыка природы настолько гармонична, что проникает в самые глубины твоей души, и ты уже воспринимаешь её как звуковое сопровождение своих собственных мыслей. Люси обнаружила своё любимое местечко ещё в восемь лет, когда возвращалась домой с кладбища.Девушку поразила красота: высокие кроны толстых деревьев, невысокая зелёная трава и россыпи полевых цветов повсюду, а главное — её здесь никто не тревожил. Девушка часто любила после долгих изнурённых тренировок лежать, слушать природу и мечтать. Что поделать — такова её поэтическая натура. Иногда в голову даже приходила пара строчек, тогда Люси запоминала их и позже, возвращаясь домой, записывала на бумагу. Когда хокку было готово, она складывала его в свой ящик, никому не показывая. Потому что ждала. Ждала, когда наступит тот день и Нацу вернётся. Вот тогда она и покажет ему свои стихи. Ведь Люси ещё в тот раз обещала, что он будет первым, кто их прочитает. Девушка вздохнула, поднялась и взяла в руки алебарду. Нужно было отвлечься от мыслей об этом мальчишке. Нагината вновь рассекала воздух, тело пропитывалось потом, а ступни — запахом зеленеющей травы. Однако мысли никак не вытравливались из сознания. Подумать только, они были знакомы всего три часа, но даже спустя столько лет Люси ещё помнила этот серо-зелёный цвет глаз и его голос с лёгкой хрипотцой — признак взросления. «Хватит!» — в негодовании девушка резко повернулась и упала, так как не успела удержать равновесие. Раздосадованная, она цокнула и поспешила встать на ноги. Но что-то, мелькнувшее в листве одного дерева, тотчас привлекло внимание. Зверь или человек? В любом случае, теперь нужно проверить. Люси мигом поднялась и побежала к дереву, не заботясь о том, что может спугнуть существо. Однако самурай, в её понимании, никогда не должен атаковать со спины, пусть даже это стоит ему хорошего нападения. — Кто ты? — она держалась на расстоянии, чтобы в случае чего увернуться или отбежать. Молчание. В ответ лишь слабое шуршание листьев. Тогда Люси решила действовать. Всё произошло за считанные секунды. Девушка подпрыгнула и с ловкостью обезьяны забралась на нижнюю ветвь (благо, книзу они всегда шире и крепче). Вначале перед глазами были лишь ствол дерева и приличное количество обломанных веток. Причём, на некоторых из них явно запеклась кровь. «Оно ранено?» — пока ещё рано предполагать, кто это существо, но девушка начинала всё больше склоняться в сторону человека. Не могли мелкие зверушки, которые водились в здешнем лесу, так обломать ветки. — Разве бусидо не учит тому, что вначале должна представиться ты? — парень сидел ярусом выше, и его рука судорожно прижималась к левому боку, откуда из-под пластин самурайских доспехов сочилась кровь. На губах у него была кривая, искажённая от боли улыбка. Но в тоже время она была искренней и тёплой. Копна волос необычного розового оттенка, торчащих, словно иголки у ёжика, приукрашивалась выбритым, но начинающим зарастать лбом. А глаза… эти кошачьи глаза пристально смотрели на девушку. «Нацу?!» — если бы не его хреновый вид, Люси в первую очередь дала б ему подзатыльник. Во вторую — крепко обняла и вздохнула от облегчения. Но ни то, ни другое сейчас не было возможным. — Нацу, — выдохнула девушка, смотря на него во все глаза, стараясь запомнить как можно больше, тщательней, долговременней. Но и как можно быстрее, потому что ему определённо требовалась помощь. Парень молчал, позволяя ей рассматривать его сколько душе угодно. Люси ещё раз взглянула на его руку, перепачканную кровью, и не выдержала: — Нацу, спустись пониже, я помогу, — в тот же миг, когда она начала говорить, парень, стараясь сдержать крик от адской боли, начал перелезать с ветки на ветку. — Скажи, Люси, ты будешь считать самурая трусом, если он не сможет сделать себе харакири? — произнёс он после того, как они в тишине слезли с дерева. Девушка вначале недоумённо поглядела на него, а затем мельком улыбнулась. — Скорее слабаком, чем трусом, — она оторвала лоскут ткани от своего рукава и начала обматывать им рану. — Опять твои глупые вопросы. — Разве… это не одно и то же? — парню хотелось вопить от боли, но он плотно сжал зубы и прикрыл глаза. Люси вздохнула. Тонкие бледные пальчики едва касаясь пробежали по телу Нацу и он благодарно улыбнулся. — Вовсе нет. Трусость заложена в тебе с рождения. Её нельзя побороть, можно лишь заковать на время. А вот быть ему слабаком или силачом — решает сам человек, — девушка нежно провела кистью левой руки по его щеке. — Потерпи. Сейчас я что-нибудь придумаю… — Смотрю, кое-кто начал подзабывать кодекс, — подколол парень и недовольно зашипел — Люси в отместку надавила на рану посильнее. — А я смотрю, кто-то нашёл неприятности, — девушка хмыкнула. Она не