Немного жертвенности

A co to byłaby za miłość, gdyby kochającego nie było stać na trochę poświęcenia?//А что это за любовь, когда любящий не может иногда хоть чем-то пожертвовать? ©

Первое, что ты в нем замечаешь - это глаза. Такие ясные, такие темные, такие пытливые. Злые глаза. У dh'oine не должно быть таких глаз, не в таком возрасте. Он смотрит на тебя очень серьезно, очень внимательно, плавно скользит за тобой взглядом. Тебе почти триста лет, а ты нервничаешь под этим взглядом, словно целка на алтаре. Да, тебе почти триста лет. Нет, ты не запоминаешь всех этих dh'oine в лицо. Зачем? Их жизнь для тебя как один год: яркая, но такая незначительная. И вся эта яркость в итоге сливается в один серый бесконечный поток. Жизнь dh'oine так коротка, но они за нее не боятся: тратят ее направо, налево, - сгорают, словно кометы. И всё же случайно (а случайно ли) ты узнаешь имя этого кадета с пытливыми темными глазами. Глазами цвета горького можжевелового эля. Вернон Рош. Ты катаешь это имя по языку и так, и эдак. Вернон Рош. Хорошее имя, думаешь ты, подходит ему, очень подходит. Он самый молодой на курсе. В кулуарах Академии томно шепчут что - гений, что - самородок. А ты видишь не только талант, но и упрямо сжатые губы, добела стиснутые кулаки и напряженные плечи. Из какого дерьма тебя сюда вытащили, Вернон Рош? Твоё дерьмо всегда с тобой. Чертова память Aen Seidhe, чертова невозможность забыть, чертова возможность помнить всё и переживать все это заново, так, словно бы это было вчера. Помнить запах горелого мяса. Помнить всю боль: не только свою, но и чужую. Память скверная штука, думаешь ты, разглядывая небо в окно. Надо забыть, понимаешь ты, но не можешь. Потому что ты Aen Seidhe, чертов ебанный эльф. Тебе почти триста лет. Почти. — Вы - красивый, - голос у Роша хриплый, не по годам низкий, но очень красивый. Сотая часть тебя считает, что тебе хотелось бы слушать этот голос вечно, до самой своей паршивой смерти. - Нет, правда. Твоя кривая ухмылка не похожа на улыбку. Красивый, тихо бормочешь ты прижимая руку к правой половине лица - изувеченной. У тебя почти нет глаза, а вместо кожи россыпь наросших один на другой шрамов. Нильфы всегда очень благодарны тем, кто с ними работает. Тебя вот тоже... Отблагодарили, лет так сто назад. Раны на лице заживали паршиво, ты думал тогда, что сдохнешь, но почему-то выжил. Глаз было не восстановить, и первые двадцать лет ты привыкал к тому, что у тебя теперь есть слепая зона. Ты чувствовал себя уязвимым, слабым и никчемным. — На зачете это не поможет, - фыркаешь ты, словно кот, которого сгоняют с солнечного места, но на самом деле ты тонешь. Тонешь в темных, словно горький эль, глазах. Захлебываешься их цветом, медленно агонизируешь. Дохнешь. У dh'oine не должно быть таких глаз. Не должно быть. Это... Противоестественно. Рош лишь пожимает плечами, как бы говоря, что это была простая констатация факта. — Займитесь лучше учебой, - бормочешь ты и сбегаешь. Тактическое отступление, сам себя поправляешь ты, стремительно летя по академическим коридорам, чувствуя спиной этот взгляд. Из таких, как Вернон Рош, выходят отличные государственные дознаватели, уж ты-то это знаешь как никто другой. Тебе почти триста лет. Если точнее, то двести восемьдесят два года, но дату своего рождения ты уже и сам не помнишь, да и не важна она тебе. После первой сотни лет жизни, как-то... Всё это теряет хоть какой-то смысл. Дни всегда летят для тебя быстро, незаметно складываясь в недели. Недели тают в месяцах, а месяцы становятся годами, - и все это стремится в жадную реку вечности. Еще сто пятьдесят лет назад ты горел какой-то фанатичной жаждой мести, ты пылал, ты воевал, ты пытал, ты убивал и ни о чем не сожалел. Но в какой-то момент осознал, что уже и сам не знаешь, ради чего ты проливаешь реки крови и океаны чужих слез. Нет, тебя не задушила жаркая волна стыда, ты просто понял... Что ничего уже не понимаешь, кроме каких-то совсем уж прописных истин. С зимы время замедляет свой бег. Цепляется за теплый аромат пряного, но очень холодного одеколона Роша. Серьезный dh'oine подобрался ближе, чем должен был быть. Встал на расстоянии вытянутой руки: серьезный, собранный, такой... Удивительный, в свои-то шестнадцать человеческих лет. На Имбаэлк он приносит тебе горький остролист и