собиралась копаться в его личной жизни и ворошить его прошлое. Сейчас самое важное — вернуть ему должок. — И как вы довели себя до такого состояния, Нацу-сан? — За разглашение секретов присуждается харакири, — усмехнулся парень, глядя на посуровевшую девушку. — Вспорешь мне живот, Люси? — У моего папы есть хижина неподалёку. Пока там живут лишь пауки да мухи, — девушка с лёгкостью перевела тему, и парень не стал возвращаться к предыдущей. Люси помогла ему встать. Нацу пах потом, кровью и смолой, но эта смесь запахов не была противной и не отталкивала. Люси, сама того не осознавая, вдохнула её поглубже. А затем, смутившись, сделала вид, что следит за дорогой. — Хочешь спросить, почему я это делаю? — Я знаю. Кое-кто возвращает мне должок. Кстати, сколько времени я буду пользоваться вашей гостеприимностью? — даже сквозь доспехи Люси почувствовала, что тело Нацу напряглось ещё сильнее. — Около недели. Не меньше. — Чёрт, так долго… «А что? Нужно вернуться в срок?» — усмехаясь, подумала Люси и впервые осознала, что ничего, абсолютно ничего не знает о своём… ком? Кто для неё этот парень, истекающий кровью? Кто для неё этот парень, к кому хочется постоянно тянуться и не отпускать, словно драгоценную вещь? — Скажи, Нацу… мы друзья? — Я думал, мы стали ими ещё семь лет назад, — его удивлённый ответ и непонимающий взгляд окончательно пробили брешь в сердце Люси, пустив в него, как стрелу, ясность. В этот момент Люси поняла, что влюблена. А два дня спустя — что любила Нацу ещё с момента их первой встречи. Девушка приходила утром и вечером, оставляя на пороге еду и лекарства, которые покупала в городе на полученные за парочку заданий деньги. Иногда Нацу был «дома», и тогда они либо шли на рыбалку, либо тренировались. А потом лежали на опушке, смотрели на небо и спрашивали друг у друга, на что похоже то или иное облако. Почему-то у Нацу они всегда были в виде мясного блюда или кота. Парень быстро шёл на поправку. Хотя, на самом деле, рана в общем и целом не представляла особой угрозы. Люси об этом знала с самого начала, но ей слишком сильно, слишком долго хотелось побыть с этим удивительным расторопным пареньком и окунуться в его яркий красочный мир. Она решила признаться Нацу в последний день, который они должны были провести вместе. Но когда она пришла в хижину, то увидела лишь красиво оформленный букет полевых цветов и вырезанный из дерева талисман в виде сердца. Чувство пустоты и разочарования медленно начало испаряться, когда девушка взяла оставленные ей подарки в руки. Надежда, как говориться, умирает последней. Надежда в то, что он обязательно вернётся. А пока Люси будет ждать его. Ведь Нацу мастерски владеет искусством икебаны. И отлично признаётся в любви.***
Кровь. Повсюду кровь. Запах палёного дерева душит лёгкие и связывает дыхательные пути в тугой и надёжный узел. Крики, стоны умирающих, вражеский боевой клич — всё сливается в один сплошной гул, который слишком громко отдаётся в барабанных перепонках. Кровь. Ещё больше крови. Перед глазами возникает чьё-то тело, которое уже через пару секунд протыкают длинным серебристо-алым мечом. Пара капель падает на землю вместе с мёртвым самураем, а меч, как ни в чём ни бывало проворно выскальзывает из чужеродного тела. Война — это кровь. Это потери. И это то, чего всю жизнь в тайне страшилась Люси Хартфилия. Не потому, что она боялась умереть. А потому, что боялась потерять близких. — Мама… Братец… Мишель… — девушка в ужасе смотрела на неподвижные тела с остекленевшими глазами и бледными, с запёкшейся кровью, губами. Больше никогда они не спросят: «Как дела?». Больше никогда их руки не погладят её по голове, не обнимут. Больше никогда их тела не будут тёплыми и живыми. Потому что все они мертвы. Люси хотелось кричать, кричать вместе с остальными, орать во всю глотку, не щадя горла, чтобы выпустить все чувства, всю боль, которая сейчас заполняет каждую клеточку её тела. Но она молчит. Закусывает губу до крови, разворачивается и нападает. Нагината послушно проникает в плоть, враг охает и, перед тем как упасть, наносит ответный удар. Кровь начинает хлестать из разреза на руке, которая, похоже, уже онемевает. Вокруг нет ни чёрного, ни белого. Всё залил алый ненасытный цвет. Люси падает вслед за противником, который уже вытащил из своего тела нагинату и отбросил в сторону. Катается с ним по пыльной земле, пропахшей гарью, потом и смертью. Целая рука пытается нащупать чужое горло, пальцы — сжать его до хруста костяшек. И это удаётся. Правда, самураю тоже. Девушка хрипит, но не отпускает. Если ей суждено погибнуть — то в честном поединке, где их силы равны. — Люси! — знакомый голос заставляет щипать в глазах. Горло издаёт лишь слабый хрип, в глазах