смотрит очень насмешливо, пока ты кое-как унимаешь внезапное волнение. Хриплый ломкий голос уверяет, что ты все равно очень красивый и даже через чертову сетку шрамов, все равно видно твое лицо, настоящее лицо. Когда с тобой так в последний раз говорили? Почти никогда. — Не стоит, - тихо шепчешь ты куда-то в темноту, ощущая тепло чужих ладоней на своих пальцах. Ты знаешь, что ни к чему хорошему это не приведет, что ты уже все равно написал рапорт о переводе в филиал Академии. Потому что... dh'oine так быстротечны. — Лучше сделать и жалеть о сделанном, чем не сделать вообще, - тебя отчитывает собственный кадет, греющий твои вечно холодные руки о свои. Рош такой серьезный в этот момент, что тебе даже нечего сказать. В аромате его одеколона (наверняка, одна крона за литр) ты явственно чувствуешь горькость лесного мха, терпкость санталового древа и легкий, едва уловимый, акцент сладкого померанца. Тебе хочется еще возразить, но тебе не дают, как какую-то девчонку затыкают поцелуем, навязывают его, заставляя нагнуться. Ты выше Роша на целую голову, но ты знаешь, что это ненадолго, что тот вырастет, вытянется. Dh'oine всегда вырастают, вытягиваются и становятся опасными. А Рош будет не просто опасен, он будет смертельно опасен. Убийственно серьезен и до умопомрачения верен. А еще отвратительно прямолинеен... Ну, а пока что ты целуешься с собственным кадетом в темном коридоре в канун Беллетэйна. Тебя переводят в самый дальний филиал Академии. Но даже до твоей крысиной дыры, куда ты сбежал, доходят слухи о гении, о уникуме, о Верноне Роше. Ты лишь криво, действительно криво, улыбаешься новым коллегам. Да, учил. Да, отличный студент. Здесь почти нет нелюдей, ты - один. Отношения строятся неважно, ведь ты всё еще Йорвет, всё еще тот самый сучий выродок Йорвет, который еще буквально лет так сто назад вешал людей на суку, воюя непонятно за что и непонятно для чего. Живая, мать ее, легенда. Оживший кошмар и мрак. И тщательно скрываемая ненависть вызывает у тебя лишь улыбку. Ты и сам не знаешь, почему по итогам тебя всё-таки не вздернули, как военного преступника. Кому-то видимо было важно сохранить бесценный жизненный опыт непростого эльфа Йорвета. И теперь ты несешь этот опыт своим курсантам: как выжить и как убить, чтобы выжить. Твоё лицо - это напоминание им о том, чего может стоить непродуманность собственных действий. Время ничто для Aen Seidhe, оно всего лишь песок, что медленно струится через пальцы. Для тебя десять лет - это взмах крыла бабочки. Для тебя двадцать лет - это танец опадающей по осени листвы. Новые шепотки, мол, присылают из центра нового учителя в нашу дыру. Ты даже не обращаешь на них никакого внимания, ровно до тех пор, пока не натыкаешься на пристальный, внимательный взгляд глаз цвета крепкого темного эля. — Вернон Рош, - ты не вспоминаешь, незачем. Ты знаешь, для тебя ваша последняя встреча была позавчера. — Йорвет, - бывший кадет заматерел, стал невыносимым сукиным сыном, ровно таким как и представлял ты сам. Совершенно прямая спина, между бровей упрямая складка, а губы все так же плотно сжаты. Тебе смешно. Тебе грустно. Тебе непонятно. Тебе уже триста лет, но жизнь для тебя не стала понятней. Ни капли. Рош всё так же пахнет пряно-свежей горькостью и этот аромат щекочет тебе ноздри, заставляя тяжело дышать. А потом и тебя, и его в какой-то момент накрывает. И ты понимаешь, что в общем-то уже ничего не важно: прошлое - это прошлое, настоящее - это настоящее. Да, вот все они твои шрамы: на лице, на теле, все они с тобой, только и упрямого dh'oine кожа тоже вся в буграх и ранах. На его плечевых костях ты ощущаешь небольшие наросты от неправильно сросшихся переломов. — Ро~о~ош, - позвать по имени богохульство, не позвать - тоже. — Все равно самый красивый, - тебя аккуратно целуют в грубую сетку шрамов на правой половине лица, нежно обводят языком покореженную глазницу. Тебе щекотно, ты пытаешься улыбнуться, но шрам через губу и похеренные лицевые нервы не дают тебе этого сделать. Тебе уже триста лет, и сейчас ты готов признать, что до этого всегда только брал, ничего не давая взамен. Возможно, что уже давно пришел тот момент, когда надо начинать отдавать. И ты отдаешь, но не только себя. Ты отдаешь все, что у тебя есть помимо себя: своё прошлое, своё настоящее, своё будущее.