темнеет. Война восемнадцатилетней девушке оказалась не по зубам. Люси не может больше сражаться, она устала падать, устала вставать. — Люси! — Отец… — шепчет девушка и прикрывает глаза. Но сознание никуда не ушло. Оно слышало, как отец с лёгкостью расправился с раненым самураем — и дышать стало гораздо легче. Оно чувствовало, как тёплые сильные руки поднимают её тело и куда-то несут — и левая рука взрывается адской болью. И когда, казалось бы, всё позади и появился просвет в тёмной пещере — его заваливает камнями. На Джуда Хартфилия напало сразу двое. Он лишь успел положить дочь и развернуться, держа меч наготове. Однако быстрая реакция не спасла его от атаки противников. Одну он успел отбить, вторая же нехило полоснула его по животу — почти харакири. — Папа! — Люси слышала звон скрещённых мечей и топот нескольких пар ног. Слышала, но не могла отчётливо видеть, потому что глаза застилала белая пелена. Кто умер? Кто победил? Что происходит? Всё потонуло в громком незнакомом крике. Когда Люси моргнула и мутная плёнка стала более блеклой, она увидела, как меч какого-то самурая в маске с лёгкостью перерубает горло её отца. И на этом вся её прежняя жизнь была окончена. Кто такие герои? Те, кто спасают людей? Или те, кто губят их жизни? Любого ли самурая можно назвать героем? Ведь если этот «герой» перережет глотку твоему отцу, ты уже навряд ли сможешь смотреть на него как на спасителя. Она должна убить его. Теперь она сама для себя стала героем. Нацу — образ светлого паренька из прошлого — остался в одном из архивов памяти. Героем может называться и мститель, если он мстит за свою семью. Люси отхаркивается кровью и поднимается. Глаза слезятся от дыма и всё вокруг расплывается, но ей плевать. Правая рука лезет за кайкеном и сжимает его до тупиковой боли. Наконец, он заметил её. Странно, что не сразу, видать, был занят тем, что разглядывал горы трупов у себя под ногами. Но это даже на руку. Твёрдые уверенные шаги к нему. Его глаза лихорадочно сверкают под маской. Что-то отзывается в душе Люси, но она не обращает на отголосок никакого внимания. Она идёт. Он не шевелится. Недалеко ещё ведётся борьба, но сейчас перед ними только они сами. Рука готова воткнуть кинжал в его грудь, пронзить в самое сердце. Ещё день назад Люси ни за что бы не подумала, что сможет такое сделать. А сейчас она даже в предвкушении. Будет ли он кричать? Когда нападёт? Нападёт ли? Прикидывается, что не видит? Или действительно тупой? Но «тупой» никогда бы не смог убить её отца. Значит, гад смышлёный. Люси так была увлечена, что не заметила, как на неё кто-то движется сбоку. — Берегись! — тот самурай кинулся с места и отразил атаку до того, как меч обрушился на голову девушки. Противник мигом оказался на земле. В непонимании Люси обернулась. Его маска треснула, и мелкие осколки начали осыпаться на землю. Её сердце в испуге сжалось. А затем его пронзила адская боль от утраты. Потому что самурай снял маску и развернулся. Он не просто убил её отца — он раскромсал её и так израненное сердце на кусочки. Но его улыбка осталась прежней — сожаление, горе и… нежность. — Н-нацу?! — Привет, Люси. Как твои дела? Архив памяти с образом героя вспыхнул и выгорел до основания.***
— Почему не сказал ей, что это Джуд попросил тебя облегчить ему страдания? — поинтересовался мужчина в потрёпанном коричневом кимоно, прислонившись к стволу сакуры и наблюдая за тем, как её маленькие дети-лепестки покидают родной дом и летят куда-то далеко, вниз холма. — Я не хочу, чтобы она знала, кто я такой, — Нацу задумчиво потрепал свою колючую шевелюру и проследил за взглядом наставника. — Игнил, как думаешь, я поступил правильно? — Если ты сам так считаешь, то да, — усмехнулся мужчина и, вздохнув, оторвался от дерева. — Хотелось бы ещё здесь побыть, но нам пора. Иначе кое-кто нас заметит… Ты любил её? — И сейчас люблю. — Тогда… — Я хочу, чтобы она стала сильнейшим самураем во всей Японии. Чтобы она никогда не забывала о кодексе бусидо и об истинном его предназначении — жизнь в каждом вдохе, — Нацу уверенно посмотрел в глаза наставника и прочитал в них понимание и сожаление. — А не будут ли её лёгкие пропитаны лишь ненавистью? — прищурился Игнил. — Она не такая! — ответил молодой самурай и в последний раз посмотрел на Люси, которая нянчилась с детворой. В её улыбке не было ненависти, лишь глубокая печаль. И Нацу надеется, что когда-нибудь Люси от неё освободиться. Ведь любимый герой — это тот, кому ты можешь позволить перерезать своё горло. — Что ж, ты потерял право быть её героем, — сказал Игнил. Они уже были вдалеке, и посёлок, в котором нашла себе приют Люси Хартфилия, окончательно скрылся. Нацу вздохнул и улыбнулся: — Зато теперь она сможет стать героиней.